– Этого делать нельзя, – сказал он. – Рис должен днём пить, а ночью плакать, иначе не будет семян. С наступлением вечера, когда жаркое солнце уходит и влага на рисе перестает испаряться, она, словно слезы, каплями падает в воду. – Старик возвел поэтический образ в биологический закон.
Не припомнит ли мудрый мираб – не было ли случая, когда поля из-за засухи надолго оставались без воды?
Случалось. Он помнит.
– Погибал ли тогда урожай?
– Нет, не погибал, бог отводил несчастье.
– Значит, рис врелленами выживает и без воды?
– Выживает, конечно, – соглашался мираб, – когда богу угодно. Для него нет ничего невозможного. В небесах много милости, но зачем их без нужды искушать?
Человеческая речь – хваленый инструмент духовного единения человека – сейчас не связывала, а разъединяла их. Тогда Петрищева прибегла к логике фактов, тождественной с чудом для неискушенного ума. Она повела старика на рисовое поле, склонилась с ним над водой и приобщила его к тайнам паразитологии. Из этих открывших наружу дыхательное отверстие червяков, лежащих параллельно поверхности воды, со временем выйдет комар. Пусть почтенный мираб зачерпнет их побольше в сосуд, обвяжет марлей посуду и унесет ее домой. Через несколько дней сосуд будет полон комаров, от червячков лишь останутся шкурки.
То, что позже случилось, привело мираба в изумление. Никто к завязанной посуде не прикоснулся, об обмане не могло быть и речи, и все-таки над водой появились комары. Он видел собственными глазами, как спинка куколки лопалась и в толстой части ее из щели высовывалась голова кровососа. Некоторое время вновь рожденная тварь, точно мачта, возвышалась над блестящей шкуркой-ладьей.
Снова Петрищева пришла в кибитку мираба, чтобы силой фактов сломить старика. Она не задавала больше вопросов, не ждала ответов от него. В темных углах кибитки хозяина она набрала комаров и, сравнивая их с теми, которые не вылетели еще из сосуда, сказала:
– Взгляните, как разны они: одни мелки и прозрачны, другие крупны и полнокровны. Выпустите вновь рожденных, и они, напившись вашей крови, станут такими же, затем вечером или ночью отложат на рисовом поле яйца, опять напьются крови и снова подарят вам кучу яиц. Нет возможности счесть, сколько зла они приносят. Плодливая хищница на своем коротком веку может дать до шести поколений потомков, отложив за два месяца существования до двух тысяч и более яиц.
Это не все. Петрищева просит старика прийти к ней сегодня в лабораторию, где она самую болезнь покажет ему. Беда перед ним встанет живой.
Старик пришел – и убедился. У него на глазах извлекли желудок комара и дали ему увидеть паразита под микроскопом.
– Сейчас я покажу их вам, – сказала она, – еще в одном месте.
Она взяла препарат капельки собственной крови, заготовленный заранее, и мираб убедился, что паразиты, им виденные в слюне комара, гнездятся также в ее крови… Счастливая мысль доказать старику гибельные свойства переносчика совпала с приступом у нее малярии. Как всегда в таких случаях, она проверила свою кровь и нашла в ней молодые формы плазмодия.
Старейший мираб примкнул к агроному и заведующему водным хозяйством. Он обходил с Петрищевой поля, обращал ее внимание на то, где больше и меньше личинок, и громко сетовал на судьбу, порождающую подобную мерзость.
Только теперь Петрищева рискнула собрать самих производителей риса – дехкан района. Они были подготовлены свидетельствами мираба, заведующего водным хозяйством и агронома. В один из вечеров дехкане собрались в обширном дворе, уселись на скамьях, и тотчас над ними тучей нависли комары. Они безжалостно язвили и кусали людей, подкрадывались и не спеша пили кровь своей жертвы. «Ученая женщина», как ее здесь окрестили, зажгла противокомариные свечи, расставила их вокруг, и насекомых не стало. Аудитория откликнулась на «чудо» восхищением и благодарностью. На столе появились раскрашенные таблицы и картины, изображения личинок и куколок, о которых им так много мираб говорил, рисунок багрово-синей селезенки, распухшей от внедрившейся в нее болезни, и изображение юноши-малярика с желтым, страдальческим лицом. То, что говорила Петрищева, казалось непостижимым, но ей нельзя было не верить – старейший мираб все это подтверждал.
Еще одна встреча с людьми в райсовете, короткая беседа с пограничными властями – и желанная свобода действий была у нее в руках.
* * *
Борьба была трудная, потому что взволнованное сердце воевало с упрямым и холодным рассудком. Руки рвались к труду, к решающей схватке с врагом, обитающим на рисовом поле, а сомнения вставали стеной. Их было так много, что Петрищева теряла им счет. Она строила планы, отказывалась от одних и принимала другие, все больше убеждаясь, что позволила себе слишком много. Задуманное дело серьезно и сложно и, видимо, ей не по плечу.
