Прошло добрых десять лет, с тех пор как он оставил оружейную мастерскую отца и основал свою по изготовлению металлических украшений. Грязное жилье, почти несъедобная пища, постоянный риск, связанный с деловыми поездками, – всего этого он хлебнул вдосталь. Сделалось ясно, что не имеет значения, куда ехать. Везде было одинаково в плане всего самого наилучшего и наихудшего, что есть в человеке.
Да более десятилетия протекло с той поры, как он проезжал по этим улочкам. Казалось, они вовсе не изменились. Нищета, грязь, разврат – их не затронули даже годы. В юности Миха не одобрял презрения отца к беднякам. Теперь он и сам относился к жалкому простонародью примерно так же.
Как ему нравилось говорить, он стал практичным. Мечты юности умерли вместе с его женой и их еще не рожденным первенцем, судьбу которых определил римский легионер, куда-то верхом торопившийся и растоптавший молодую женщину на сносях, не сумевшую убраться с его дороги.
Лена была любовью всей его жизни, сильная духом женщина, не согласившаяся на брачный обряд и пришедшая к нему как равная. Свободолюбивая и прямая, а еще мягкая и любящая, она стала для него всем. С нею и ради нее он был счастлив делать все, что угодно.
После ее смерти все потеряло значение. У него не было желания ни продавать металлические украшения, ни браться за инструмент. Друзья призревали его. Кормили, когда он забывал о еде, давали приют, когда он не мог добрести до своего дома.
За один год Миха превратился в мертвеца, который поднимался лишь для того, чтобы отправиться в храм и произнести кадиш, традиционную молитву, посредством которой его душа могла воспарить к Олам Хаба. К Грядущему Миру.
Затем, в годовщину смерти жены, в тот момент, когда Миха читал кадиш, боль его чудесным образом рассеялась. Он больше не корчился в муках, ибо постиг, как умерли его Лена и не выношенное ею невинное дитя. Без какой-либо причины, без приговора и, очевидно, без Бога. Высокий, спокойный и свободный, он покинул храм и больше туда не возвращался.
Он вновь попытался справиться с обстоятельствами, он сражался за то, чтобы восстановить свое дело и заново построить жизнь. Возможно, он и добился бы успеха, потому что ему не требовалось многого для того, чтобы выжить, если бы Ирод Антипа не обложил новой податью все покупаемые и продаваемые в Галилее товары. Что явилось смертельным ударом и для стоявших куда крепче Михи ковалей. Миха, правда, был волен браться за любую работу, но все мало-мальски сулившее хоть какие-то заработки отдавалось людям с семьями или высокими связями, а ни того ни другого у него больше не имелось.
Его отец оказался прав. Финансовое благополучие гораздо важней, чем праведная жизнь, а также вера как в себя, так и в Бога. Это единственный путь для разумного человека. И Миха собрался вернуться домой, чтобы обратиться к тому, кого он осуждал в юности, и просить у него как прощения, так и помощи.
Накануне отъезда, когда Миха паковал вещи для путешествия, старый друг нанес ему неожиданный удар.
– Ты не можешь ехать домой, – предостерег его Иеремия.
– Почему? – спросил Миха. – Здесь меня ничего не ждет, кроме бедности и долгов. Те немногие, у кого еще есть деньги, лучше знают, как потворствовать своим желаниям и распорядиться драгоценностями, какие я для них делал. Все бесполезно. Я потерпел неудачу. Я вернусь обратно к своей семье и попрошу прощения и поддержки.
– Эта дверь давно закрыта перед тобой.
– Ты ошибаешься, – сказал Миха. – Отцовская любовь так просто не проходит, независимо от того, сколько минуло лет. И моя мать встретит меня распростертыми объятиями и слезами. И возможно, прекрасной и щедрой трапезой.
Миха рассмеялся, а его желудок громко заурчал от предвкушения.
– Нет, Миха, это не так, – серьезно сказал Иеремия.
Миха перестал паковать вещи.
– О чем ты не решаешься мне поведать?
– После твоего ухода отец сделал больше, чем просто отрекся от тебя, – признался Иеремия. – Каждую ночь он ходил в храм и читал кадиш, произнося твое имя.
– Он причислил меня к усопшим? Нет, этого не может быть! – с недоверием воскликнул Миха. – Ты, наверное, что-то путаешь.
Но Иеремия ничего не напутал в том, чему сам стал свидетелем. Отцу Михи легче было счесть сына мертвым, чем позволить ему строить жизнь по своему разумению. Тогда Иеремия не решился открыть это Михе, а с течением лет, поскольку Миха странствовал вдали от дома, где рос, весть казалась все менее важной. Но теперь выбора не оставалось.
К огромному удивлению Иеремии, Миха, не проронив больше ни слова, снова стал готовиться к отъезду и на рассвете следующего дня распрощался со своим другом.
– Но зачем тебе возвращаться? – спросил Иеремия.
