https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Hansgrohe/
Я спросил маму, для чего эта длинная стрелка, и она сказала, что с ее помощью удобно следить, чтобы яйца сварились всмятку.
Жалко, что в 7 часов 32 минуты, когда мы с мамой сели ужинать, не надо было варить яйца всмятку. Я ел и глядел на свои часы, а мама велела мне немножко поторопиться, потому что суп остынет. Тогда я налег на суп и управился с ним прежде, чем длинная стрелка закончила третий круг. В 7 часов 51 минуту мама принесла кусок вкусного пирога, он остался еще с обеда, а встали мы из-за стола в 7 часов 58 минут. Мама разрешила мне чуточку поиграть перед сном, а я все время прижимал часы к уху, чтобы послушать, как они тикают. Потом мама велела мне идти ложиться. Я радовался точно так же, как в тот раз, когда мне подарили авторучку. От нее еще повсюду были кляксы. Я попробовал не снимать часы, когда ложился в постель. Но мама сказала, что для часов это вредно. Тогда я положил часы на тумбочку так, чтобы хорошо их видеть, когда повернусь на бок. В 8 часов 38 минут мама потушила свет.
И тогда, вот здорово: оказалось, что цифры и стрелки на моих часах в темноте светятся! Даже если бы я ночью захотел сварить яйца всмятку, не нужно было бы зажигать свет. Спать мне совсем не хотелось, я все время смотрел на часы. И тут я услышал, как внизу открылась дверь: это пришел папа. Я очень обрадовался, что смогу показать ему бабушкин подарок. Я встал, надел на руку часы и вышел из комнаты.
Папа на цыпочках поднимался по лестнице.
– Папа! – закричал я. – Посмотри, какие замечательные часы мне подарила бабушка!
Папа так удивился, что от удивления чуть не упал с лестницы.
– Тсс, Никола, – сказал он мне, – тише, ты разбудишь маму!
Тут зажегся свет, и из спальни вышла мама.
– Мама уже проснулась, – сказала она. Лицо у нее было сердитым.
Потом она спросила, неужели деловые обеды кончаются в такое время.
– Ну, – сказал папа, – ведь еще не так поздно.
– Сейчас 11 часов 58 минут, – сказал я гордо, потому что очень люблю помогать маме и папе.
– Твоя мама всегда придумывает прекрасные подарки, – сказал папа маме.
– Сейчас как раз самое подходящее время, чтобы поговорить о моей маме, тем более при ребенке, – ответила мама, и было видно, что она не шутит. Потом она мне велела идти в постель и поскорее заснуть.
Я вернулся к себе в комнату, а папа с мамой еще немного поговорили. Засыпать я начал в 12 часов 14 минут.
Я проснулся в 5 часов 7 минут. Было уже светло. И очень жаль, потому что из-за этого цифры на моих часах почти перестали светиться. Но я не спешил вставать. Ведь сегодня занятий в школе не было. И тут я подумал, что мог бы помочь папе: он жалуется, что его начальник все время ворчит, будто папа опаздывает на службу. Я немного подождал, а в 5 часов 12 минут пошел в спальню к папе с мамой и крикнул:
– Папа, уже светло! Ты опоздаешь на службу! Папа очень удивился, но теперь это было не опасно, постель ведь не лестница, с нее не упадешь. Только вид у него был чудной, как будто он и вправду упал. Мама тоже сразу проснулась.
– Что случилось, что такое? – спросила она.
– Это часы, – сказал папа, – кажется, уже светло.
– Да, – сказал я, – 5 часов 15 минут и большая стрелка приближается к 16.
– Браво! – сказала мама. – Теперь возвращайся в постель, мы уже проснулись.
Я снова лег, но мне пришлось сбегать к ним еще три раза: в 5 часов 47 минут, в 6 часов 18 минут и в 7 часов 2 минуты, чтобы они наконец встали.
Когда мы сидели за завтраком, папа крикнул маме:
– Поторопись немного с кофе, дорогая, я опаздываю, я жду уже пять минут.
– Восемь, – сказал я.
Мама пришла и как-то странно на меня посмотрела. Когда она наливала в чашки кофе, то оно немного пролилось на клеенку, потому что рука у нее дрожала. Надеюсь, мама не заболела.
– Я сегодня пораньше приду к обеду, – сказал папа. – Я только отмечусь на службе.