«Ну чего тут мудрить, – подсказывало ей горячее сердце. – Спустим воду с полей, выждем, пока личинки погибнут, и снова обводним участок. После короткого перерыва процедуру снова повторим. Ничего сложного, все давно предусмотрено множеством опытов, проверено другими в различных местах».
«А как быть в тех случаях, – спрашивал строгий и холодный рассудок, – когда неровности почвы образуют застои воды, сохраняя таким образом благоприятные условия для развития личинок? Ведь поля эти никто никогда не выравнивал. Легко ли в три дня, пока воды спущены, проверить все лужи и озерки на площади в сотню гектаров?»
Трудно, конечно, весьма трудно, но взволнованной мысли все просто и ясно: «Жаркое солнце и время осушают не такие озера и болота».
«Осушают, это верно, – слышится голос сомнения, – но где и сколько потребуется времени? Проницаемость почвы зависит от многих причин: от степени заболоченности, от свойств и качеств земли, ее слоев и прослоек, обилия растительности, среди которой личинки долго живут. Что, если эти обстоятельства потребуют не три, а трижды три дня?»
«Ничего особенного, – решают возбужденные чувства, – два-три лишних дня – и с этим будет покончено».
«Удлинить перерывы в орошении? – продолжает допытываться бесстрастный рассудок. – Но кто знает, сколько времени можно оставлять рис без воды? В какую пору года это более или менее безопасно для посевов?» Может ли она уверенно назвать эти сроки?
Нет, она не могла бы эти сроки назвать, и никто их ей не подскажет. Отсюда ее трудности и неуверенность, беспрерывный поток сомнений, быстро сменяющихся и возникающих вновь. Здравый смысл не давал ей покоя, он предполагал препятствия, где, казалось, их не было, твердил о несчастьях, грозящих посевам, о том, что важное дело может быть загублено в корне…
В такие минуты она думала об учителе, смелом в решениях, неутомимом в труде, человеке редкой энергии и силы – о Павловском. Писала ему письма, изливала свои чувства, жаловалась на свои неудачи и неизменно осуждала себя. Во всем она одна виновата, не всегда у нее достаточно твердости и сообразительности, ее преследуют неудачи там, где другим все дается легко. В ответ прибывали короткие письма, уснащенные завитушками, внешне изящные, строго деловые по содержанию. На первом месте в них сообщались его адреса, перечень пунктов остановок в пути и сроки пребывания в каждом. Дальше следовали указания, где он был и что делал в последние недели, кем из помощников остался доволен и кто, наоборот, его огорчил. О Петрищевой в его письмах говорилось немного: он крайне доволен ее последней работой, рад успехам помощницы и, говоря откровенно, другого не ждал от нее.
Несмотря на строго деловой тон, эти письма вливали в нее новые силы и наполняли сердце покоем… Хорошо бы вот сейчас, в эту трудную пору, встретиться с ним здесь, пройтись по полям, поведать ему все, что у нее в мыслях, и послушать его мнение и совет. Ученый, конечно, подсказал бы выход. Он взглянул бы на дело с другой стороны и нашел бы решение там, где она еще не видит его.
Учитель не любит связывать инициативы учеников, но и не слишком щадит их, когда удача не сопутствует им. «Вспоминайте обо мне, – говорит он, – в любую минуту, но забывайте, когда ищете путей из тупика». На заявление одного из помощников о своем бессилии полностью охватить тему и целиком ее осознать он с усмешкой напомнил ему из Анаксагора: «Ничего невозможно узнать полностью, ничему нельзя вполне научиться и ни в чем нельзя удостовериться, ибо чувства наши ограничены, разум слаб, а жизнь коротка. Каждый должен работать на всю мощность своих нервов и мышц, полагаясь на другого лишь в крайне тяжелую минуту…»
Таково его правило, но ей, Петрищевой, он никогда ни в чем не отказывал, всегда откликался на ее зов. Вот почему она с таким увлечением писала ему и с радостью встречала его письма.
Ученый в ту пору жил в Таджикистане, где работали отряды его экспедиции. Необходимость инструктировать многочисленные группы и отдельных помощников, расположенных нередко далеко друг от друга, отнимала у него все свободное время. Он жаловался в письмах, что хлопоты и заботы после отъезда из Ленинграда не только не кончились, но, наоборот, возросли. Надо бы подольше оставаться в отрядах, а он мечется по городам. Дел очень много, им не видно конца, и все же он надеется побывать у нее, встретиться в ближайшее время.
Из прежнего опыта и наблюдений Петрищева могла представить себе, что происходит в Таджикистане.
