https://wodolei.ru/catalog/stalnye_vanny/
Никакому Иноходцу Джерарду эти штуки даже не снились.
После первых фраз голос его окреп, и интонация стала варьироваться.
– Ему высоко! – сказала Джорданна. – Ему же высоко! Эй, помашите дирижеру.
Но свой оркестр «Дикий мед» не на помойке набирал – корректная виолончель быстренько повела основную мелодию, давая певцу возможность, так сказать, опереться на что-либо, и в то же время не дергать основной состав.
Куплет прошел достойно. Хедер три раза глубоко вздохнула и сказала себе, что если бы дива Мариско хоть на секунду заподозрила «внеплановость» своего партнера, то «Дикий мед» уже был бы разобран по камню.
Неожиданно Хедер поймала его взгляд, и Джерард подмигнул ей. Ах ты, скотина такая…
– Это не тот танец, – убитым голосом заметила Маранжьез. – Мадам, девчонки выпадают из смысла.
– Уберите всех со сцены, немедленно, – указала Хедер.
– Некрасиво получится.
Джорданна не нашла ничего лучше, как резко отмотать веревку – и задний занавес в одно мгновение закрыл весь танцсостав. Даже удачно, даже в такт. Брюнетка улыбнулась мистрессе и пошла успокаивать возмущенных и разозленных пчелок, так резко лишенных сцены.
Джерард и Мариско остались одни, если не считать пары сотен зрителей.
Хедер пришлось признать, что именно это гениальный разбойник Дорр и хотел сказать: обнажите оружие, к барьеру, и пусть победит сильнейший. Его дуэт – не тур салонного вальса, а схватка.
– Мадам, я не настаиваю, но, может, пойти и запереть уборную снаружи? – блеснула зубами Фиалка.
Дружное хихиканье было ей ответом и одобрением. Мистресса Хедер хмыкнула и продолжила созерцать и, главное, слушать действо. А оно было занятным.
Несмотря на отсутствие и сильного голоса, и мало-мальски приличной школы Джерард каким-то образом не позволял Мариско над собою доминировать. Весь зал уже тонул по горло в сладкой отраве, которую щедро разливал голос певицы, но этот зазнавшийся хоровой мальчик вел себя так, словно только у него в кармане фляжка с противоядием, и он успел сделать пару хороших глотков. И все равно брал верх, и, приглушая голос, непостижимо заставлял ее переходить на шепот.
Его легкий акцент, так хорошо уже изученный Хедер, стал гораздо сильнее. Мягкое «л», и слишком повелительное «р», – с хрипотцой, как рычание, – выдавали нешуточное усилие, которое он над собою совершал.
– Она бесится, – прокомментировала Джорданна, появляясь. – Улыбается, конечно, но взгляните, как теребит пришитый цветок в складке платья. Бедняжка Рэми полчаса крепила.
В тот же момент, как Хедер посмотрела, цветок был оторван и зажат в кулаке.
– Внимание, тяжелая артиллерия, – нараспев произнесла Гортензия, жадно вслушиваясь. – Дамы, подставьте своим кавалерам специальные горшочки. Охрана, не допускайте развратных действий в зрительном зале.
Пчелки прыснули и тут же замолкли.
Донна Мариско решила показать, на что на самом деле способна. Танец не был особо контактным – касания рук, синхронные повороты, игра взглядов, – но голос дивы наполнял каждое движение убийственным смыслом. Голос звал, приказывал, упрашивал, умолял, угрожал, издевался, стелился низом и взмывал под крышу, тек как ручей и бился как пламя, рыдал, насмехался, грустил, ликовал, бил наотмашь, нежно шептал, царапал розовым шипом и ласкал шелковой удавкой.
Творилось что-то несусветное. А Джерард игнорировал все это так, будто имел право. И продолжал неуклонно вести свою партию, всего лишь приближаясь, на шаг, на два.
