Шеннон или ей самой?
– Покажи ему, – проговорила она.
Шеннон не заставила себя долго ждать.
Она стреляла даже лучше, чем Кристин, и Коул отметил это. Он не был склонен расточать комплименты, но всегда был с Шеннон предупредительнее, чем с кем-либо другим.
– Хорошо, просто чертовски хорошо, – похвалил он.
Шеннон зарделась, радуясь этой похвале.
Кристин пошла к дому. Коул настаивал, чтобы она никуда не отлучалась. Если она его ослушается, он уедет и оставит их на милость головорезов Зика. Она постарается быть сегодня сдержанной, сохранять чувство собственного достоинства и не втягиваться ни в какие ссоры.
– Кристин! – окликнул ее Коул.
Она обернулась.
– Что ты делаешь? – Его шляпа с пером лихо сидела на макушке. Он стоял, упершись руками в бока. Было в нем что-то непримиримое, непостижимое и жестокое. И поэтому она желала его. Его нельзя покорить. Это не удастся ни банде Куонтрилла, ни… ей.
От этой последней мысли ее бросило в дрожь.
– Мне нужно кое-что записать, проверить счета, в общем, бумажная работа, – спокойно ответила Кристин. – Я не помышляю делать что-либо против ваших правил, мистер Слейтер, – добавила она и ушла.
Позднее он куда-то ускакал на лошади. Кристин знала, что он уехал, – слышала цокот копыт его лошади, когда сидела в кабинете, стараясь сосредоточиться на работе. Подойдя к окну, она посмотрела Коулу вслед, и на сердце у нее было неспокойно. Она привыкла принимать живейшее участие во всех делах на ранчо.
Но сейчас ставки были высоки. Чертовски высоки. Она заставила себя сесть за стол. Под считала деньги, которые сможет получить за говядину, прикинула расстояние, на которое придется перегонять скот. Карандаш остановился, она подняла голову от бумаги и задумалась: интересно, как поведет себя Коул, когда вернется домой к ужину сегодня вечером?
Если он вообще вернется к ужину сегодня вечером.
Это не имеет значения, сказала она себе. Она постоянно забывала, что происходящее между ними – всего лишь сделка. Кристин была уверена, что он-то уж ни на секунду этого не забывает.
Ей следует научиться быть равнодушной. Вежливой, услужливой, сдержанной и… равнодушной. Она должна сохранять расстояние между ними. Если она этого не сделает, по том будет больно.
Возможно, сейчас уже поздно. Возможно, она уже подошла слишком близко к огню. Она не настолько наивна, чтобы не видеть, что нравится ему, но она также не настолько наивна, чтобы не понимать, что это ничего не значит для него. Он был холоден, как зимняя стужа. Нет, нельзя сказать, что она его не интересует. Но мало. И она была уверена, что большего интереса с его стороны она никогда не дождется.
Кристин мысленно встряхнулась и решила, что будет постоянно напоминать себе, что это вынужденная мера. И все же она все время возвращалась к мысли о том, как он поведет себя, если вернется к ужину, и снова клялась себе, что ее поведение будет самым достойным на всем Юге Америки.
Коул вернулся вечером.
Кристин выглядела очаровательно. Она тщательно оделась к ужину, выбрав элегантное платье из мягкой голубой парчи на легкой подкладке с объемной, по последней моде, юбкой. Она помнила, какой была мать, и старалась быть такой же изящной, элегантной и немного церемонной, как она. Во время ужина Кристин обращалась к Коулу не иначе как «мистер Слейтер». Он смотрел на нее и отвечал добродушно и вежливо, будто всю жизнь вращался в самом аристократическом обществе.
После ужина он как-то сразу выскользнул из дома. Кристин долго не ложилась спать, но, наконец, когда все остальные отправились по своим спальням, она тоже пошла наверх. Подойдя к окну, она увидела Коула на крыльце дома. Он курил сигару и потягивал бренди. Опершись о колонну, он смотрел вверх на ночное небо.
Интересно, о чем он сейчас думает? В душе Кристин зашевелилось любопытство. Вдруг он повернулся и посмотрел на ее окно. Лицо Кристин залилось краской. Коул улыбнулся ей.
– Добрый вечер, – тихо сказал он.
Она не могла ответить. Он внимательно смотрел на нее еще несколько мгновений, его улыбка стала мягче, усы и ухоженная бородка не могли скрыть ее.
– Я сейчас поднимусь.
Сердце Кристин бешено заколотилось, и она едва не ушиблась головой об оконную раму, торопясь спрятаться. Стараясь совладать с собой, она напомнила себе, что решила вести себя сдержанно, с достоинством и уж никак не волноваться.
Но, услышав его шаги на лестнице, вновь затрепетала. Вот он уже в коридоре, открывает дверь, входит в комнату. Коул несколько секунд смотрел на нее, наблюдая, как поднимается и опускается ее грудь в глубоком вырезе платья. Видел, как пульсирует голубая жилка на ее длинной изящной шее. Он улыбался, и Кристин почувствовала необыкновенную нежность в улыбке, в устремленных на нее глазах.
