Исследовательница не растерялась; наоборот, она проявила такую энергию, что поразила даже тех, кто хорошо ее знал.
– Ничего страшного, – твердила она, – мы обязательно справимся! Если нельзя помешать москиту плодиться, поищем средство уничтожить источник заразного начала. Москиты к осени целиком погибают. Откуда же черпает последующее потомство заразное начало? Несомненно, что резервуаром его служит один из видов животных. Найдем этот резервуар и ударим по нему. Найдем во что бы то ни стало, выроем из-под земли…
Под землей вокруг города, где гнездились тушканчики, крысы, хорьки, ежи и черепахи, мог действительно найтись источник микробов. Любой из грызунов мог им быть. Не вышло с москитами – может быть, с резервуаром ей повезет.
Первым делом надо выяснить, болеют ли зверьки лихорадкой папатачи, способен ли москит их заразить. Проверить это можно лишь экспериментом над животными, доставленными издалека. Зверьки южного Крыма для лабораторного опыта непригодны. Некоторые из них могли давно переболеть и стать невосприимчивыми к болезни. Как отличить их от тех, которые вовсе не подвержены болезни?
Сотни зверьков привез сотрудник-охотник из-за Перекопа. Они никогда не видали москитов, и надо было до опытов уберечь их от этой встречи. Вокруг клеток образовали санитарный кордон из ловушек и липкой бумаги, приставленные люди следили за тем, чтобы кровососы не пробрались к животным. В определенный момент приступили к эксперименту. На людей, больных лихорадкой, пустили москитов. Им дали напиться крови, кишащей возбудителем болезни, и насекомые заразились. Тогда их пересадили пить кровь здоровых зверьков, с тем чтобы они заразили животных. Все делалось исключительно точно и строго, согласно канонам учения о переносчиках. Не могло быть ошибок. Петрищева проводила эти работы сама.
Потянулись дни выжидания. Подопытным зверькам измеряли температуру, время от времени исследовали кровь. Шли уже недели, а в состоянии животных не наступало перемен. Опыт повторили – и опять безрезультатно. Обитатели нор оказались неспособными заражаться и болеть лихорадкой.
Полина Андреевна не пала духом.
«Не все еще погибло, – утешала она себя. – Резервуаром заразы могут быть также домашние животные, сельскохозяйственный скот, сами москиты и больной человек. Как можно отчаиваться, имея столько возможностей впереди?»
Теперь Петрищевой нужны были коровы и овцы, лошади и мулы. Сотрудник-охотник не мог ей помочь, и она отправилась к Перекопу, где климат не способствует жизни москита, искать для эксперимента животных, не болевших москиткой. При ней были зараженные переносчики в стеклянных пробирках, ампулы с кровью больных лихорадкой, принадлежности для уколов и кровопускания.
Она приходила к директору племенного совхоза, объясняла причину, приведшую ее к нему, и просила помощи и поддержки.
– На первое время мне будет достаточно: пара лошадей, пять-шесть телят, две-три коровы и несколько кур.
– Что вы с ними собираетесь делать?
Ничего особенного. Она пустит на животных зараженных москитов и с их помощью надеется заразить скот. Если опыт не удастся, его придется немного видоизменить: растереть переносчиков в ступке и эту кашицу ввести животному под кожу.
– Это все? – интересовался директор.
– Да, почти, – успокаивала она. – Время от времени мы будем брать для проверки у скота кровь и проделывать с телятами незначительные манипуляции.
– Почему же вы решили, – недоумевал он, – избрать для опытов племенное хозяйство, где так дорого благополучие каждой головы? Обратились бы на колхозную ферму.
Странный вопрос! Где она найдет там помещения для подопытных животных, ветеринарного врача-консультанта? Кто будет в ее отсутствие продолжать наблюдения и присылать в Севастополь материал?
– Вы не опасайтесь, – убеждала Полина Андреевна, – лихорадка папатачи – сущая безделица, она укладывает человека лишь на два-три дня.
Для Петрищевой не было секретов, что возбудитель, безобидный для человека, нередко приносит животному смерть. Но перед ее мысленным взором стоял больной человек, во имя его благополучия она готова была чем угодно пожертвовать.
Пятнадцать хозяйств объездила настойчивая искательница и не добилась желаемого. Никто не собирался рисковать ценным скотом. Тогда она обратила свой взор на врачей, возложила все надежды на ветеринаров. Она читала им лекции о жестокой лихорадке и о виновнике несчастья – моските папатачи. Страстные речи, бессильные против здравого смысла, порой колеблют гранитные устои. Исследовательница наконец добилась своего.