Хедер проморгалась. Ей показалось, будто между двумя поющими воздух сгустился до плотности предрассветного тумана.
– Скажи придуркам, чтобы убрали дымовой эффект, – раздраженно рявкнула на Джорданну, – она же закашляться может!
– Никаких эффектов нет, мадам, их просто некому делать, все смотрят! – обиженно прошептала Джорданна.
Но туман был и расползался, багрово-алый, в тон смертельной страсти, вырывавшейся со сцены, как адское пламя. Они сейчас либо поубивают друг друга, либо прямо там займутся любовью.
– По-моему, это называется «объезжать», – ляпнула Эрденна.
– Объезжать? Что? – не поняла Фиалка.
– Не что, а кого.
Сопрано теряло апломб. Приглушалось, выцветало, как старый ковер. Донна Мариско выглядела так, словно допеть рефрен до конца будет непосильным трудом. Но все-таки последняя, чистая, сильная нота, принадлежала ей.
Зрители не были в силах даже аплодировать, такая слабость обнаружилась в суставах. Только что-то полетело на сцену, и Хедер, разглядев, утратила ориентацию в пространстве, потому что это было кольцо с бриллиантом. Расползалась же публика в гробовом молчании. Назавтра газеты захлебнутся в славословиях, прыгая до небес, а сейчас эти самые журналисты с круглыми глазами плелись на выход, позабыв, как слова пишутся, а говорить не в состоянии.
Джорданна в последний раз за вечер выполнила миссию опускающей занавес. Они же еще стояли там, Мариско и Джерард, и, наконец-то получив возможность молчать, беззастенчиво целовались. Брюнетка почесала плечо – мурашки по коже от них, стервецов, и наткнулась на влажный олений взгляд Рэми. Джорданна усмехнулась и взяла швею за руку. Мол, пошли, чего глазеть. Алая пчелка эти уроки уже давно выучила и даже сдала экзамены. Рэми наука давалась с трудом, и она выдернула свою руку, вцепившись в бутафорскую лошадь, как в родную. Продолжала смотреть. Было на что, по правде говоря. Джорданна усмехнулась, глядя, как авторитет мистрессы Хедер терпит поражение в борьбе с любопытством слаженного коллектива.
Джерард и донна Мариско оторвались друг от друга, улыбнулись и, как будто просто поздоровались, невозмутимо разошлись в совершенно противоположные стороны. Певица – в свою шикарную гримерку, а он привычно нырнул в ближайшую занавесь, и только его и видели.
– Ничего не понимаю в этой свадьбе, – сказала старшая из пчелок, Ардженто. – Это что, и все?
Наконец-то Хедер удалось восстановить обратную связь со своими подопечными и бодрым строем отправить их отдыхать. Все равно будут чесать языками ночь напролет.
За кулисами осталась лишь Джорданна, что-то толкующая Рэми, до сих пор нежно обнимающей статую неизвестной лошади.
– Джерард, я ведь знаю, ты здесь.
Сдержанно-странноватый звук. Ага, вот. Сидит спиной.
Опять истерика, что ли? Плечи сидящего дрожали мелкой дрожью. Ну что такое-то?
Потом он откинулся на спину, держась за пояс, и Хедер наконец разглядела – задери его псы, смеется! Захлебывается, кривится от боли в перенапрягающихся мышцах живота, и хохочет без устали.
– И что это было, Джерард, я хотела бы знать? Он помотал головой, чего-то объяснил жестами, но ржать точно годовалый жеребец не прекратил. Хедер и сама с трудом удерживала расползающиеся уголки рта.
– Джерард! – окрикнула.
Он вытер слезы, глубоко вздохнул. И предостерегающе выставил руки ладонями вперед.
– Предупреждая все расспросы и обвинения, заверяю – болезнь певца была счастливой для меня случайностью, а вовсе не подготовленной акцией.