Я спросил у мамы, что такое отмечаться, но она сказала, что мне это знать не нужно и чтобы я шел играть на улицу. В первый раз в жизни я пожалел, что мне не надо идти в школу. Мне так хотелось, чтобы ребята увидели мои часы. В нашем классе часов ни у кого нет. Правда, один раз в школу с часами пришел Жоффруа. Он пришел с часами своего папы, большими, с крышкой и с цепочкой. Отличные часы у папы Жоффруа! Только, кажется, Жоффруа взял их без спроса, и у него потом были неприятности. А мы больше никогда не видели этих часов. Жоффруа сказал, что ему так попало, что мы и его самого могли бы больше никогда не увидеть.
Я пошел к Альцесту, моему другу. Он живет совсем близко от меня. Альцест очень толстый, он все время что-нибудь жует. Я знаю, что Альцест рано встает, потому что много ест за завтраком, а для этого нужно время.
– Альцест! – крикнул я перед его домом. – Альцест, посмотри, что у меня есть!
Альцест вышел с одним рогаликом в руке, а с другим – во рту.
– У меня часы! – сказал я и поднес руку к самому рогалику, который торчал у него изо рта.
Альцест поглядел на мои часы, проглотил рогалик и сказал:
– Подумаешь! Ну и что?
– Они здорово ходят, у них есть стрелка для яиц всмятку, и еще они светятся ночью, – объяснил я.
– А внутри они какие? – спросил Альцест.
А я даже не сообразил, что можно заглянуть внутрь.
– Погоди, – сказал Альцест и побежал в дом. Он вернулся с новым рогаликом и перочинным ножом.
– Давай сюда часы, – сказал Альцест. – Я их ножиком открою. Я умею. Один раз я уже открывал папины часы.
Я дал часы Альцесту, и он начал ковырять их перочинным ножом. Тут я испугался, как бы он не сломал часы, и закричал:
– Отдай мои часы!
Но Альцест продолжал свое, он даже язык высунул от усердия. Тогда я стал отнимать у него часы. Ножик задел руку Альцеста, он закричал, часы открылись и упали на землю в 9 часов 10 минут. Я заплакал и пошел домой. А на часах так и осталось 9 часов 10 минут. Мама обняла меня и сказала, что папа починит часы.
Папа вернулся к обеду, и мама показала ему часы. Он покрутил какое-то колесико, посмотрел на маму, на меня и сказал:
– Послушай, Никола, эти часы починить нельзя. Но ты можешь играть с ними. Так даже лучше: с часами теперь больше ничего не случится, они останутся такими же красивыми, как были, и ты можешь носить их на руке.
Я видел, что папа доволен и мама тоже. Ну и я был рад.
Теперь на моих часах всегда четыре часа. Самое хорошее время: как раз тогда я ем булочку с шоколадом. А ночью цифры все равно светятся.
И правда, отличный подарок сделала мне бабушка!
Мы печатаем газету
На перемене Мексан показал нам подарок, который получил от своей крестной, – игрушечную типографию. Такая коробка, а в ней куча резиновых букв. Вставляешь буквы в рамочку, зажимаешь, чтобы буквы не выпали, и можешь составлять какие хочешь слова. А потом рамкой со словом нажимаешь на подушечку, пропитанную чернилами, как на почте, а после на бумагу, и слова напечатаются, как в газете, которую читает папа. А он всегда ругается, потому что мама уже забрала страницы с платьями, рекламами и кухонными рецептами. Да уж, типография у Мексана что надо!
Мексан нам показал все, что он уже напечатал. Он вытащил из кармана три листка бумаги, а на них много-много раз и в разные стороны было напечатано: «Мексан».
– Ведь правда же лучше, когда напечатано, чем когда написано ручкой, – сказал Мексан.
И правда, лучше!
– Эй, ребята, – сказал Руфус, – а что если нам напечатать газету?
Это он здорово придумал, и все согласились, даже Аньян, любимчик учительницы, он обычно не играет с нами на переменах, а повторяет уроки. Настоящий псих!
– А как будет называться наша газета? – спросил я.
Тут мы долго спорили. Одни предлагали назвать ее «Грозный», другие – «Победитель», третьи – «Великолепный» или «Герой» А Мексан хотел, чтобы газета называлась «Мексан». Он очень разозлился, когда Альцест сказал, что это дурацкое название и уж лучше назвать газету «Лакомка», как кондитерская рядом с его домом. Тогда мы решили, что название придумаем потом.
– А что мы будем печатать в газете? – спросил Клотер.
– Как что? То же самое, что и во взрослых газетах, – ответил Жоффруа. – Всякие новости, фотографии, рисунки, происшествия с ограблениями и убийствами, а еще биржевой курс.
