У меня в дневнике было записано: «Очень непоседлив, часто бывает невнимательным. Дерется с товарищами. Может учиться лучше». У Эда было: «Невнимателен. Дерется с товарищами. Может учиться лучше». У Руфуса: «В классе все время играет с полицейским свистком. Пришлось несколько раз отбирать свисток. Может учиться лучше». Единственный, кто не может учиться лучше, – это Аньян. – Аньян первый ученик в нашем классе и любимчик учительницы.
Директор сказал, что мы все должны брать пример с Аньяна, что мы маленькие бездельники, и нас ждет каторга, и это очень огорчит наших пап и мам, у которых на наш счет совсем другие планы. Потом он ушел.
Нам было неприятно, потому что дневники должны подписывать наши папы, а уж это хуже некуда! Поэтому, когда прозвенел звонок, никто не бросился к дверям, не было обычной суеты, мы не толкались, не кидались ранцами, а вышли из класса медленно и молча. Даже у нашей учительницы был грустный вид. На нее мы не обижаемся. В этом месяце мы и вправду много баловались. И Жоффруа не надо было опрокидывать чернильницу на Жоакима, который упал, потому что строил рожи, и Эд дал ему в нос, хотя за волосы Эда дернул Руфус.
По улице мы шли, тоже не торопясь. Еле тащились. Постояли перед кондитерской, подождали, пока Альцест купит шесть булочек с шоколадом, которые он сразу начал есть.
– Надо запастись, – сказал Альцест, – потому что сегодня вечером сладкого… – И он тяжело вздохнул, не переставая жевать. Надо сказать, что в дневнике у Альцеста было записано: «Если бы этот ученик тратил столько энергии на занятия, сколько тратит на еду, он был бы первым в классе, так как может учиться гораздо лучше».
Меньше всех унывал Эд:
– А я совсем не боюсь. Мой папа никогда ничего не говорит. Я посмотрю ему прямо в глаза, и он сразу подпишет дневник. Вот и все!
Везет же Эду! На перекрестке мы разошлись. Клотер ушел, всхлипывая, Альцест – жуя, а Руфус тихонько свистел в свой полицейский свисток.
Мы остались вдвоем с Эдом.
– Если ты боишься идти домой, – сказал он, – можно сделать очень просто. Ты пойдешь ко мне и останешься у меня ночевать.

Эд – настоящий друг! Мы пошли вместе, и Эд мне по дороге объяснял, как он смотрит своему папе прямо в глаза. Только чем ближе мы подходили к дому Эда, тем он все меньше объяснял. А возле самой двери Эд и вовсе замолчал. Мы немножко постояли, потом я спросил:
– Так чего мы стоим?
Эд почесал в затылке и сказал:
– Подожди минутку. Я за тобой приду.
Потом он вошел в дом. Дверь осталась приоткрытой, и тогда я услышал какой-то шлепок. А потом мужской голос сказал:
– Сейчас же в постель! Останешься сегодня без сладкого, бездельник ты эдакий!
И Эд заплакал. Наверное, он как-то не так посмотрел в глаза своему папе.
Хуже всего было то, что теперь я должен был идти домой. Я шагал и старался не ставить ноги на полоски между плитами тротуара, это было легко, потому что я шел очень медленно. Я хорошо знал, что мне скажет папа. Он скажет, что всегда был первым учеником и его папа очень гордился моим папой. Что из школы он всегда приносил похвальные листы и награды. Что он бы мне их показал, но они потерялись, когда он женился на маме и переехал в новый дом. А потом папа скажет, что я ничего в жизни не смогу добиться, что я буду нищим, а люди будут говорить: «А-а, это тот самый Никола, который плохо учился в школе! «И будут показывать на меня пальцем и смеяться надо мной. Потом папа скажет, что он надрывается, чтобы дать мне приличное образование, чтобы вооружить меня знаниями на всю жизнь, что я неблагодарный и меня нисколько не трогает огорчение, которое я причиняю своим бедным родителям, и что я останусь без сладкого, а кино подождет до следующих записей в дневнике.
Папа повторит все, что говорил в прошлом месяце и позапрошлом. Но с меня хватит. Я скажу ему, что мне очень плохо, и раз так, я уйду из дома навсегда, куда глаза глядят. И тогда они пожалеют обо мне, а я вернусь только через много-много лет. У меня будет много денег, и папе станет стыдно, что он говорил, будто из меня ничего не выйдет. И люди не посмеют показывать на меня пальцем и смеяться надо мной. И я на свои деньги поведу папу и маму в кино, а все скажут: «Посмотрите, у Никола так много денег. Он даже сам заплатил за билеты в кино для папы и мамы, хотя они обошлись с ним не очень хорошо». И еще я поведу в кино нашу учительницу и директора школы. Тут я вдруг оказался перед своим домом.
Думая обо всем этом и рассказывая себе замечательные истории, я позабыл о дневнике и зашагал очень быстро. Я почувствовал ком в горле и подумал, что, может быть, лучше сразу уйти, а вернуться только через много лет. Но уже темнело, а мама не любит, когда я поздно гуляю. И я вошел.