Хедер хмыкнула и присела рядом:
– Но ТЕБЯ какой ветер понес на сцену? Ты же поешь как мартовский кот в феврале.
– Не умаляйте моих достоинств, госпожа. Я звезда! Я этот… как его… примадон!
Съездить еще раз по затылку или обнять – неизвестно, чего хочется больше.
– Эрфан, светлая ему память, говорил: Иноходец не может переупрямить каменного идола, переторговать фрока и перепеть сирену. Но может хотя бы попытаться! Каменных идолов я не встречал, фрока переторговал, но закончилось это очень печально, а вот сирены в списке пока не было.
– Ты считаешь, что донна Мариско – сирена?
– Я увидел, но не был уверен, пока она не запела. В Межмирье эта магия действует еще сильнее. Там ведь многое основано на музыкальной гармонии. Честно говоря, живую сирену впервые видел. Ну, вот и выкинул такую штуку. Не удержался. Она меня тоже узнала, гарантирую.
– Но там было ощущение, что на тебя-то как раз магия не действует.
Джерард постучал ногтем по одному из камней на маске:
– Полагаю, отражает… неизвестным способом. А музыка, наоборот, как-то усиливается. А я так уж отвратно пел?
– Нет, Джерард, – вздохнула Хедер, – нет. Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?
Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.
– Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.
А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.
– Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!
Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но – смолчал. Заработанное не выбрасывают.
На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность – он-то знал, что она еще и парень.
Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.
О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.
Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал – так путь до дверей короче.
Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.
Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.
Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…
Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?
Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.
Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?
Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.
По здешним меркам я немыслимо богат – что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?
Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…
Ну, где же ты?
Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.
И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.
Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.
– Кто там? – раздался звучный и довольно веселый голос. – Госпожа Хедер?
Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.
Дверь широко, гостеприимно распахнулась.
– Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!
Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.
– Что случилось? – так же весело осведомился он. – По какому поводу от меня отвернулись?
Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.
Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза – то слезы уже готовы закапать на щеки.
Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.
Однако Джерард давно перестал посмеиваться.
– Я пришла… к тебе, и… – Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.
Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.
«Это моя радость, мой подарок, – сказало сердце капризным тоном фрока. – Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».
Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и – бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула – к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?
Ресницы взлетели недоуменно. Пальцы скользнули, обрываясь, по маске.
– Я хочу остаться, – прошептала она, – пожалуйста…
Он протянул руку – и бархатистая щека послушно легла в ладонь, и прерывистое, учащенное дыхание согрело пальцы. Завитой локон щекотал тыльную сторону ладони. На покорно изогнутой обнаженной шее билась синеватая жилка. На этот раз Рэми не понадобилось тянуться, чтобы поцеловать его.
Картинка вокруг изменилась, но вряд ли эти двое оглядывались по сторонам. Стены исчезли, и иллюзия холодного ветра, ветра высоты, промчалась мимо них, застывших как статуи. Межмирье предложило своему Иноходцу Сторожевую Северную башню замка Бежжен. Видимо, самому Межмирью, которое не в состоянии выйти за собственные пределы, эта выходка показалась романтичной.
Он взглянул на нее – странно, вопрошающе, словно не решив еще, как поступит.
Она инстинктивно выбрала лучший способ защиты – просто стояла, молчала и ждала.
Сердце билось в груди. Отвыкшее от хозяина, колотилось в клетку его ребер безумной птицей. Не в такт. С двух сторон, по вискам – до обморока! Губы разошлись, но воздуха все равно не хватало.
Она молчала, она ждала, только нервно взлетали ресницы над испуганными газельими глазами. Ветер бил ей в спину, развевал мешковатое одеяние. Мужчина и женщина на высоте нескольких сотен метров над спящим городом выбирали следующий шаг, как будто бы следующее столетие для всех живущих там, под ними, под этой башней, куда нет входа из мира обычных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
После первых фраз голос его окреп, и интонация стала варьироваться.
