На самом деле он ничего не делал. Точнее, болтал. Вроде о детях, которым давно пора спать. Да, они и впрямь были детьми, разбалованными, хмельными, но эти дети уже приобрели опыт битв, и этот опыт на данный момент удерживал их от того, чтобы напасть первыми. Хедер на всякий случай отступила. Джерард был мастером тонко раздражающей болтовни. Кто-то из них обязательно не выдержит.
Не выдержал. Тот же, который хватал Хедер за платье.
Джерард смотрел на свою руку, с которой капала на пол кровь. Просто стоял и смотрел. Есть всего лишь два типа людей: те, кого собственная кровь пугает и заставляет отступить и те, кого она приводит в еще большую ярость. У этого был удивленно-исследовательский вид. Хедер взялась за перила. Перила дрожали.
Дрожали ступеньки лестницы. Дрожали, наверное, и стены, но только Хедер не хотелось их трогать.
Джерард рассматривал свою руку, кровь все не останавливалась. Он перестал обращать внимание на окружающих, отчего каждому из гвардейцев вдруг показалось, что следят за ним лично. Контуры стен поплыли, разогревшись, и дело было не в количестве выпитого.
Музыка грохотала, как прибой у скал Немефиса.
Посыпались последние стекла из основательно пострадавших окон. Как от удара тараном, вынесло входную дверь. Наружу.
Джерард перематывал пострадавшую руку носовым платком, критически прилаживая каждый новый виток.
«Сейчас дела пойдут поживее», – подумала Хедер.
Утро Хедер встретила под аккомпанемент сдержанной ругани и стука столярных инструментов надежды и опоры сеттаорского войска, под руководством Джерарда осваивавших на скорую руку ремесло стекольщика и плотника. Похмельное воинство проклинало каждый удар молотка, а не работать не получалось.
Хедер, зевая, выглянула из окна, и бросила Джерарду крошечную иголочку, завернутую в записку с предложением ткнуть себя куда-нибудь, не то лопнет от гордости. Он скривил любимую гримасу, но вскоре орда с молотками убралась прочь. Должно быть, в ближайший кабак.
Спустившись, мистресса задала только один вопрос: отыскал ли он что-нибудь в архиве полезного и познавательного?
– Только одно, – ответил Джерард, – что я – последний.
– А что будет потом? – как-то глуповато отреагировала Хедер.
– Потом придет время богини, и в Иноходцах не будет нужды.
– Подумай, чем придется заняться. Может, станешь гвардейским старшиной?
Это наспех слепленное замечание его не рассмешило. Джерард остановил на ней взгляд, и кивнул:
– Я подумаю.
Ей стало холодно и неуютно. С Иноходцем Джерардом она разговаривать не умела и не желала.
С кем тогда говорит Рэми?
Возможно, с кем-то третьим, Хедер. Тебе этого человека не узнать.
Он позволяет прикасаться к себе, он шутит с тобою, он танцует с тобою, наконец. Но слишком много воспоминаний на двоих. Ты не смеешь дотронуться до его щеки, опасаясь опять почувствовать под пальцами эти проклятые камни.
Рэми – смеет, потому что ее сила – в незнании.
Ты уже хуже Моран и Гэйл, вместе взятых. Ты то и дело оказываешься в роли соглядатая, отговариваясь тем, что боишься за свою вышивальщицу.
Что самое сложное? Смотреть, как эти двое сидят на крыше, его голова на ее коленях, и Рэми перебирает-лохматит его сильно отросшие волосы, а он болтает свои смешные глупости, на которые мастер… Или – не столкнуться на обратном пути с Джорданной?
Гард и псы, девочка, а тебе-то он зачем? Ты уже видела, как он убивает, и тебе интересно, как он умеет ласкать? Прости, но, кажется, этот зверь уже обрел свою дрессировщицу.
Итак, я готов к судьбоносной встрече!
А ты, Иноходец? Ты ведь человек?
Я знаю теперь о тебе много, но все это разрозненно и несистематизировано.
Я даже знаю твое имя. И знаю, что по старому пророчеству ты должен стать последним из Иноходцев. Полоумные старцы не сказали почему, но сладкий холод в солнечном сплетении подтверждает мои догадки. Должно быть, я выйду победителем. А ученик у тебя есть? Наверное, нет.
А дети?
Ну, конечно же, нет, потому что Межмирье ревниво и делает своих любовников бесплодными. Оно и само бесплодно, как и положено такому шлюховатому пространству.
Пора взглянуть на тебя поближе. Я соскучился. Мне нестерпимо хочется захлопнуть за твоей спиной двери в построенный мною лабиринт и понаблюдать. Хочется дотронуться до тебя. Узнать, так ли ты несгибаем, как кажешься.
Ты придешь сразу или чуть подождешь? Я не убил этих людей, а всего лишь немного изменил их. Достаточно для того, чтобы они испугались. Чтобы стали звать на помощь.
Я специально искал тех, кто знает все сказки про тебя.
Джерард.
Обычно здешние имена ничего не означают, но твое имя много значит для меня.