– Иди ко мне, – тихо проговорил он и протянул ей руку.
Кристин взяла ее и очутилась в его объятиях. И в этом не было для нее ничего не ловкого. Он поцеловал ее, коснулся рукой ее лица, потом повернул к себе спиной, и от каждого прикосновения его пальцев к ее обнаженной спине, когда он расстегивал ей платье, горела кожа. Кристин казалось, что ее кожа так же бьется и пульсирует, как ее сердце. Ей вдруг пришло в голову, что его умение раздевать женщин пришло с опытом, их у него наверняка было немало… Но разве это сейчас имело значение? Имело значение лишь то, что ее одежда была на полу. Коул поднял ее на руки, и снова мягкий свет луны струился в комнату. Коул отнес ее на кровать и бережно опустил. Она видела, как страсть зажигает искры в его глазах, и обняла его, вдыхая его запах, ощущая силу его мускулов, требовательное напряжение всего его тела. Где-то по равнине, гонимые ветром, метались кустики перекати-поле, где-то выл и стонал ветер, но здесь буря чувств двух людей была сладостной и волнующе неистовой; эта буря сулила им исступленную радость.
Где-то далеко бушевали битвы. Где-то северяне сражались с южанами, и страна захлебывалась в крови, в которой гибла ее молодежь, убивая друг друга. Потоки крови заливали Канзас и Миссури, как будто их общая артерия была разрезана. Но сегодня Кристин не думала обо всем этом.
Она была в объятиях Коула. Она училась, где следует прикасаться к нему, как двигаться, как забыть обо всем на свете от его близости. И никакое вино не способно было до вести до такого исступленного восторга, такого сладостного и обволакивающего.
В эту ночь он уснул раньше ее. Кристин разглядывала его лицо, и ей страстно хотелось протянуть руку и коснуться его, но она не смела. Она будто впервые видела его прямой нос, высокие скулы, широкий лоб, красивой формы подбородок, скрытый бородой. Она гадала о происхождении тонких шрамов на его плечах и груди, вспомнила, что он служил в кавалерии Армии Союза до войны. В каких же сражениях ему пришлось участвовать?.. Ей так хотелось дотронуться до него.
Кристин было, потянулась, но тут же отдернула руку. Коул был для нее загадкой, волнующей, неразрешимой. Он притягивал ее, как огонь бабочку, и одновременно пугал. В нем было столько неизвестного. Но страх ее усиливался от сознания, что он никогда не останется здесь, хоть она и нравится ему. Да, она ему очень нравится. Он даже терпит ее вспышки гнева и непредсказуемость поведения. Он может быть предупредительным, нежным, и, как ей кажется, он искренен – как и она – в своей всепоглощающей страсти.
Но она чувствовала, что он не останется, не может остаться. Во всяком случае, надолго. Хуже того, она чувствовала, что он никогда не сможет полюбить ее, в то время как она очень легко может влюбиться в него. Кристин пришло на ум, что другие мужчины бледнеют рядом с ним. Другие мужчины… если вообще кто-нибудь останется, когда эта бойня закончится.
Она встала с постели и, подойдя к окну, вгляделась в темноту ночи. Луна стояла высоко, все казалось таким мирным. Кристин вздохнула. Для остальной страны война началась с первыми выстрелами, которые прозвучали в форте Самтер в апреле 1861 года, но Канзас, казалось, всегда истекал кровью, и Миссури вместе с ним. Армия Северной Виргинии нанесла поражение Потомакской армии в битве при Манассасе дважды, в то время как вдоль реки Миссисипи войскам северян везло намного больше. Северяне выиграли битву при Шилоу, а в прошлом апреле Новый Орлеан пал под напором войск Армии Союза под командованием Фаррагута.
Все это для нее важно, думала Кристин. Для нее важно, кто выиграл сражение, и кто потерпел поражение. Все заботит ее. В Шарпсберге, на реке Антиетам-Крик в штате Мэриленд, обе стороны понесли огромные потери. Кристин как раз приезжала в город, когда поступили списки погибших, – количество их было огромным. Все газеты буквально крича ли, что там состоялась самая кровавая за всю войну битва, что люди шагали по крови, что тела погибших падали на груды мертвых тел. Она видела кругом слезы матерей, жен и воз любленных – как из семей, где молодые люди ушли на войну, чтобы сражаться на стороне Армии Союза, так и из тех, чьи сыновья и мужья присоединились к конфедератам. Она искала в списках погибших имя Мэтью и, не обнаружив его, возблагодарила Бога. Но она видела слезы вокруг, видела отчаяние родителей, сестер, братьев. И все же иногда ей казалось, что настоящая война где-то далеко. Здесь война сводилась к актам терроризма. Люди здесь не сражались с другими людьми, они просто убивали. Все, что она хотела, – это выжить.