– Ему высоко! – сказала Джорданна. – Ему же высоко! Эй, помашите дирижеру.
Но свой оркестр «Дикий мед» не на помойке набирал – корректная виолончель быстренько повела основную мелодию, давая певцу возможность, так сказать, опереться на что-либо, и в то же время не дергать основной состав.
Куплет прошел достойно. Хедер три раза глубоко вздохнула и сказала себе, что если бы дива Мариско хоть на секунду заподозрила «внеплановость» своего партнера, то «Дикий мед» уже был бы разобран по камню.
Неожиданно Хедер поймала его взгляд, и Джерард подмигнул ей. Ах ты, скотина такая…
– Это не тот танец, – убитым голосом заметила Маранжьез. – Мадам, девчонки выпадают из смысла.
– Уберите всех со сцены, немедленно, – указала Хедер.
– Некрасиво получится.
Джорданна не нашла ничего лучше, как резко отмотать веревку – и задний занавес в одно мгновение закрыл весь танцсостав. Даже удачно, даже в такт. Брюнетка улыбнулась мистрессе и пошла успокаивать возмущенных и разозленных пчелок, так резко лишенных сцены.
Джерард и Мариско остались одни, если не считать пары сотен зрителей.
Хедер пришлось признать, что именно это гениальный разбойник Дорр и хотел сказать: обнажите оружие, к барьеру, и пусть победит сильнейший. Его дуэт – не тур салонного вальса, а схватка.
– Мадам, я не настаиваю, но, может, пойти и запереть уборную снаружи? – блеснула зубами Фиалка.
Дружное хихиканье было ей ответом и одобрением. Мистресса Хедер хмыкнула и продолжила созерцать и, главное, слушать действо. А оно было занятным.
Несмотря на отсутствие и сильного голоса, и мало-мальски приличной школы Джерард каким-то образом не позволял Мариско над собою доминировать. Весь зал уже тонул по горло в сладкой отраве, которую щедро разливал голос певицы, но этот зазнавшийся хоровой мальчик вел себя так, словно только у него в кармане фляжка с противоядием, и он успел сделать пару хороших глотков. И все равно брал верх, и, приглушая голос, непостижимо заставлял ее переходить на шепот.
Его легкий акцент, так хорошо уже изученный Хедер, стал гораздо сильнее. Мягкое «л», и слишком повелительное «р», – с хрипотцой, как рычание, – выдавали нешуточное усилие, которое он над собою совершал.
– Она бесится, – прокомментировала Джорданна, появляясь. – Улыбается, конечно, но взгляните, как теребит пришитый цветок в складке платья. Бедняжка Рэми полчаса крепила.
В тот же момент, как Хедер посмотрела, цветок был оторван и зажат в кулаке.
– Внимание, тяжелая артиллерия, – нараспев произнесла Гортензия, жадно вслушиваясь. – Дамы, подставьте своим кавалерам специальные горшочки. Охрана, не допускайте развратных действий в зрительном зале.
Пчелки прыснули и тут же замолкли.
Донна Мариско решила показать, на что на самом деле способна. Танец не был особо контактным – касания рук, синхронные повороты, игра взглядов, – но голос дивы наполнял каждое движение убийственным смыслом. Голос звал, приказывал, упрашивал, умолял, угрожал, издевался, стелился низом и взмывал под крышу, тек как ручей и бился как пламя, рыдал, насмехался, грустил, ликовал, бил наотмашь, нежно шептал, царапал розовым шипом и ласкал шелковой удавкой.
Творилось что-то несусветное. А Джерард игнорировал все это так, будто имел право. И продолжал неуклонно вести свою партию, всего лишь приближаясь, на шаг, на два.
Хедер проморгалась. Ей показалось, будто между двумя поющими воздух сгустился до плотности предрассветного тумана.
– Скажи придуркам, чтобы убрали дымовой эффект, – раздраженно рявкнула на Джорданну, – она же закашляться может!
