Долорес обожала ценные вещи, но сама предпочитала обладать ими. Однако сильные и умные люди в конце концов начинают завидовать рабскому положению других. Полин, казалось, заметила упрек Долорес.
– Я не героиня рассказа, – ответила она, признавая ее правоту и опять отступая. – Я слабая.
– Такова моя история, – продолжал Фабио. – Не ждите от меня рассказа в стиле Борхеса – очень заумного и все такое. Также не ждите неожиданностей. Я пишу в манере Чехова. Меня интересуют ощущения: в этом случае – постоянное противоречие между свободой и зависимостью. Свобода – это сокровище, жгущее нам руки, как деньги заядлым игрокам казино. Мы чувствуем необходимость вручить ее кому-нибудь. Если мы этого не сделаем – она не наша. Итак, рассказ состоит из двух частей. В первой действие разворачивается в гостинице в Венеции. Потом я поставлю несколько звездочек в знак эллипсиса. Прошло довольно много лет. Мануэла живет в маленьком домике в горах, где-то в Германии. Снаружи все покрыто снегом. Рядом с камином сидит, закутавшись в толстое пальто, человек и что-то пишет в блокноте: пишет и нервно зачеркивает. Он значительно моложе ее. Мануэла, стоя в углу, курит и молча на него смотрит. На ней надеты только чулки и туфли на шпильке. «Я твоя наложница, – говорит она ему. – Я сделаю все, о чем бы ты меня ни попросил». Мужчина не отвечает. Он мечтает стать писателем и его несколько раздражает присутствие Мануэлы и то, что она требует к себе постоянного внимания. Мануэла скрещивает руки на груди и подносит к губам сигарету. У нее выбрит холм Венеры, и на нем видна татуировка с его именем. Прислонившись к стене, Мануэла в который раз вспоминает свое бегство из отеля «Чипниана» много лет назад, свой отказ от супружества, в котором она находила лишь скучную стабильность, сделавшуюся для нее невыносимой. Она вспоминает также долгий период, последовавший за тем днем, когда она решила вырваться на свободу. Ее лодка так и не выбрала определенный маршрут по зловонным каналам жизни.
«Боже мой! – подумал я. – Как можно говорить подобные вещи и сохранять такую непринужденность?»
Но у Фабио на лбу выступили капельки пота и дрожали губы. Он действительно верил в то, что рассказывал, и Полин тоже в это верила. Казалось, ей было даже немного стыдно, как будто раскрывались интимные подробности ее полной приключений жизни.
– Она много путешествовала, у нее были любовники, которых она оставляла с легкостью, без сожаления. Она жила в мансарде в Париже, в какой-то коста-риканской деревушке, в публичном доме в Севилье, в лагере миссионеров в центре Африки и в квартире на Пятой авеню. Кого она только не знала! Она в буквальном смысле пропустила через себя весь мир.
Фабио сделал паузу, чтобы положить в рот кусочек барашка. Он проглотил его, почти не прожевав. Полин смотрела на него как завороженная, не отрывая глаз и приоткрыв рот. Пако, все это время с жадностью поглощавший барашка, поднял свой бокал вина.
– Мануэла – это я! – воскликнул он своим хриплым голосом. – Выпьем за свободу. Все. И ты тоже, Долорес.
Зазвенели бокалы. На несколько мгновений наступило молчание, пока все пили.
– А теперь, – заключил издатель, – добавим драматизма.
Исабель Тогорес сдержанно засмеялась. Она ласково и дружески похлопала издателя по спине.
– Вижу, ты хорошо меня знаешь, – добродушно сказал Фабио. – Однажды Мануэла поняла, что потеряла себя. Свобода – слишком необъятное пространство, как огромная и бесплодная пустыня. Мануэла поняла, что все это время чего-то искала. Она не знала, чего именно искала, но ее все больше и больше охватывало отчаяние, как будто силы, обретенные ею после бегства, стали постепенно угасать. Она стала чувствовать себя чужой повсюду. Ей стало противно разговаривать с незнакомцами, а тем более обнимать их. В это время она жила в Берлине. Стену разрушили, и жизнь в городе бурлила. Охваченная непонятной злобой, Мануэла стала искать одиночества в самых людных местах. Она становилась все более мрачной и нелюдимой. Однажды ночью в одном злачном месте – грязном, расположенном в подвале баре – она познакомилась с молодым поэтом. Сначала она хотела отделаться от него – провести с ним ночь и распрощаться. Но он был так целомудрен, с такой страстью отдавался этому абсурдному роману, что Мануэла стала чувствовать через этого человека. Он давал ей силы, уже не рождавшиеся в ней самой. В конце концов он стал частью Мануэлы – ее волей, жаждой, заставлявшей ее жить.
– Везет же некоторым, – прокомментировала Исабель тихим голосом.