Это мое освобождение, моя воля к жизни, вкус вина, шум ветра, цвет и запах, и даже острый шип цветка, вонзившийся в ладонь… Это ожидание и гнев, и страсть, и холодный расчет. Неоцененные и неоценимые чувства. Чувства, неведомые прежде.
Ты готов?
Я – да.
Иноходец Джерард-4
У этой сказки плохой конец. Ну а покуда
Она танцует, святой отец… Еще минута.
Helen

– Это ваша несравненная дива? – полюбопытствовал Джерард, выглядывая из-за края декорации.
Мадам Хедер фыркнула, заметив его скепсис:
– Ну да. Ты подумай только! Некоторые театры, в том числе и в столице, месяцами ждут, пока она соизволит ответить на приглашение.
– Угу, – пробормотал он. – А простите, госпожа, это мальчик или девочка?
– Донна Мариско? Ты что, смеешься?
– Может, и смеюсь. Нельзя?
Не проявляя особого уважения к несравненной диве, Джерард куснул пирожок, зажатый в руке, и лениво куда-то двинулся. Хедер пренебрежительно махнула в его сторону веером и сосредоточила свое внимание вокруг драгоценной приглашенной звезды. Не дай Гард покажется что-то не так, и потом такая слава пронесется, что любая самая фальшивая блоха будет плеваться в сторону ее кабаре!
Спасибо пчелкам – тише воды, ниже травы, только изредка прорываются наспех проглоченные амбиции икотой в виде острых взглядов и оценивающих замечаний. Рэми вообще выше всяких похвал – такое чувство, что сама королева фей одолжила свою волшебную иглу маленькой швее на сегодняшний вечер. Успевает все, и при этом кажется, будто она занята одной только дивой Мариско. Но и туалеты у певицы – сложнейшие, а какие тонкие ткани. Хедер подивилась быстрому прогрессу мастерства ее юной кареглазки. Божий дар, что уж тут сказать!
Еще час – и занавес поднимется. Особенно Хедер беспокоил третий дуэт. Первые два – романтическо-игривого толка – вытянет кто угодно. Блистает одна донна Мариско – за тем и приглашена. Но третий – ведь это же музыка Дорра, это же пламя в его чистейшем виде. Партнер не может потеряться, партнер должен соответствовать. И более того, двигаться не хуже кордебалета. У того, кого смогла найти мистресса, был без сомнения роскошный тенор и достаточно презентабельная внешность… пока он стоял на месте. В движении же сей господин напоминал дубовый шкаф. Привинченный к полу. Даже со спокойной и терпеливой Бьянки сошло семь потов, пока он затвердил все шаги. До этого мадам Хедер совершила ошибку, пригласив к нему в пару Джорданну – уже через час та упала мистрессе в ноги с криком: убейте меня или я убью его.
Третий дуэт. Как хороша в нем Мариско – у зрителей по жилам потечет лава вместо крови, гарантированно. Ладно, пускай партнер хотя бы не потеряет шаг. Несмотря на великолепие голоса, для Дорра его темперамента все равно не хватит. Мистресса вздохнула, попеременно приложила к вискам холодную металлическую ручку веера. Такие вечера выматывают, но представление все равно подобно наркотику. Когда-то Хедер мечтала хотя бы одну пьесу поставить. Теперь же – подумать только – Мариско! На ее сцене! За работу, не расслабляться! А то погляди, что там вытворяет Эрденна на левом фланге. До подъема занавеса – менее часа. В холле уже вовсю разгуливает публика, которая приезжает в кабаре показать себя, а таких много. Сидя ведь не продемонстрируешь, сколько украл муж на государственной службе – ни фасон, ни покрой, ни чистоту огранки.
– Маранжьез, где Джерард? – невзначай спросила Хедер у пробегавшей мимо блондинки.
– Не знаю, мадам, но мне бы найти ребенка-Рэми! У меня в корсаже лиловый шнурок, а я хочу золотой!
И – унеслась. Мадам медленно покачала головой. Кого волнуют чужие проблемы, когда не подходит цвет шнурочка.
– Джорданна, где Джерард? – повторила попытку мистресса.
– В ателье, мадам, – исчерпывающе ответила девица, заправляя за уши выбившиеся пряди. – Рассказывает Рэми анекдоты и мешает ей работать. Привести?
– Веди обоих. Мы почти начинаем.
Брюнетка всегда была оперативна в выполнении поручений. Хихикающая ежесекундно вышивальщица и спокойно-отрешенный Джерард словно возникли за кулисами из ниоткуда.
– Мистресса, – полупоклонился он, – поскольку я уже здесь, можно начинать представление!
Хедер на глазах у всех отвесила ему подзатыльник, и это – о чудо! – принесло несказанное облегчение.
Когда Мариско запела, в зале все еще продолжался некоторый гул. Невоспитанная столичная публика. Ехидно усмехнувшись, Хедер посчитала до пяти и удовлетворенно констатировала ошеломленную тишину. А то!
На первом дуэте голос певицы взлетел на недосягаемую высоту так, что время, казалось бы, остановилось.