– Никаких эффектов нет, мадам, их просто некому делать, все смотрят! – обиженно прошептала Джорданна.
Но туман был и расползался, багрово-алый, в тон смертельной страсти, вырывавшейся со сцены, как адское пламя. Они сейчас либо поубивают друг друга, либо прямо там займутся любовью.
– По-моему, это называется «объезжать», – ляпнула Эрденна.
– Объезжать? Что? – не поняла Фиалка.
– Не что, а кого.
Сопрано теряло апломб. Приглушалось, выцветало, как старый ковер. Донна Мариско выглядела так, словно допеть рефрен до конца будет непосильным трудом. Но все-таки последняя, чистая, сильная нота, принадлежала ей.
Зрители не были в силах даже аплодировать, такая слабость обнаружилась в суставах. Только что-то полетело на сцену, и Хедер, разглядев, утратила ориентацию в пространстве, потому что это было кольцо с бриллиантом. Расползалась же публика в гробовом молчании. Назавтра газеты захлебнутся в славословиях, прыгая до небес, а сейчас эти самые журналисты с круглыми глазами плелись на выход, позабыв, как слова пишутся, а говорить не в состоянии.
Джорданна в последний раз за вечер выполнила миссию опускающей занавес. Они же еще стояли там, Мариско и Джерард, и, наконец-то получив возможность молчать, беззастенчиво целовались. Брюнетка почесала плечо – мурашки по коже от них, стервецов, и наткнулась на влажный олений взгляд Рэми. Джорданна усмехнулась и взяла швею за руку. Мол, пошли, чего глазеть. Алая пчелка эти уроки уже давно выучила и даже сдала экзамены. Рэми наука давалась с трудом, и она выдернула свою руку, вцепившись в бутафорскую лошадь, как в родную. Продолжала смотреть. Было на что, по правде говоря. Джорданна усмехнулась, глядя, как авторитет мистрессы Хедер терпит поражение в борьбе с любопытством слаженного коллектива.
Джерард и донна Мариско оторвались друг от друга, улыбнулись и, как будто просто поздоровались, невозмутимо разошлись в совершенно противоположные стороны. Певица – в свою шикарную гримерку, а он привычно нырнул в ближайшую занавесь, и только его и видели.
– Ничего не понимаю в этой свадьбе, – сказала старшая из пчелок, Ардженто. – Это что, и все?
Наконец-то Хедер удалось восстановить обратную связь со своими подопечными и бодрым строем отправить их отдыхать. Все равно будут чесать языками ночь напролет.
За кулисами осталась лишь Джорданна, что-то толкующая Рэми, до сих пор нежно обнимающей статую неизвестной лошади.
– Джерард, я ведь знаю, ты здесь.
Сдержанно-странноватый звук. Ага, вот. Сидит спиной.
Опять истерика, что ли? Плечи сидящего дрожали мелкой дрожью. Ну что такое-то?
Потом он откинулся на спину, держась за пояс, и Хедер наконец разглядела – задери его псы, смеется! Захлебывается, кривится от боли в перенапрягающихся мышцах живота, и хохочет без устали.
– И что это было, Джерард, я хотела бы знать? Он помотал головой, чего-то объяснил жестами, но ржать точно годовалый жеребец не прекратил. Хедер и сама с трудом удерживала расползающиеся уголки рта.
– Джерард! – окрикнула.
Он вытер слезы, глубоко вздохнул. И предостерегающе выставил руки ладонями вперед.
– Предупреждая все расспросы и обвинения, заверяю – болезнь певца была счастливой для меня случайностью, а вовсе не подготовленной акцией.
Хедер хмыкнула и присела рядом:
– Но ТЕБЯ какой ветер понес на сцену? Ты же поешь как мартовский кот в феврале.
– Не умаляйте моих достоинств, госпожа. Я звезда! Я этот… как его… примадон!