Опыты были аккуратно обставлены, проведены строжайшим и точным путем, неоднократно повторены – и ничего в результате не дали. Возбудитель болезни не выживал в организме крупных животных. Резервуар его оставался неуловимым.
Истина, которая оказалась неуловленной
Тот, кто пробовал ставить последнюю ставку в решающей жизненной борьбе, чувствуя при этом, как ускользает последняя опора, надежда, которую уже не воскресить, поймет состояние Петрищевой, когда она принималась за новый эксперимент. При любых обстоятельствах он мог быть только последним. Неудача означала бы провал, признание потраченного труда бесплодным, все лишения экспедиции напрасными.
Полина Андреевна все это понимала и напряженно искала решения. Она была не одна, ее неуспех был бы также неудачей помощников, безропотных исполнителей ее планов и предприятий. Суровая и строгая к себе и другим, она искренне любила своих отважных помощников, самоотверженно деливших с нею радость и горе. Теперь, в этот час испытаний когда решалась судьба двухлетней работы, трудно было сказать, себя или их она больше всего жалеет.
Задуманный опыт напоминал собой сказку, он был фантастичен с начала и до конца. Казалось, исследовательница явно ставила себе невыполнимую задачу. Кто в самом деле отнесется серьезно к намерению ученого экспериментировать москитами в пору, когда в природе их нет, в местности, гибельной для их существования, регулируя их выплод с помощью комнатного ледника? Опыт требовал многих тысяч москитов, и все они должны были родиться в Москве.
И в этих условиях Петрищева надеялась открыть источник возбудителя в природе.
Было лето 1937 года, когда исследовательница зачастила в севастопольские больницы к многочисленным жертвам папатачи. Она приходила к знакомым и незнакомым с просьбой позволить ей заразить самок москитов, дать им глотнуть немного крови.
– Им надо очень мало, – утверждала она, – ведь они крошки, почти инфузории. Я пущу на вас сотню, это, право, немного. Что значит для мужчины двадцать капель крови!
Она уверенно шла от кровати к кровати, осторожно вступая с больными в беседы и тщательно подбирая слова.
– Ты умная девушка и отлично понимаешь меня. Ну, что тебе стоит позволить себя укусить? Твоему состоянию это не повредит, а людям ты окажешь большую услугу…
– Товарищ краснофлотец, вы должны на себе покормить моих зверюшек и исполнить перед наукой свой долг…
Когда ей разрешали, она доставала своих насекомых, опрокидывала пробирку на тело больного и с нескрываемой радостью смотрела, как они насыщались.
Десятки больных отдали себя в распоряжение экспедиции, десятки тысяч москитов, битком набитых возбудителем, находились в садках, а Петрищевой казалось, что этого мало.
– Мы должны заразить, – говорила она, – еще десять тысяч москитов.
– У вас их и так много, – заметили ей.
– Мы собираем материал на целую зиму работы; посоветуйте мне лучше, где нам добровольцев набрать.
Нужен был мощный резервуар, крупный источник заразы. Ни животные, ни птицы не могли им быть, больные все неохотней брали на себя роль подопытных зверьков.
– Я решила привить себе возбудителя, – сказала Петрищева, – и москитов кормить на себе.
Это не было выходом из положения, возбудитель болезни слишком скоро исчезает из зараженного организма. За день-другой много ли самок накормишь?
Сотрудники Петрищевой отказались ломать себе голову и приняли решение стать тем резервуаром, который так необходим для дальнейшей работы. Один за другим они вводили себе кровь больных лихорадкой и заболевали. Чтоб не упустить дорогих минут, пока возбудитель находится в крови, на снедаемых внутренним жаром заболевших пускали москитов, которые терзали их ночью и днем.
Это были испытания, подобные которым трудно себе представить. Руки и ноги добровольцев лежали в мешочках, где сотни папатачи язвили и жалили их. До пяти тысяч кровососов в те дни кормил на себе каждый больной. Словно перенесшие натуральную оспу, люди долгое время носили следы минувших страданий – глубокие шрамы почетных ран. Самое трудное все же было впереди. В москитах теперь сидел возбудитель, и жизнь каждого насекомого приобретала особо ценное значение и вес. Смерть самки означала гибель маленького резервуара заразы и потомства в тридцать – сорок яиц. Как в такой обстановке не поддаться тревоге, потоку беспокойных опасений и идей? Не лучше ли чаще увлажнять фильтровальную бумагу? Не очень ли москитам сухо в садках? Не жарко ли, не холодно ли, не слишком ли много света кругом?
Москитов кормили соками овощей и сиропом, и того и другого давали всласть, и это обстоятельство также лишало Петрищеву покоя.
