Обследуя песчанок, он часто встречал у них в крови спирохет. К пендинской язве они не имели отношения, но каким образом попадает в грызуна паразит? Не служит ли песчанка резервуаром какой-нибудь болезни? Ответить на это мог только эксперимент. Лабораторных животных, чтобы проделать на них опыт, не было, и исследователь решил привить загадочную спирохету себе. Опасаясь, что прививка не даст результатов, он стал искусственно ослаблять свой организм и тотчас после заражения в палящую жару пешком проделал двадцать шесть километров. Спустя неделю он с той же целью в течение нескольких часов перетаскивал с места на место тяжелые ящики с кладью.
Девять приступов возвратного тифа открыли Латышеву свойства неизвестной спирохеты и неожиданно указали ему на источник клещевого возвратного тифа. Этим экспериментом труд Павловского и Москвина был существенно дополнен.
У сотрудников экспедиции было много оснований чувствовать себя с Латышевым не очень хорошо. Даже в пору болезни он оставался суровым и непонятным для них.
– Я прошу не ухаживать за мной, – заявил он сотрудникам. – Оставьте меня одного.
Так пролежал он до выздоровления, молчаливый и строгий.
Миновали три года.
Прежде чем снова приехать сюда, исследователь решил подобрать себе помощника. Его выбор не всегда был удачен; теперь, казалось, он с Александрой Петровной сработается, она сумеет со временем стать его правой рукой.
– Я рассказывал уже вам, – признавался он ей, – как трудно мне ладить с сотрудниками. Им мерещатся экспедиции к морским берегам, счастливые дни в купанье, прогулках и флирте, а я их сюда привожу. Отбудет помощник свой срок, и калачом его ко мне не заманишь. Другого обучишь, намаешься с ним – опять то же самое повторится.
– Я охотно поехала бы, но я боюсь комаров и москитов, вы, – говорила она ему также на «вы», – видели, как они меня изводят. Притом ведь я могу заболеть там пендинкой.
– Можете, конечно, но с непривычки все кажется ужасным и страшным. Во мне сидят пять штаммов малярии – кушкинский, кавказский, кулябский, персидский и закавказский – и три штамма возвратного тифа. К этому привыкают, и очень легко. Что касается пендинки, мы привьем вам ее здесь еще, до отъезда. Поступим так, как багдадские жители: они прививают своим детям куда-нибудь гной из язвы больного и этим предупреждают уродство лица.
Пример обитателей Багдада не вдохновил ее на подвиг, она почуяла угрозу и поспешила отодвинуть ее.
– Не будем торопиться, не надо. Может быть, обойдется…
– Вас смущает, я вижу, – счел он себя обязанным ей разъяснить, – грубость метода. Скажете, что точно так же тысячи лет назад прививали себе оспу индусы и китайцы, черкесы и грузины. Они расцарапывали себе кожу и накладывали на ранку тряпочку, смоченную гноем больного… Опасное предприятие, не спорю; у них не было вакцины против оспы, как нет ее у меня против лейшманиоза. Я могу вас заразить, возложив всю ответственность на ваш организм.
* * *
Было решено, что Александра Петровна поедет с мужем для пробы на одно лето.
Некоторое время спустя Латышев положил на стол стопку книг и сказал:
– Готовьтесь стать паразитологом. Не вздумайте полагаться на других.
Это значило, что Александру Петровну никто обучать не станет, ей придется самой пройти курс.
– Не будьте слишком требовательны, – полушутя, полусерьезно просила его жена, – помните, что я врач и биологией давно не занималась.
Научный предмет, который Александре Петровне предстояло изучить, имел небольшую историю.
В 1885 году отряд русской армии, наступавший в долине Мургаба, вблизи города Пенде, был поражен неизвестной болезнью. Тела солдат покрывались множеством язв, которые причиняли больному острую боль. Болезнь возникала в пустыне, где не только людей, способных передать солдатам заразу, но никакой жизни вообще летом нет.
В долину Мургаба прибыл немец-ученый: он проделал ряд опытов, заражал лошадей, баранов и кур, исследовал воду – и пришел к заключению, что болезнетворное начало кроется в воздухе. Доказательством служило то обстоятельство, что части тела, обычно прикрытые одеждой, не поражались вообще. Страдали главным образом открытые места. Правда, в некоторых случаях наблюдались раны и на щиколотках ног, закрытых голенищем, но это только подтверждало идею открытия: кто не знает, что процесс передвижения вызывает засасывание воздуха в сапог. Средством лечения ученый предлагал прижигания. «Каленое железо, – советовал он, – необходимо применять энергически. При боязливом применении его язвы только раздражаются и оттягивается момент заживления».