Приезд ученого, вероятно, не остался незамеченным для микробиологов и медиков столицы. Многие пожелали его повидать, с некоторыми он и сам был рад повстречаться. Любопытно узнать, что нового здесь, какие интересные идеи возникли. Нет ли важных перемен, оригинальных работ по паразитологии? Круг его интересов беспределен, велик, как страна, животный мир которой он изучает. Возможно, здесь удастся завербовать себе помощника, дать ему тему, а затем из Ленинграда им руководить. У молодого исследователя может оказаться готовая работа. В таком случае ученый захватит ее и напечатает в Ленинграде. К следующей встрече сотрудника, возможно, придется вызвать к себе и дать ему в лаборатории место. Если тема будет нужной для медицины, он свяжет его с клиницистами. Так со временем окрепнет еще одна связь, упрочится новая ячейка. Сколько их у него: в Средней Азии, в Сибири, на Дальнем Востоке, на юге, на севере! Некоторые из этих помощников давно знают его, они были его слушателями в Военно-медицинской академии. Он тогда оценил их способности и роздал им темы перед отъездом к месту их будущей службы. Годы крепко связали его с ними, они выросли и возмужали в науке. Многие живут в Средней Азии, – как не проведать старых знакомых, как не побывать у них?
Петрищева не обманывала себя: где ему вырваться из этого круга, вряд ли он доберется сюда.
Успокоенная его письмами и пожеланием удачи, она после зрелого размышления приступила к выполнению своего плана. С шестидесяти гектаров была спущена вода, знойное солнце благодетельным потоком обрушилось на рисовые поля, опаляя и выжигая заразу. Там, где личинки могли сохраниться – в зелени ли водорослей, в складках ли почвы, в чуть заметных скоплениях воды, – Петрищева набирала пробы земли, наполняла ими сосуды и заливала их водой. Уцелевшие личинки всплывали на поверхность, и тем самым решалось, наступило ли время обводнять поле или надо еще выжидать. Вновь заливаемый участок продолжал еще долго оставаться источником ее опасений и забот. Достаточно ли высохла земля? Не всплывут ли где-нибудь живые личинки, не уцелели ли куколки, не слишком ли рано обводнили участок?
Она обещала уничтожить здесь малярию и не ограничиться одними лишь рисовыми полями. Переносчики болезни плодятся в пойме реки Пянджа, и в крепостном рву, и в дренажной канаве, с ними ей тоже надо покончить. Никаких лазеек комару! И она обрабатывает парижской зеленью пойму реки, крепостной ров, дренажную канаву – с корнем вырывает зло.
Совершенно неожиданно Павловский вызвал ее в Душанбе. Пришлось оставить работу и самолетом отправиться к нему. Мало ли что могло случиться. Ученый знает, что она не может оставить участки, и без крайней нужды не стал бы ее вызывать. Бывало, правда, иной раз и по-другому, и случалось это с ним не раз, но отказаться от поездки все равно невозможно: Павловский не терпит отговорок и проволочек; по-военному точный и аккуратный, он требователен к себе и другим.
Предчувствия ее не обманули. Ученый, верный себе, прочитал в Душанбе несколько лекций на различные темы и поставил на очереди ее доклад.
– Мы не должны дожидаться, – сказал он помощнице, – когда наши материалы появятся в печати и на колесах доползут сюда. Нет смысла откладывать полезное дело, труд наш должен сегодня же служить медицине…
Она возвращалась из Душанбе довольная поездкой, ничуть не досадуя, что ее оторвали от дела. Беседы с Павловским вновь показали, как ей близки его творческие идеи, любовь к познанию природы и неутомимость в труде.
Между тем борьба на рисовых полях подходила к концу. После перерывов в орошении посевов и гибели личинок комаров стало меньше; старые генерации умирали, не оставляя потомства после себя. Снижались заболевания, а с этим и невыходы на работу. Измученные люди с облегчением вздохнули. Прошло еще два-три месяца, и стало возможным спать уже без полога, не опасаясь быть жестоко искусанными. Что же касается урожая этого года, то он нисколько не отличался от урожая других лет.
Шесть лет спустя такая система орошения была повсюду введена.
Прежде чем оставить Таджикистан, Петрищева, верная традициям учителя, подготовила себе заместительницу. Районная лаборантка взялась продолжать начатое здесь дело.
История заблуждении и ошибок
В 1868 году, за восемь лет-до того, как Кох впервые увидел болезнетворного микроба под микроскопом, а Пастер, занятый исследованием уксусного брожения, не помышлял еще о бациллах – виновниках человеческих бед, практикующий врач Обермайер открыл впервые в науке заразное начало – спирохету возвратного тифа. Пять лет исследователь об этом молчал и лишь незадолго до смерти обнародовал свою работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26