– Все это вспоминает Мануэла, опершись на стену и наблюдая за пишущим поэтом. Она подходит к нему, бросает сигарету в камин и садится на корточки. «Ради тебя я готова на все», – говорит она ему. Он молча кивает, затем поворачивается к ней и смотрит на нее с раздражением. Мануэла мешает ему писать, из-за нее он не сможет закончить книгу, обещанную издателю. Он не знает, что этот издатель согласился, чтобы Мануэла заплатила за публикацию первого его произведения – книжонки под названием «Лед внутри». Он не подозревает, что у него нет таланта. Мануэле известно, что он встречается тайком с развратной девицей, пишущей любовные романы. Она выследила их. Они пьют кофе, шепча друг другу на ухо всякие непристойности. Потом они уединяются в какой-нибудь комнатушке, чтобы заняться извращенным сексом. Мануэла знает об этом, но ей все равно. Она понимает, что не может ничего изменить. Она дошла до точки. Ей незачем больше жить. Мануэла вырывает из рук поэта блокнот, где он упорно пишет свои жалкие стихи. Он смотрит на нее с раздражением. «Пойдем, – говорит ему Мануэла. – Я отдала тебе все. Сегодня я прошу у тебя лишь несколько минут». Она тащит его к кровати и спускает с него брюки. Он не испытывает к ней желания. Мануэла представляет себе, как та девица своим чувственным ртом удовлетворяет его. Она падает на спину и раздвигает ноги, отдаваясь в последний раз. Она берет руки поэта и кладет их на свою шею. «Сжимай, – говорит она ему, – сжимай изо всех сил». Он неохотно повинуется. Мануэла улыбается. Уже нет бриллиантовых колье, которыми можно заплатить за бегство, нет моторок, готовых отвезти ее на край света. Она хочет уйти по единственной оставшейся ей дороге. Любая другая привела бы ее обратно. Пальцы поэта дрожат. Он боится. Мануэла кладет свои руки поверх его. «Продолжай. Никто не знает, что ты здесь». Его пальцы с силой сжимают ее шею. Делая это, он чувствует отвращение, презрение и досаду. Рот Мануэлы приоткрылся, по ее телу пробегает судорога. Он вздрагивает, как дерево под ударом топора, и входит в нее. Он так внезапно захотел ее, что его член болит, как будто его укусили. Уже давно поэт не занимался с Мануэлой любовью. Для нее, как и для всех нас, смерть была единственным способом сохранить свободу и избавиться навсегда от бремени желания. Человек свободен только тогда, когда он один, и один – только тогда, когда мертв.
Наступило долгое молчание. Фабио положил в рот еще один кусочек барашка. Потом он пожал плечами.
– Я сказал вам, что не будет ничего неожиданного, – заключил он. – Я сделал уже много заметок. Думаю, что атмосфера рассказа создана. Она будет влажной и душной, как в этой комнате. Атмосфера из дыма, пота и обуглившихся в камине дров.
– Ну вот, – бросила Исабель, – что интересного в том, что тебя душит идиот, который спит с дурой-извращенкой? Неужели в той области Германии нет ни одного лесника с нормальными сексуальными инстинктами?
– Мне эта история кажется очень проницательной, – сказала Полин, едва слышным голосом. – Она даже вызывает во мне зависть. Я вовсе не мазохистка. Я терпеть не могу типов, которым для того, чтобы возбудиться, обязательно нужно надавать тебе пощечин. Но наверное, здорово, когда тебя убивает человек, которого ты любишь, – убивает по твоей просьбе, как будто делая подарок. Иногда, когда чувствуешь сильную усталость…
Взгляды Полин и Фабио встретились. Они искали друг друга глазами, неуверенно поблескивавшими, как пламя свечей. Им доставляло удовольствие то смущение, в котором уже не было необходимости. Однако было совершенно очевидно, что они вовсе не желают задушить друг друга. В то время я еще не знал, что любовная игра нуждается в фантазировании о смерти. Я почувствовал себя зрителем, наблюдающим за игрой в карты и видящим, что все игроки жульничают. Мануэла из рассказа не имела ничего общего с реальностью. Другая Мануэла, из плоти и крови, была девушкой, которую мы звали Полин, потому что она не брила подмышек. Это была девушка, не любившая, чтобы Умберто называл ее груди Ортега-и-Гасет, жаловавшаяся на то, что никогда не получала в подарок шляпу, а теперь имевшая целую коллекцию, девушка, зарабатывавшая на жизнь тем, чем умела. Люди выходили из ее комнаты тайком, а она чувствовала себя несказанно счастливой. Ее маленькие трагедии не имели никакого значения. Так же как и трагедии Умберто, отправившегося спьяну искать компанию в птичник, и трагедии всех нас, сидящих за столом в этом плывущем по волнам доме. Все эти мысли пронеслись у меня в голове, когда Фабио закончил свой рассказ, – я почувствовал, что поддался ложному величию литературных страстей. Жизнь была не менее ужасна, но намного более прозаична.