Хедер стояла за кулисами и иногда посматривала вокруг – вот те пчелки, что пока не танцуют, с отпавшими челюстями и благоговением в глазах. Вот нервничающий тенор, чего он тут прыгает, пусть распевается. Но нет, голос дивы подобен магниту и, не дослушав, уйти невозможно.
Джерард. Что-то в его лице задержало Хедер. Восхищен – да. Удивлен – да. Но как-то странно удивлен.
– Не может быть, не может быть, – говорил он, покачивая головой. – Нет, ну надо же… не может быть!
Тонкая, знакомая улыбка тронула его губы. А через минуту, стоило Хедер отвернуться, он уже нырнул в декорации, и только его видели. Больше ни один человек за кулисами не пошевелился! Что он задумал? По спине Хедер пробежал холодок. Пусть только попробует выкинуть какую-нибудь штуку.
Приближалось время третьего дуэта, и это волнение так захватило мистрессу, что она даже забыла о Джерарде. Тенор нервничал очень сильно и Хедер испугалась, как бы не пропал голос у певца. Но все оказалось еще хуже! За пять минут до выхода этот господин куда-то убежал, а посланная на поиски Фиалка пришла, не зная, плакать или смеяться, и сказала, что тенор сидит в уборной и явно оттуда не выйдет в эти пять минут.
Хедер поглядела на часы и сочла уместным объявить антракт. Пусть люди погуляют, подышат, поделятся впечатлениями. Дива Мариско жеманно улыбнулась, отправляясь в гримерку, прощебетала, что все очень прилично, что театр «маленький, но милый, душа моя, очень милый», и что она надеется исполнить третий дуэт «с кем-нибудь весьма симпатичным, вы же подобрали, верно?» Хедер возблагодарила в душе снобистскую привычку известных певцов репетировать партии по отдельности и приходить только на представление. Может, еще удастся заменить тенора? Но кем??? Мальчики, бегающие при театре, все одно не потянут…
Маранжьез сообщила, что певец вроде как оклемался за антракт и даже возможно будет здесь!
Занавес пополз вверх. Первые завораживающие ноты. Музыка Дорра всегда находилась на грани приличия – дерзкая, напряженная, нереально чувственная. Мариско играючи продемонстрировала парочку переливов нижнего регистра – этакое любовное мурлыкание львицы. Под мужчинами в зале явно вспотели даже сиденья. Хедер всерьез забеспокоилась, не выпустят ли рабочие сцены из рук канаты. Этим деревенским битюгам в принципе было наплевать на высокое искусство, но тут шел однозначный призыв не к сердцу и разуму, а к плоти человеческой, которая, как известно, слаба. Маранжьез со свистом втянула воздух и, глянув на мистрессу, развела руками – мол, запредельно. Нам до этого далеко. Где-то в глубине, покусай его псы, замаячил застегивающий штаны тенор. Выражение его лица было кислым и задумчивым – а не вернуться ли обратно в уборную. Хедер энергичными и не очень приличными жестами пыталась показать ему, что уже пора.
Но незадачливый певец еще и не дополз до своего края сцены, а уже опоздал.
Кто-то очень удивленно выматерился. Кажется, это была Джорданна.
– Мадам Хедер, – зашептала подбежавшая Рэми. – Боже мой, мадам Хедер…
– Это не боже, Рэми, – спокойным голосом смертницы отозвалась мистресса. – Это – идиот.
Мариско была единственной ничего не подозревающей особой, и потому сохраняла на лице призывную безмятежность.
– Воды, – прошептала Хедер. – Нет, лучше – водки.
Глянув на сцену, тенор застонал фальцетом и умчался обратно на исходную точку.
– Обалдеть, – констатировала Маранжьез, хлопнув себя по бедру.
– Катастрофа, – в один голос воскликнули Моран и Гейл.
Перед всем залом стоял Джерард, и он вышел туда явно не плясать вприсядку.
Хедер судорожно пыталась вспомнить, слышала ли она хоть раз, как он поет. Поет ли он вообще?! Ни у Эрфана, ни здесь – ни одной ноты. Какие же цели преследует, появившись на сцене не когда-нибудь и не где-нибудь, а в дуэте с самой Мариско? Вроде бы мстить ей, Хедер, не за что. Для шутки слишком опасно. Впрочем, кто их знает, Иноходцев. Ничто не покажется слишком странным для человека, умеющего вынимать из груди сердце и в то же время неспособного снять с себя маску.
– По крайней мере, смотрится неплохо, – попыталась подбодрить хозяйку Маранжьез; – И держится так… э-э… Уверенно держится.
Слабое утешение.
Вступление его партии. Хедер зажмурилась. Лучше бы театр рухнул прямо сейчас, и спас ее от позора.
Пять минут спустя она открыла глаза, перевела дыхание и, уцепившись за перекладину конструкции, стала судорожно анализировать происходящее, стараясь не паниковать.
Итак, все не слишком ужасно. Голос у него есть. Не тот голос, от которого рушатся колонны, но слушать можно. Дыхание, разумеется, невпопад. Лишь бы не мимо нот. Что ты там вообще делаешь, хотела бы я знать? И тут же мысленно споткнулась – вот на такое был способен только Джерри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30