Шесть лет спустя ординатор Ташкентского военного госпиталя Боровский открыл возбудителя язвы, поразившей солдат у города Пенде и поэтому названной пендинской, а военный врач Шульгин, подтвердив это открытие на клиническом материале, написал в газете «Русский врач»: «Я склонен считать, путь внедрения заразного начала в тело тот же, который признан для болотной лихорадки, т. е. возбудитель имеет промежуточного хозяина – комара или другое какое из ночных кусающих насекомых…»
Американский ученый Райт, столкнувшись позже с этой болезнью, назвал ее именем полковника санитарной службы Лейшмана – лейшманиозом, а возбудителя ее лейшманией.
Последующими работами ученых был найден и переносчик возбудителя – москит вида папатачи. В его желудке микроорганизм проделывает цикл развития, перемещается в глотку и неведомым путем поражает людей. Как попадает паразит в организм москита и переходит от него к человеку, установить не удалось. Все попытки убедиться, что заражение производится укусом, ни к чему не привели. Осталось также неизвестным, куда девается возбудитель, сидящий в моските, когда насекомое к зиме погибает. Сохраняется ли инфекция в теплокровном животном на время исчезновения переносчика или москит передает микроб потомству, оставляя после себя зараженные яйца, и новое поколение является на свет способным заразить человека?
Такова история научного предмета, которым занялась жена и помощница Латышева. Вскоре после приезда в Каракумы, едва кончились хлопоты по оборудованию лаборатории, исследователь торжественно заявил:
– Теперь мы займемся нашим жилищем. Приведем его в порядок, почистим, уберем.
Она знала его склонность к порядку, любовь к чистоте и осторожно спросила:
– Вы имеете в виду угол, где мы будем жить?
Женщина оглядела пещеру, которая отныне становилась ее домом, и не очень уверенно добавила:
– Не знаю, что там делать. Стены и пол осыпаются, щелей очень много, их не замажешь.
– Не об этом идет речь. Мы приехали искать места выплода москитов, и ничто не должно затемнять истинной картины природы. Вы видите эти горы мусора и навоза вокруг служебных построек? По всем данным науки, они – наилучшая почва для размножения переносчика пендинской язвы. Три года назад мы изрядно здесь потрудились и ничего не нашли. Тем не менее нечистоты придется убрать.
– Вы действительно считаете это необходимым? – не без тревоги, взирая на горы навоза, спросила жена.
– Это не все. Мы обработаем ядами и как следует очистим конюшни, курятник, малую и большую пещеры.
– Пещеры? – ужаснулась жена. – Одна находится в полутораста метрах от нас, а другая в двух километрах. Право, они нисколько не мешают нам…
Сообщив своей помощнице предстоящий план работы, он тут же принялся его выполнять. Сильными руками, привычными к труду, он разбрасывал навоз и подставлял его под лучи всесжигающего солнца. Там, где слежавшиеся массы не поддавались лопате, он заливал их керосином и поджигал. Десять кубометров спрессованных нечистот были вывезены на тачках из старой конюшни, тонны мусора и помета – из курятника и других мест.
– Как не надоест вам дни и ночи трудиться, как чернорабочий! – сказала ему однажды жена. – Трое суток вы чистили сарайчик, девять – конюшню, сутки – курятник. Теперь на очереди наш дом и лаборатория…
Она не ошиблась – он горячо принялся за обработку землянки: удалил с пола верхний слой земли, поскоблил стены, обжег их паяльной лампой снаружи и изнутри, замазал трещины и щели и обработал ядом подозрительные места.
После очистки в помещении развесили листы, называемые в общежитии «липучками». Они должны были удостоверить, что в прежних очагах нет ни единого москита. Предположение это, увы, не оправдалось, число москитов не убывало, а С каждым днем росло. Они облепляли листы, точно их пригоняло ветром пустыни. Где-то близко шел выплод, но кто знает – где? Кругом – Каракумы, безлюдная степь, на много километров ни одного жилого селения. Москиты не могли прилетать издалека: эти жалкие создания, длиной в три миллиметра, с несуразно огромными задними ногами, не способны пролететь и километр.
Исследователь снова и снова обходил свои владения и убеждался, что стоит перед тупиком.