Папа в гостиной разговаривал с мамой. Перед ним на столе лежали пачки бумаг. Он был очень сердит.
– Это просто невероятно, – говорил папа, – если посмотреть, сколько денег тратят в этом доме, можно подумать, что я мультимиллионер! Взгляните только на эти счета! Счет от мясника, от бакалейщика! Ну конечно же, ведь это я должен зарабатывать деньги!
Мама тоже была очень сердита и отвечала папе, что он не имеет никакого представления о стоимости жизни. И пусть он как-нибудь пойдет с ней вместе за покупками. И что она хочет вернуться к своей матери. И что не следует обсуждать все это при ребенке. Тогда я отдал папе дневник. Папа раскрыл его, подписал и вернул мне со словами:
– Ребенок тут ни при чем. Я прошу только, чтобы мне объяснили, почему баранина так дорого стоит.
– Никола, – сказала мама, – иди играть в свою комнату.
– Да, да, конечно, – сказал папа. Я поднялся в свою комнату, улегся на кровать и заплакал. Ведь если бы папа и мама меня любили, они уделяли бы мне хоть немного внимания.
Луизетта

Мне не понравилось, когда мама сказала, что к ней на чай придет ее приятельница со своей дочкой. Я не люблю девчонок. Они очень глупые, только и умеют, что играть со своими куклами или в магазин. И потом еще, чуть что, они сразу начинают реветь. Я, конечно, тоже иногда плачу, но только когда для этого есть какая-нибудь серьезная причина. Например, в тот раз, когда в гостиной разбилась ваза и папа стал меня ругать, а это было нечестно, потому что я не нарочно. И потом эта ваза была совсем некрасивая. Конечно, я хорошо знаю, что папа терпеть не может, когда я играю в мяч дома, но ведь на улице шел дождь.
– Постарайся дружно играть с Луизеттой, – сказала мама. – Это прелестная девчушка, и она должна увидеть, что ты воспитанный мальчик.
Когда мама хочет показать, что я хорошо воспитан, она заставляет меня надеть синий костюм с белой рубашкой, и вид у меня сразу делается дурацкий. Я сказал, что лучше пойду с ребятами в кино на ковбойский фильм, но мама строго на меня посмотрела, она так смотрит, когда хочет показать, что возражать бесполезно.
– И пожалуйста, не будь с девочкой груб, иначе я с тобой буду разговаривать по-другому, – сказала мама. – Понятно?
В четыре часа пришла мамина приятельница с дочкой. Она поцеловала меня и сказала, что я очень вырос, как обычно говорят все гости. Потом она сказала:
– А это Луизетта.
Мы с Луизеттой оглядели друг друга. У нее были белобрысые волосы, заплетенные в косички, глаза голубые, а нос и платье красные. Мы подали друг другу руки и сразу их отдернули. Мама подала чай. Очень здорово, когда у нас к чаю гости, потому что на стол ставятся шоколадные пирожные и можно взять целых два. За столом мы с Луизеттой ни о чем не говорили. Мы ели и не смотрели друг на друга. А потом мама сказала:
– Ну, дети, идите играть. Никола, покажи Луизетте твою комнату и игрушки.
Мама сказала это с улыбкой, но посмотрела на меня строго. Мы с Луизеттой пошли в мою комнату. Там я молчал, потому что не знал, о чем с ней говорить. И тут Луизетта сказала:
– А ты похож на обезьянку.
Это мне не понравилось, и я ответил:
– А ты девчонка!
Тогда она мне как даст! Я чуть не заплакал, но удержался, потому что мама велела, чтобы я вел себя как воспитанный мальчик. И я дернул Луизетту за косичку, а она пнула меня по ноге. Тут я не смог удержаться – было очень больно – и завопил:
– Уй-ю-юй!
Я уже собрался дать ей сдачи, только Луизетта вдруг сказала:
– Так ты покажешь мне игрушки?
Я хотел ответить, что это игрушки для мальчиков, как вдруг она увидела моего плюшевого медвежонка. Я один раз побрил его папиной бритвой, но только наполовину, потому что бритва не выдержала и сломалась.
– Ты что, играешь в куклы? – спросила Луизетта и захихикала.

Я опять хотел дернуть ее за косичку, а Луизетта уже подняла руку, чтобы стукнуть меня, но тут открылась дверь и вошли наши мамы.
– Ну как, дети, вы дружно играете? – спросила моя мама.
– Да, конечно, мадам! – ответила Луизетта, глядя на нее широко открытыми глазами и быстро захлопав ресницами.
Мама поцеловала ее и сказала:
– Прелесть, она просто прелесть!
А Луизетта, правда, здорово работала своими ресницами.
– Покажи Луизетте свои красивые книжки с картинками, – сказала мама.
А другая мама сказала, что мы два цыпленочка, и они ушли.
Я вынул книги из шкафа и дал Луизетте, но она не стала их смотреть, а швырнула на пол, даже замечательную книгу про индейцев.
– Не нужны мне твои книги, – сказала она. – У тебя нет чего-нибудь поинтереснее?
Потом она заглянула в шкаф и увидела мой любимый самолет, он красный, с резинкой и может летать.