Внезапно Кристин почувствовала озноб. В комнате было прохладно, а она ничего не на дела на себя. Обернувшись, она увидела, что Коул не спит и смотрит на нее. Его глаза таинственно блестели, и снова она подумала, что не знает, какие мысли его одолевают. Его взгляд скользил по ней, точно ласкал.
– С тобой все в порядке? – спросил он. Кристин почувствовала, что вот-вот расплачется, сама не зная, почему.
– Просто я думала о войне, – тихо ответила она.
Его взгляд померк.
– Она теперь кажется чем-то далеким, правда? И еще я думаю, что мы воевали со всем не на той войне, что остальная страна. – В его голосе слышалась горечь, и Кристин вдруг почувствовала холод отчуждения, сквозивший в его словах. Коул словно забыл, что она здесь. Но вот он снова посмотрел на нее, и взгляд его был печальным и удивительно нежным. – Не думай об этом, – сказал он Кристин. – Не думай о войне. Ты все равно ничего не сможешь изменить.
Кристин хотела что-то сказать, но от волнения у нее сел голос, и она только кивнула в знак согласия.
– Ложись. Уже очень поздно, – произнес он. Даже когда он говорил шепотом, его голос был глубокий и сильный. Этот голос словно входил в нее и поднимал в душе ветер. Она забыла о войне, забыла обо всем на свете. И откуда только взялась такая смелость? Стоит перед ним нагая… Надо что-то накинуть на себя, чтобы соблюсти приличия.
Но Кристин этого не сделала. Она выпрямилась, откинула назад голову, и волосы ее золотым огнем рассыпались по спине. Она подошла к Коулу. Если между ними ничего другого нет, пусть будет хотя бы честность. Она хотела его. Она ждала ночи, ждала ощущений, которые испытывала в его объятиях, ждала экстаза, который был сладостнее, чем сама жизнь.
Коул подумал, глядя на нее, что она нарочно дразнит его: походка медленная, двигается с кошачьей грацией. Он был рад, что прикрыт одеялом, – он воспламенился сразу. Сжав пальцы, он ждал ее. Ждал, когда она окажется рядом с ним. Едва она приблизилась, он потянул ее к себе и обнял. Он цело вал ее губы и стонал от сладкой истомы и исступленной радости.
Коул никогда не думал, что такое может случиться, но Кристин стала своего рода оазисом в пустыне этой жизни. Она красива, как солнечный восход, как бескрайнее поле пшеницы до этой кровавой войны. И он желал ее. Он и не заметил, как она стала ему необходима. Ее глаза казались ему далеким морем, которое звало его; золотые пряди ее волос были сетями, в которые он попался и которые сулили ему рай. Коул не мог ее полюбить, но мог желать ее. И он страстно желал. Чувствовал голод и не мог насытиться. Казалось бы, лежал, уже полностью удовлетворенный, но одно ее движение – и страсть вспыхивала в нем снова. Он сделал ее женщиной, но даже сейчас в ней оставалось что-то беспомощно-невинное, и это поражало и озадачивало его. И вечно хотелось прикасаться к ней, ласкать изысканно красивое лицо, наслаждаться опьяняющими округлостями ее грудей, вдыхать ее запах.
Этому надо положить конец, Коул понимал это. Но когда она вот так обвивала его шею руками… Нет, так не должно продолжаться.
Но какие бы доводы он ни приводил, страсть рассудку не подчинялась. Он смотрел в ее глаза, голубые глаза, нежные, лучистые, напоенные страстью. Прижав ее к себе, он погружался в нее, как погружаются в сон. Она утишала его боль, дарила ему мгновения экстаза. Он не мог вспомнить, чтобы так нуждался в какой-либо другой женщине. Не мог вспомнить, чтобы так неистово, так отчаянно билось его сердце.
Он никогда не испытывал ничего подобного. Красивая, грациозная, чувственная, она двигалась под ним. Он весь превратился в туго натянутую пружину, потом качнулся и задрожал, и спазмы сотрясали его тело…
Она заснула. Коул положил локоть себе под голову и уставился в потолок, испещренный странными в лунном свете тенями.
Так не должно быть, думал он. Когда месть теснит его душу и сердце опустошено, он поступает нечестно по отношению к ней. Но он ничего не мог с собой поделать. Она сама попросила его об этой сделке. Он не принуждал ее.
Но это не служило ему оправданием.
Она была нужна ему…
И это не оправдывало его. Но истина заключалась в том, что каким-то образом их жизни переплелись. Этого отрицать никак нельзя.
Коул повернулся к ней. Теперь он видел всю ее: гибкое тело, пряди ее волос на плечах, непокорные и в то же время какие-то по-детски мягкие. Он видел ее лицо, полураскрытые губы, чувствовал легкое дыхание. Видел бровь и осторожно к ней прикоснулся, точно стараясь смягчить немного суровую линию. Она такая юная и так много выстрадала. Но она борец по натуре. Неважно, что ей пришлось испытать, она все равно не сдается, борется. Может быть, поэтому он и не мог покинуть ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32