Мы не знали, что такое биржевой курс, и Жоффруа нам объяснил, что это колонки с цифрами, напечатанные мелким шрифтом. Его папу они интересуют больше всего. Только Жоффруа не всегда можно верить, он такой врун, вечно рассказывает неизвестно что.
– Фотографии печатать мы не сможем, – сказал Мексан. – В моей типографии есть только буквы.
Тогда я сказал, что можно самим делать рисунки. Я, например, умею рисовать крепость с войском, которое ее атакует, с дирижаблями и самолетами, которые бомбят.
– А я могу нарисовать карту Франции со всеми департаментами, – сказал Аньян.
– Один раз я нарисовал маму, как она накручивает волосы на бигуди, – сказал Клотер. – Только мама разорвала мой рисунок. Хотя папа очень смеялся, когда его увидел.
– Все это прекрасно, – сказал Мексан. – Только если вы заполните газету вашими дурацкими рисунками, не останется места для интересных вещей.
Я спросил Мексана, не хочет ли он получить в ухо. Но Жоаким сказал, что Мексан прав и что у него, например, есть сочинение про весну, за которое он получил оценку 12, и что было бы здорово напечатать его в газете. Оно про цветы и про птичек, которые чирикают.
– Уж не думаешь ли ты, что мы будем тратить буквы на твое чириканье? – спросил Руфус. И они подрались.
– А я могу давать задачи, и чтобы читатели присылали решения. И мы будем ставить им оценки, – сказал Аньян.
Все просто попадали от смеха, а Аньян разревелся. Он сказал, что мы плохие, всегда над ним смеемся, что он пожалуется учительнице и нас накажут, а он больше никогда ничего не будет предлагать, и так нам и надо.
Договориться о чем-нибудь было очень трудно, потому что Жоаким и Руфус дрались, а Аньян плакал. Как тут печатать газету?
– А что мы будем делать с газетой, когда ее напечатаем? – спросил Эд.
– Как что? – сказал Мексан, – Мы будем ее продавать. Для того газеты и печатают. Их продают, получают много денег и покупают все, что хотят.
– А кому их продают? – спросил я.
– Ну… разным людям на улице, – сказал Альцест. – Надо бегать и кричать: «Специальный выпуск!» Тогда прохожие платят деньги.
– У нас будет всего одна газета, – сказал Клотер, – так и денег получится мало.
– Ну и что, а я ее продам очень дорого, – сказал Альцест.
– Почему это ты? Я сам ее буду продавать, – сказал Клотер. – И вообще, у тебя всегда пальцы в масле, ты испачкаешь газету, и никто не захочет ее купить.
– Сейчас ты узнаешь, какие у меня пальцы, – сказал Альцест и смазал Клотера по лицу.
Я очень удивился, потому что обычно Альцест не любит драться на переменах, ему и так еле хватает времени съесть свои бутерброды. Но сейчас он, наверное, очень сильно разозлился, Руфус и Жоаким даже посторонились, чтобы Альцесту и Клотеру было где подраться. А вообще-то правда, что у Альцеста пальцы всегда в масле. Когда с ним здороваешься, рука прямо скользит.
– Ну ладно, договорились, – сказал Мексан. – Директором газеты буду я.
– Интересно почему? – спросил Эд.
– Да потому, что типография моя, вот почему! – сказал Мексан.
– Постойте-ка, – крикнул Руфус, он перестал драться и подбежал к нам. – Ведь это я придумал печатать газету, значит, директором буду я!
– Эй, ты! – сказал Жоаким. – Мы же с тобой дрались, а ты меня бросил, какой же ты после этого друг?
– Ты уже получил свое, – сказал Руфус. У него из носа капала кровь.
– Не смеши меня, пожалуйста, – сказал Жоаким. Он весь был исцарапан. И они снова принялись драться прямо рядом с Альцестом и Клотером.
– Ну-ка повтори, какие у меня пальцы! – кричал Альцест.
– У тебя все пальцы в масле! У тебя все пальцы в масле! У тебя все пальцы в масле! – кричал Клотер.
– Если не хочешь получить в нос, Мексан, – сказал Эд, – то директором буду я.
– Так я тебя и испугался! – сказал Мексан.