– Не трогай, – сказал я, – это не для девчонок, это мой самолет!
И я попробовал его отнять. Но Луизетта отскочила.
– Я гостья, – сказала она, – и имею право играть со всеми игрушками. А если ты не согласен, я позову маму, пусть она скажет, так это или не так.
Я не знал, что делать. Мне не хотелось, чтобы она сломала мой самолет, и мне не хотелось, чтобы она позвала свою маму. Тогда жди всяких неприятностей. Пока я стоял в нерешительности, Луизетта повернула пропеллер, натянула резинку и выпустила самолет. Он полетел.
– Что ты наделала! – закричал я. – Теперь самолет потеряется! – И я разревелся.
– Дурачок, ничего он не потеряется, – сказала Луизетта. – Он просто упал в сад. Пойдем и поищем его.
Мы спустились в гостиную, и я спросил у мамы, можно ли нам поиграть в саду. Мама ответила, что уже слишком поздно. Но Луизетта опять взмахнула ресницами и сказала, что ей очень хочется посмотреть на красивые цветочки. Тогда мама сказала, что она очаровательный цыпленок, и разрешила нам выйти в сад, только велела одеться потеплее. Обязательно надо будет научиться махать ресницами, это так здорово действует!
В саду я быстро нашел самолет – с ним, к счастью, ничего не случилось. Тут Луизетта спросила:
– А теперь что будем делать?
– Не знаю, – сказал я. – Ты ведь хотела посмотреть цветы. Вон там их много, смотри сколько хочешь.
Но Луизетта ответила, что ей начхать на мои цветы и вообще видала она и покрасивее. Мне очень хотелось дать ей в нос, но я побоялся, потому что окно гостиной выходит в сад, а в гостиной сидели наши мамы.
– У меня здесь никаких игрушек нет, – сказал я, – только футбольный мяч в гараже.
Луизетта сказала, что это я здорово придумал. Мы пошли за мячом, и я очень боялся, что ребята могут увидеть, как я играю с девчонкой.
– Ты встанешь между двумя деревьями и попробуешь не пропустить мяч.
Ха-ха, напугала!
Но тут она разбежалась и как даст по мячу… бум! Удар был такой сильный, что я не смог взять мяч, и он разбил окно гаража.
Обе мамы выскочили из дома. Моя мама увидела разбит ое окно и сразу все поняла.
– Никола, – сказала она, – чем играть в грубые игры, тебе следовало бы занимать свою гостью, особенно когда она такая милая, как Луизетта!
Я посмотрел на Луизетту. Она была уже в другом конце сада и вовсю нюхала бегонии.
Вечером меня оставили без сладкого, но это ничего. Луизетта – девчонка что надо! Когда мы вырастем, обязательно поженимся. Ну и удар же у нее!
Мы готовимся к приезду министра

Нас собрали во дворе школы, и перед нами выступил директор.
– Дорогие дети, – сказал он, – с радостью сообщаю вам, что в нашем городе должен побывать господин министр, который пожелал оказать нам честь и посетить нашу школу. Вы, возможно, знаете, что господин министр сам когда-то учился в этой школе. Вот вам живой пример того, как, усердно занимаясь, можно добиться очень высокого положения. Я хочу, чтобы господину министру был оказан здесь незабываемый прием, и очень надеюсь, что вы мне в этом поможете.
Тут директор отправил в угол Жоакима и Клотера, потому что они подрались.
Потом директор собрал у себя всех учителей и воспитателей и сказал, что он уже продумал церемонию приема господина министра. Сначала все дети хором исполняют Марсельезу. А потом трое учеников младших классов преподнесут министру цветы. Действительно, наш директор замечательно все продумал. Ведь министр, конечно, не ожидает, что ему преподнесут цветы, и это будет для него приятный сюрприз. Наша учительница чем-то встревожена. Вообще последнее время, мне кажется, она стала какой-то нервной.
Директор сказал, что мы сразу начнем репетировать, и мы очень обрадовались, потому что не надо будет идти на уроки. Мадемуазель Вандерблерг, учительница пения, стала с нами репетировать Марсельезу. Получалось вроде не очень здорово, но все же шуму было много. Правда, мы все время обгоняли старших. Они еще только «отряхивали его прах с наших ног…», а мы уже «ненавидели царский чертог». Только Руфус пел «ля-ля-ля», потому что он не знал слов, а Альцест не пел вовсе, так как он жевал рогалик. Мадемуазель Вандерблерг изо всех сил махала руками, чтобы мы замолчали. И вместо того чтобы ругать старших, ведь это они отставали, она накинулась на нас, хотя мы были впереди. А так нечестно. И еще Руфус очень рассердил мадемуазель Вандерблерг. Он пел с закрытыми глазами и не увидел, что надо замолчать, а продолжал свое «ля-ля-ля». Тогда наша учительница поговорила с директором и с мадемуазель Вандерблерг, и директор сказал, что петь будут только старшие, а младшие просто делать вид, будто поют. Мы попробовали, и все очень хорошо получилось, только шуму было меньше. И директор сказал Альцесту, что вовсе незачем так гримасничать, когда делаешь вид, будто поешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38