– Я не знаю, – ответил Миха. – Так надо.
– Тебе там нечего делать, мой друг.
– Так же как и в любом другом месте, – заключил Миха.
Теперь, после долгого путешествия, Миха приближался к Назарету. Возможно, из-за тянущейся бесконечно дороги, изнуряющей жары или того факта, что это был тридцатый день рождения Михи, у него было муторно на душе, за которой он не имел ничего, кроме нескольких брусочков серебра и меди, все-таки сберегаемых им неизвестно зачем. К тому же он совершенно не знал, куда ему податься. Конечно, немного хорошей еды и короткая передышка в тени, укрывающей от палящих лучей полуденного солнца, смогли бы оздоровить его тело, но он в этом случае все равно не избавился бы от внутренней пустоты.
Равномерное покачивание на старом осле, чей шаг становился все медленнее с каждым часом передвижения по жаре, погрузило его в тревожную дремоту. Потом сквозь дрему до него донесся женский крик. Миха отогнал образ Лены, который снова мучил его, и заставил себя проснуться.
Его старый осел остановился, чтобы попастись, в том самом месте, куда, по преданию, тысячу лет назад Давид убежал от мятежного Авессалома. Это место находилось южней Галилеи в часе-другом езды по течению реки Иордан. Путешествие Михи завершилось быстрее, чем ожидалось, и он радовался тому, что сможет отдохнуть там, где так любил отдыхать, будучи еще мальчиком. Именно сюда в конце дня приходили отдохнуть и крестьянки. Их нежные голоса, звучавшие вдалеке, часто убаюкивали его, и он засыпал в высокой траве.
Сегодня более сотни человек собралось на берегу реки, некоторые жались друг к другу, некоторые держались особняком. Все они наблюдали за человеком, который превосходил ростом многих. Загорелый, широкоплечий, он был облачен только в белый синдон, обернутый вокруг бедер. С его темных золотисто-красноватых от солнца волос и бороды стекала вода. Погруженный по пояс в реку, он приобнимал молодую женщину и вел ее к берегу, в то время как та издавала восторженные, радостные крики.
При их приближении старая женщина, сидевшая среди своих ровесниц, поднялась и подошла к небольшой группке ожидающих у кромки воды. Хотя, казалось, те сгрудились перед ней, человек в синдоне сделал ей знак подойти к нему. Старая женщина ухватилась за его руку и позволила отвести себя на середину потока.
Двое мужчин присоединились к ним и держали женщину под руки, пока высокий мужчина поливал водой ее голову. Когда все закончилось, она молча направилась к берегу. Казалось, все в ней переменилось, теперь эта женщина держалась прямо, и поступь ее была твердой, словно вода не только омыла ей душу, но и смыла груз прожитых лет.
Миха слез с осла и подошел к ней сзади. Она обернулась к нему. Так, словно знала, что он там стоит, улыбнулась ему и обняла его. Затем, не произнеся ни слова, она двинулась дальше, пожимая протянутые к ней руки.
Михой овладела сладостная печаль. Ему захотелось догнать эту женщину и вернуть только что прожитое мгновение. Наполненный острой щекочущей грустью и песней, почти неприметной для слуха, он ощущал то, что ощущала она, знал то, что знала она, и то, что он сам знал когда-то, пока смертельная боль и борьба не ослабили это знание.
С губ Михи сорвалась молитва. Он молил Господа избавить его от горечи и от злобы. Больше ни о чем не просил он Господа, лишь о даровании последнего шанса послужить Ему словом и делом, неся людям радостную надежду, как это делал стоящий в реке человек.
Затем, словно сам он тоже прошел через омовение, Миха двинулся сквозь толпу. Он превратился в человека, не сломленного тяжелой жизнью.
Следуя его увещеваниям, те, что дожидались крещения, позволили встать перед собой самым хворым и слабым. Он же заверял, что все пройдут крещение соответственно своим нуждам. Голос Михи, тихий и убедительный, внушал доверие. Все те, кто тревожился или же ссорился, теперь терпеливо ожидали. Когда крещение было закончено, Миха отвернулся от реки и отправился к своему ослику.
– Иаков, – обратился креститель к своему другу на берегу, – Ступай, попроси этого человека подождать, мне хотелось бы поговорить с ним.
– Но сегодня мы собирались… – заспорил Иаков.
– Быстрей, Иаков! – приказал мужчина. – Быстрей! А то он уедет.
Иаков не двинулся с места.
Второй мужчина, тот, что вызывал людей с берега, приблизился к крестителю и голосом, который был слышен Михе, объяснил причины нежелания Иакова подчиниться велению.
– Мы не знаем, насколько это хорошая мысль, Иешуа, говорить с ним. Нам с Иаковом она не по душе. Он вполне может оказаться шпионом римлян. Или кем-то из храма. Помимо этого, за короткое время его пребывания здесь он практически захватил власть. Казалось, люди больше слушались его, а не Иакова или же меня.