Съездить еще раз по затылку или обнять – неизвестно, чего хочется больше.
– Эрфан, светлая ему память, говорил: Иноходец не может переупрямить каменного идола, переторговать фрока и перепеть сирену. Но может хотя бы попытаться! Каменных идолов я не встречал, фрока переторговал, но закончилось это очень печально, а вот сирены в списке пока не было.
– Ты считаешь, что донна Мариско – сирена?
– Я увидел, но не был уверен, пока она не запела. В Межмирье эта магия действует еще сильнее. Там ведь многое основано на музыкальной гармонии. Честно говоря, живую сирену впервые видел. Ну, вот и выкинул такую штуку. Не удержался. Она меня тоже узнала, гарантирую.
– Но там было ощущение, что на тебя-то как раз магия не действует.
Джерард постучал ногтем по одному из камней на маске:
– Полагаю, отражает… неизвестным способом. А музыка, наоборот, как-то усиливается. А я так уж отвратно пел?
– Нет, Джерард, – вздохнула Хедер, – нет. Ты был очень хорош, правда. Но больше никогда, никогда так не делай. И еще, скажи на милость, к чему было с нею целоваться?
Он опять улыбнулся той улыбкой, за которую хотелось стукнуть по голове.
– Не все на свете имеет объяснение, госпожа Хедер. Некоторые поцелуи просто случаются, и все.
А это уже запрещенный удар. Хедер сглотнула, встала.
– Иди ты ко всем тварям, Джерард. Лучше бы Эрфан зашил тебе рот!
Он тоже вздрогнул и проглотил комок в горле. Но – смолчал. Заработанное не выбрасывают.
На самом деле поцелуй был со стороны сирены актом благодарности за то, что ее прямо с этой сцены не отправляют восвояси, в родной мир. Хедер очень повеселилась бы, узнай, что удовольствие Джерарда от процесса было крайне сомнительным, ибо сирены по природе своей андрогины, то есть, проще говоря, обоеполы, и диапазон голоса это показывает. Пускай даже донна Мариско предпочитает свою женскую сущность – он-то знал, что она еще и парень.
Мимо, синевато-белый, точно призрак, проплелся «припоздавший» тенор.
О, Гард и псы. Вот кому сегодня не повезло, так не повезло.
Тенор шарахнулся от здорового мужского смеха, раздавшегося из-за декораций, и бочком-бочком спустился по ступенькам в зрительный зал – так путь до дверей короче.
Час проходит за часом, день за днем, и деревья уже покрываются странными прозрачными кристаллами, и мне холодно. А тебя все нет.
Почему ты не приходишь? Я ведь уже столько раз заявлял о себе.
Я отправил противнейшую тварь от себя подальше, в город, где ты должен сейчас быть, если верить моим ощущениям. Отправил, боюсь убить. Он мне еще нужен, но так раздражает долгое ожидание…
Может быть, ты провидец и игнорируешь меня намеренно? Снимаешь маску, чтобы меня не слышать?
Не много ли даров для одного человека, пусть и столь притягательного? Нет, ты не можешь быть провидцем. Межмирье должно иметь какой-то безусловный рычаг воздействия на тебя, иначе я бы ни за что не поверил в такие чудеса. Есть какой-то сигнал, по которому ты кинешься, если в тебе останется хотя бы капля крови. Я отыщу способ.
Холодно. Тут, где я сейчас остановился, очень холодно. Это мешает думать. Можно попробовать согреться в постели. Но болтовня посторонних мешает думать еще больше. Разве нет здесь немых прислужниц?
Посмотри, какие неудобства я терплю ради встречи с тобою, а ты все не идешь.
По здешним меркам я немыслимо богат – что поделать, если магия легко превращает слезы в жемчуг, а угольки в драгоценности? Хозяин большого дома, в котором я сейчас мерзну, несмотря на два больших камина, недавно спросил, не желаю ли я посетить развлечение, именуемое Большим Карнавалом?