Долорес Мальном невольно подкрепила мою теорию. Прежде чем я подал десерт, она встала, взяла листы, оставленные на полке, и положила их рядом с тарелкой Пако:
– Вот твой подарок на день рождения. Я уже закончила его. Поздравляю, старина. Это мое последнее произведение. У меня рак желудка, и мне осталось два, в лучшем случае три месяца.
Пако осторожно положил вилку на обглоданные кости барашка. Его рука слегка дрожала. Но Долорес ответил не он.
– Что ты такое говоришь? – закричала Исабель Тогорес, как будто Долорес ее оскорбила. – Что за глупости?
Фабио закрыл руками лицо. Тогда я понял, о чем был их разговор в саду, когда Фабио, плача, покрывал поцелуями руку своей подруги. Некогда Пако в одной из своих наставительных бесед о той профессии, которой я не хотел посвящать себя, сказал мне, что рассказ как наполовину услышанный разговор: его так до конца и не понимаешь, но осознаешь, что он очень важен для кого-то. Наверное, он был прав, и это было хорошее доказательство, но в тот момент эти знания вряд ли могли чем-то помочь ему. Пако медленно поднял голову и взглянул на Долорес, открыв рот, не зная, что сказать. Он держал свои дрожащие руки на тарелке. Конечно же, они были влажные, холодные и онемевшие, как будто он только что вытащил их из ведра со льдом.
– Сядь, – продолжала Исабель, вставая. – Присядь на минутку. Какие к черту два месяца! Не может быть, чтобы ты была больна. Я уверена, что это неправда!
– Выпей валидол, – ответила ей Долорес, – тебе станет легче. А я пойду лягу. Я устала.
Она вышла из столовой, оставив после себя гнетущее молчание. Антон залпом выпил свое виски. Фабио продолжал закрывать лицо руками. Исабель Тогорес смотрела на нас, как будто возмущенная тем, что никто не предпринимал ничего, чтобы помочь Долорес. Полин, как казалось, была почти в забытьи. Эта маленькая трагедия не предвещала счастливого финала. Она была такой незначительной, что не годилась даже для рассказа.
Когда стук каблуков Долорес прекратился и дверь со скрипом закрылась, Пако разбил свою тарелку ударом кулака. Куски фаянса и остатки еды разлетелись по скатерти. Он встал и повернулся к нам спиной, так же как и на вершине горы. Он снова остался один в неравном поединке, в своей постоянной борьбе за то, чтобы постичь мир, в котором ветер носил и аромат жасмина, и крики о помощи. Но не этот мир искал Пако в ту ночь, повернувшись к нам спиной. Он поднял кулак вверх – к дождю и пролетавшим облакам, похожим на дым горящей резины, к звездам, прятавшимся как рой испуганных светлячков. При огне свечей он отбрасывал угрожающую тень на все стены. Его голос прозвучал еще более сдавленно и хрипло, чем обычно.
– Твою мать! Черт бы побрал тебя и твою мать! Ты не свалишься из этого дерьмового рая, сукин сын!
Неутомимому мифотворцу всегда нужен был враг.
В тот вечер никто не стал засиживаться. Антон Аррьяга пошел к Долорес, Полин закрылась в своей комнатушке, а Фабио вышел погулять по саду. Дождь перестал. Исабель задержалась на несколько минут перед камином, чтобы выпить еще один бокал вина. Потом она ушла, пробормотав что-то невнятное. Я убрал со стола и уже заканчивал мыть посуду, когда на кухню вошел Пако, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Он сказал, чтобы на следующее утро я звонил в колокол в восемь часов. Я посмотрел на него с некоторым удивлением.
– Я запланировал, чтобы мы позавтракали устрицами с шампанским. Фарук привезет их из деревни. Позвони в колокол, но особо не настаивай. Кто захочет, тот придет.
Пако пошел к двери, но на секунду опять обернулся. Он взглянул на меня, как будто чувствуя необходимость оправдаться или попросить у меня прощения.
– Жизнь продолжается, – сказал он. – Да-да, жизнь продолжается.
Закончив уборку, я заперся в своей комнате и повалился на кровать, чувствуя сильную усталость. Мне нужен был не просто сон – я испытывал непреодолимую потребность в том, чтобы исчезнуть, потерять ощущение себя самого. Я завел будильник на половину восьмого. Ставя его на ночной столик, я обнаружил там книгу Умберто Арденио Росалеса, взятую из кабинета Пако. По-видимому, мне случайно попался первый роман писателя, но я еще этого не знал. Когда я открыл книгу, из нее выпало письмо. Судя по дате, оно было написано тридцать лет назад, то есть за двенадцать лет до моего рождения. Это был ключ, проливавший свет на эту необходимую и отвратительную связь, основанную на неприязни и безжалостной эксплуатации бесплодной страсти. Я не удивился, прочитав это письмо. Меня также не удивило, что Пако никогда не давал мне читать книги Умберто. В письме говорилось следующее: «Уважаемый сеньор Масдеу, я очень рад, что Вы согласились опубликовать мой «Мертвый путь». Я согласен, что это название несколько суховато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25