Креститель проигнорировал объяснения и снова обратился к мужчине на берегу:
– Иаков, останови его. Попроси его присоединиться к моей вечерней трапезе. Делай, как я говорю!
Ворча, Иаков уступил, но пошел так медленно, словно не собирался никого нагонять.
Миха тоже шел медленно, желая получить приглашение и принять его.
По дороге до ближайшего постоялого двора они не разговаривали, Иаков и Петр тихо исчезли. Позаботившись о своих животных, Миха и креститель уселись за простую, но приятную трапезу. Хозяин представился гостю.
– Я Иешуа Бен Иосиф, – сказал он. – Как ты стал тем, кем ты стал?
У Михи не было никаких объяснений как относительно своей жизни, так и той перемены, которую он в себе ощутил в этот день.
– Я еще не знаю, – ответил он.
– Так же как и все мы. Может, поэтому мы и встретились сегодня, – улыбаясь, произнес Иешуа.
Миха кивнул. Он с трудом мог смотреть в глаза тому, кто внушал ему столь великое уважение, что заставлял его ощущать себя чуть ли не недостойным.
Иешуа захотел, чтобы гость поведал о своем прошлом, и Миха заговорил с ним с такой откровенностью, с какой говорил только со своей возлюбленной Леной.
– Я могу подробно рассказать тебе о путешествиях, которые составляют жизнь мужчины, о торговых путях, которыми я прошел от Тира до Сидона на западе, или о караванных дорогах, ведущих на северо-восток от Дамаска. Я мог бы попотчевать тебя историями о своих приключениях на имперских дорогах, которые пересекают всю Палестину, или же о тех знаниях, которые я получил в Антиохии и в приграничье Египта. Но думаю, что на деле ты желаешь не этого, не так ли? – спросил Миха.
– Да, – ответил Иешуа.
На его лице появилась удивленная улыбка.
– Тогда я отвечу тебе на те вопросы, что рождены в твоем сердце, – продолжил Миха. – Я странствовал всюду. Я странствовал в поисках знания и богатств, но не всегда в таком порядке. У меня были самые мудрые учителя и самые усердные ученики.
В годы его юности, объяснил Миха, один отзывчивый и мудрый кузнец показал ему мир и человека внутри его самого, о чем в противном случае он никогда не узнал бы. Покинув дом своего отца, Миха много лет изучал мир, прежде чем занялся кузнечным делом.
Некоторое время он провел с Аполлонием из Тиана, который верил, что обман оправдан, когда обманывают во благо. Великий учитель, известный своими даром облегчать боль и врачевать, наставлял Миху не чураться «благого обмана» и тренировать ловкость рук, которая заставляет даже разумного человека дивиться тому, что вдруг появляется перед его глазами. Из рукописей и из текстов, используемых для обучения, Миха постиг простоту Лао-Цзы, мудрость Конфуция и взыскательность Будды. Только тогда он решил, что готов к семейной жизнь, той самой, которую его сверстники начали вести уже десятилетием раньше.
Иешуа кивнул.
– Это мудро. Ты странствовал, обучаясь. Теперь ты достаточно сведущ в вопросах жизни.
– Это правда, – согласился Миха. – Хотя нигде в обыденной жизни я не мог ни применить свои знания, ни свершить те чудеса, которые в состоянии подтвердить их. Фортуна сделала меня мудрым, но лишила цели… до сего часа это было именно так.
– А теперь? – спросил Иешуа.
Теперь все изменилось, сказал Миха. Прежде он был принужден без конца убеждаться в тщетности своих усилий и бесцельности своего существования.
– Теперь все по-другому. Я снова стал самим собой, – сказал Миха.
– Но тебя ведь не окрестили.
– Нет, – ответил Миха, – тем не менее, перемена произошла. Я прикасался к тем, кого касался ты. В них, видимо, вошел твой дух, и… – Решительно заглянув в глаза Иешуа, Миха продолжил: – И меня наполнило то же, что обитает в тебе.
Иешуа застыл на месте. Ему довелось обращать очень многих, сказал он, некоторых даже удалось исцелить, но никто не говорил с ним, как Миха. Для всех неофитов он был вождем, спасителем и отцом. Для Михи он был братом. И это было именно то, чего он так долго жаждал.
Они засиделись далеко за полночь, общаясь на равных, как очень давние знакомцы или друзья. Каждый поведал свою историю, другой ее со вниманием выслушал. Годы исканий, постижений, потерь и мечтаний, под этим им виделась лишь одна цель – они поделились друг с другом всем, что имели. И вместе стали сильнее, чем были прежде поодиночке. Об этом не говорилось, но было понятно, что Миха останется и присоединится к спутникам Иешуа.
– Одно требуется сказать, – добавил Миха. – Мне ничего не надо от тебя. Быть рядом, помогать тебе в твоих трудах, делить с тобой путь и учиться у тебя, если позволишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40