Я читал об этом. Туда приезжают и правители. Мне не зазорно появиться на таком сборище. Карнавал. Маскарад. Маски. Иноходец…
Ну, где же ты?
Хочешь побывать там со мною? Я приглашаю.
И кажется, уже придумал, как оформить пригласительный билет.
Дверь оказалась незапертой. Рэми остановилась и решила отдышаться. Маленький шаг, еще шаг.
– Кто там? – раздался звучный и довольно веселый голос. – Госпожа Хедер?
Нет, это просто я. Только лишь я. Но я уже ухожу.
Дверь широко, гостеприимно распахнулась.
– Рэми? А что ты там стоишь? Иди сюда!
Он махнул рукой. Вышивальщица потихонечку, будто нехотя, подошла, и мимо, и в двери, и почти до самого окна, и встала спиной.
– Что случилось? – так же весело осведомился он. – По какому поводу от меня отвернулись?
Теплые руки взяли ее за дрожащие плечи, развернули к свету.
Рэми поняла, что если позволит себе закрыть глаза – то слезы уже готовы закапать на щеки.
Нельзя. Совсем за дуру примут. Ну, скажи что-нибудь! Не смейся только.
Однако Джерард давно перестал посмеиваться.
– Я пришла… к тебе, и… – Рэми наконец что-то решилась проронить, но мысль оборвалась и исчезла.
Джерард понял, что это правда. Она действительно пришла к нему. Ощущение оказалось пронзительным. Неописуемым.
«Это моя радость, мой подарок, – сказало сердце капризным тоном фрока. – Мой! Попробуй откажись и увидишь, что я тебе устрою».
Рэми вздрогнула от неожиданно ворвавшегося из форточки сквозняка, и – бросилась из повисшей тягостной тишины, как дельфин выбрасывается на берег. Шагнула – к нему, в его тепло, его силу, точно слепая, ткнулась носом в плечо, провела рукой по бархату халата, вдохнула запах, потянулась выше… Тяжелая ладонь, пробираясь сквозь ее кудри, ложится на затылок, и дрожащим губам становится тепло, жарко. О господи, сжалься надо мною. Как я решу это уравнение, если едва умею считать до трех. Ее ведут. Куда? Зачем?
Ресницы взлетели недоуменно. Пальцы скользнули, обрываясь, по маске.
– Я хочу остаться, – прошептала она, – пожалуйста…
Он протянул руку – и бархатистая щека послушно легла в ладонь, и прерывистое, учащенное дыхание согрело пальцы. Завитой локон щекотал тыльную сторону ладони. На покорно изогнутой обнаженной шее билась синеватая жилка. На этот раз Рэми не понадобилось тянуться, чтобы поцеловать его.
Картинка вокруг изменилась, но вряд ли эти двое оглядывались по сторонам. Стены исчезли, и иллюзия холодного ветра, ветра высоты, промчалась мимо них, застывших как статуи. Межмирье предложило своему Иноходцу Сторожевую Северную башню замка Бежжен. Видимо, самому Межмирью, которое не в состоянии выйти за собственные пределы, эта выходка показалась романтичной.
Он взглянул на нее – странно, вопрошающе, словно не решив еще, как поступит.
Она инстинктивно выбрала лучший способ защиты – просто стояла, молчала и ждала.
Сердце билось в груди. Отвыкшее от хозяина, колотилось в клетку его ребер безумной птицей. Не в такт. С двух сторон, по вискам – до обморока! Губы разошлись, но воздуха все равно не хватало.
Она молчала, она ждала, только нервно взлетали ресницы над испуганными газельими глазами. Ветер бил ей в спину, развевал мешковатое одеяние. Мужчина и женщина на высоте нескольких сотен метров над спящим городом выбирали следующий шаг, как будто бы следующее столетие для всех живущих там, под ними, под этой башней, куда нет входа из мира обычных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30