Впрочем, Латышева это не очень испугало, он любил головоломки и тупики и находил удовольствие в их разрешении. Они представлялись ему как беспорядок в системе идей. Тупик означал «логический вывих», приведший к смешению следствий и причин. Приверженец здравого смысла и строгого порядка, он любил в лабиринте ошибок искать логическую нить. В университете он охотно занимался систематикой – наукой, создающей порядок из хаоса, – распределяя животные и растительные организмы по семьям и видам на основании их типичного родства. Не будучи склонным к математическим наукам, особенно к геометрии, которая, по его мнению, «простое делает сложным – из очевидного равенства углов и треугольников создает бесполезный теоретический спор», – он, однако, увлекся тригонометрией. И сейчас, в пятьдесят с лишним лет, когда встают порой трудности или сердце устанет от треволнений, он отдыхает, решая тригонометрические задачи…
– Вам придется внимательно выслушать меня, – сказал исследователь жене, – я, кажется, допустил ошибку.
Он много передумал, теперь ему надо выразить свои мысли вслух. В разговоре ему легче обнаружить ошибку.
– Мы как будто все учли, – начал он, – и все-таки ошиблись в расчете. Начнем по порядку, сначала… Нам было известно, что москит папатачи переносит пендинскую язву, однако не всюду, где встречается этот москит, наблюдаются заболевания. Все, видимо, зависит от близости очага заразы в природе. Чтоб не ошибиться в выборе места, мы прибыли в район, где население болеет поголовно. Знали мы также, что в городах болезнь носит неопределенную форму. Чем примитивней бытовая и природная обстановка, тем интенсивней эпидемия и ярче течение болезни. И это было нами учтено – мы находимся, как видите, в пустыне. Что мы знали о резервуаре болезни? Абсолютно ничего. Подозревали лошадей, ослов и верблюдов, собак, летучих мышей, ящериц, грызунов и молочайные растения, в соке которых встречались трипанозомы. Подозревали, наконец, и больного человека. Не происходит ли здесь то же самое, что и при малярии: насекомое заражается, кусая больного, и становится опасным для других? Но почему же в таком случае в городах, куда многие приезжают лечиться и где москитов немало, заболеваемость крайне низка? Как прикажете к этому относиться и с чего начинать?
Вопрос относился к нему самому и не претендовал на ответ.
– Нам остается обследовать норы песчанок, – неожиданно закончил он, – последнее убежище жизни в пустыне… Как вы думаете, стоит начинать?
– Надо ли сомневаться? Конечно, стоит.
– А подумали вы о том, что нор здесь больше пяти тысяч на каждом квадратном километре?
– Конечно, учла, – не смутилась помощница, уверенная, что она первая об этом подумала. – Общими усилиями справимся.
– А не будет ли наш труд напрасным?
Она была врачом и могла лишь ответить примером из своей профессии:
– Диагноз болезни можно во всякое время изменить; сможем, я думаю, и наши планы перестроить.
Лаборатория в норе песчанки
Латышев прекрасно понимал, что его ждет, если он наконец не решит проблемы. Вновь вернуться к ней будет трудно, и задачу придется решать другим.
Как заглянуть в это множество нор, рассеянных в огромной пустыне? Как установить: случайно ли залетают москиты туда или там постоянно гнездятся? Можно разрыть сотню нор, обследовать лабиринт трехэтажного жилища песчанки, пошарить в кладовых, где запасливая песчанка хранит свой корм, не оставить без внимания все входы и выходы, но как доказать, что найденные в них москиты не случайные гости, а обитатели норы?
То, что Латышев придумал, было удивительно просто, но и мучительно хлопотно. Он заложит все выходы из нор, закупорит их камнями и железом, а в отверстие входа вставит ламповые стекла с заделанным снаружи отверстием, наполненные липучками изнутри. Прилет москитов, рассчитал он, остановится, а прежние обитатели погибнут при вылете в ламповом стекле. Если приток их в ловушку все же будет продолжаться, станет ясно, что насекомые размножаются там.
Песчанки воспротивились жестокому плану замуровать их и ответили энергичным протестом. Норы, заделанные ценой огромных усилий, оказались разрушенными напором противника изнутри. Рядом валялись вывернутые камни, консервные банки, рухлядь и лом. Борьба со зверьками была не из легких, и все же человек победил: лишенные выхода, зверьки старались выбить пробку из норы, но, верные своей природе, нового выхода не прорывали.
Эту трудную борьбу с природой пустыни и упорствующими зверьками Латышев вел решительно и стойко. Спокойно и строго текла его жизнь. Рано утром, чуть свет, он был уже на ногах, ставил чайник на керосинку и, тщательно выбритый, с ружьем и сумкой за плечом, уходил. В белой рубахе, опоясанной ремнем, в брезентовых сапогах и светлой панаме, он бродил по безлюдной степи, присаживался покурить и не спеша двигался дальше. Глядя на него, спокойно шагающего по песчаным просторам и взирающего через бинокль на окрестность, трудно было поверить, что он решает сейчас важную задачу науки.
В долине его ждет большая работа. В пещере надо снять развешанные накануне липучки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26