– Как вы думаете, – изводила она сотрудников расспросами, – не может ли диета дурно отразиться на возбудителе, ослабить его силу или повести к вырождению микроба?
И еще другой, новый вопрос:
– Не допускаем ли мы ошибку тем, что кормим москитов кровью зверьков?
Дальше следовали рассуждения примерно такого порядка. Общеизвестно, что возбудитель болезни не выживает в организме зверьков. В их крови, очевидно, имеются вещества, гибельно действующие на заразное начало. Сейчас, когда важно сохранить возбудителя, не лучше ли избегать всего, что может ослабить его силу?
Так возникло обыкновение кормить москитов на себе – поддерживать их жизнь человеческой кровью.
Тридцать тысяч самок, вскормленных на больных лихорадкой папатачи, и двадцать две тысячи вспоенных кровью здоровых мышей отложили яйца на фильтровальной бумаге, оставили свое потомство в глиняных горшках, уснащенных продуктами распада, а сами вскоре погибли.
В Москве Петрищева расставила свои цветочные горшки и с волнением приступила ко второй части эксперимента. В ее распоряжении было несколько сот тысяч яиц, и предстояло решить, как воспользоваться этим богатством, как добиться того, чтобы рождение москитов строго соответствовало потребности в них. Легко себе представить, чем стала бы жизнь в лаборатории, если бы содержимое цветочных горшков в один день обратилось в москитов. Чем кормила бы она эту ораву? Где набрать для нее добровольцев? Без возможности регулировать процессы рождения и развития личинок, ускорять и отодвигать окрыление насекомых ни о чем серьезном нельзя было думать.
Задача была решена. В небольших камерах сконструировали отсеки с температурой зимы Южного берега Крыма. В этих камерах личинки и яйца могли оставаться без изменения. Каждый день выводилось шестьсот – семьсот окрыленных москитов, – рабочая норма для эксперимента. Исследовательница с волнением следила за тем, как вылуплялись личинки, неподвижные куколки и москиты. Это были сыновья и дочери экспедиции, в их жилах текла ее собственная кровь и кровь добровольцев сотрудников.
Настал черед перейти к последней части эксперимента – ответить на вопрос, возникший в свое время еще в Севастополе: сохраняет ли потомство зараженных москитов возбудителя в своем организме? Не является ли переносчик также и резервуаром – основным хранителем заразного начала в природе?
Сейчас, когда Петрищева располагала москитами, выведенными в московской лаборатории из яиц зараженных родителей, и людьми, готовыми подвергнуться эксперименту, последующее выяснить было уже не трудно.
Восемнадцать сотрудников решили дать москитам себя искусать. Из них никто не болел лихорадкой и не бывал в тех краях, где эта болезнь обычно гнездится. Петрищева с удовольствием приняла эту жертву и постаралась ее использовать возможно полней. Она пустила на добровольцев по четыреста самок, родившихся в Москве из яиц матерей, вспоенных в Севастополе кровью больных лихорадкой, и дала насекомым досыта напиться крови сотрудников.
Мы не будем описывать, с каким волнением исследовательница ждала результатов, каждый час прибегая к своим подопытным друзьям и с тревогой заглядывая в их лица.
О, как она жаждала видеть их сраженными болезнью, с высокой температурой, в бреду!
– Как ваше самочувствие? – спрашивала она своих добровольных помощников. – Все так же прекрасно? Хорошо!
Никто не жаловался на боли в спине и конечностях, на щеках молодежи играл здоровый румянец, в движениях сквозили твердость и сила.
– У меня после укусов поднялся аппетит, – уверял ее один. – Хочу повторить заражение.
– А со мной, – сказал второй, – происходит другое. Я стал лучше спать. Сплю крепко, без снов, как ребенок…
Шутки умолкли на пятый день, когда трое из зараженных заболели. Днем позже слегло еще шесть человек, а на восьмые сутки болело уже пятнадцать. На пятьдесят шестой параллели, в Москве, куда ни один москит еще не долетал, в зимнюю пору, когда в природе нет насекомых, в лаборатории Павловского вспыхнула эпидемия москитки.
«Все больные, – записывала Петрищева в дневник, – дали яркие симптомы болезни… У девяти температура выше тридцати восьми, а в трех случаях почти сорок градусов…»
Москит папатачи передает заразное начало потомству. Ни о яйцах, ни о личинках его не скажешь, что они «невинны от рождения» и «зло неведомо им». Первый укус самок несет людям несчастье – они переносчики и резервуар инфекции.
Таков был ответ.
«Первое поколение от зараженных самок москитов, – заключает Петрищева, – опасно для здоровых людей».
Такого рода предположения были уже высказаны однажды в науке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26