А мне показалось, что он и правда испугался, потому что, когда говорил, то тихонько пятился назад. Тут Эд его толкнул, и типография со всеми буквами упала на землю. Мексан покраснел и бросился на Эда. Я хотел собрать буквы, но Мексан наступил мне на руку. И тогда Эд немного посторонился, а я врезал Мексану. А тут пришел Бульон (наш воспитатель, только настоящее имя у него другое) и начал нас разнимать. И тогда случилось ужасное, он забрал типографию. Он сказал, что все мы бездельники, и оставил нас после уроков. Потом он пошел звонить на урок и вернулся, чтобы отнести Аньяна в медицинский кабинет, потому что его стошнило. У Бульона жутко сколько дел!
А газету мы так печатать и не будем. Бульон сказал, что до летних каникул типографию не отдаст.
Ну и пусть, все равно нам нечего было печатать в этой газете. Ведь у нас не происходит никаких интересных событий!
Розовая ваза
Я был дома и играл мячом в гостиной. Вдруг – бум! Оказывается, я разбил розовую вазу. Сразу же прибежала мама, а я заплакал.
– Никола, – сказала мама, – ты же прекрасно знаешь, что с мячом дома играть нельзя! Видишь, что ты натворил: разбил розовую вазу! Ты же знаешь, как папа любит ее! Вот он придет, и ты сам ему скажешь. Пусть он тебя накажет, может быть, это послужит тебе хорошим уроком!
Мама собрала с ковра осколки вазы и ушла на кухню. А я продолжал плакать, потому что если пала узнает про вазу, у меня будут всякие неприятности.
Когда папа пришел с работы, он уселся в свое любимое кресло, открыл газету и начал читать. Мама позвала меня на кухню и спросила:
– Ну как, ты сознался папе, что натворил?
– Я не хочу ему говорить! – объяснил я и снова заплакал.
– Ох, Никола! Ты же знаешь, что я этого не люблю, – сказала мама. – Нельзя быть таким трусишкой. Ты уже большой мальчик. Сейчас же иди в гостиную и все расскажи папе!
А я точно знаю, если мне говорят, что я большой мальчик, жди неприятностей. Но мама смотрела на меня очень строго, поэтому я пошел в гостиную.
– Пап… – сказал я.
– Угу? – сказал папа. Он продолжал читать газету.
– Я разбил розовую вазу, – быстро сказал я, а в горле у меня застрял большой ком.
– Угу… – сказал папа. – Очень хорошо, дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Жалко, что в 7 часов 32 минуты, когда мы с мамой сели ужинать, не надо было варить яйца всмятку. Я ел и глядел на свои часы, а мама велела мне немножко поторопиться, потому что суп остынет. Тогда я налег на суп и управился с ним прежде, чем длинная стрелка закончила третий круг. В 7 часов 51 минуту мама принесла кусок вкусного пирога, он остался еще с обеда, а встали мы из-за стола в 7 часов 58 минут. Мама разрешила мне чуточку поиграть перед сном, а я все время прижимал часы к уху, чтобы послушать, как они тикают. Потом мама велела мне идти ложиться. Я радовался точно так же, как в тот раз, когда мне подарили авторучку. От нее еще повсюду были кляксы. Я попробовал не снимать часы, когда ложился в постель. Но мама сказала, что для часов это вредно. Тогда я положил часы на тумбочку так, чтобы хорошо их видеть, когда повернусь на бок. В 8 часов 38 минут мама потушила свет.
И тогда, вот здорово: оказалось, что цифры и стрелки на моих часах в темноте светятся! Даже если бы я ночью захотел сварить яйца всмятку, не нужно было бы зажигать свет. Спать мне совсем не хотелось, я все время смотрел на часы. И тут я услышал, как внизу открылась дверь: это пришел папа. Я очень обрадовался, что смогу показать ему бабушкин подарок. Я встал, надел на руку часы и вышел из комнаты.
Папа на цыпочках поднимался по лестнице.
– Папа! – закричал я. – Посмотри, какие замечательные часы мне подарила бабушка!
Папа так удивился, что от удивления чуть не упал с лестницы.
– Тсс, Никола, – сказал он мне, – тише, ты разбудишь маму!
Тут зажегся свет, и из спальни вышла мама.
– Мама уже проснулась, – сказала она. Лицо у нее было сердитым.
Потом она спросила, неужели деловые обеды кончаются в такое время.
– Ну, – сказал папа, – ведь еще не так поздно.
– Сейчас 11 часов 58 минут, – сказал я гордо, потому что очень люблю помогать маме и папе.
– Твоя мама всегда придумывает прекрасные подарки, – сказал папа маме.
– Сейчас как раз самое подходящее время, чтобы поговорить о моей маме, тем более при ребенке, – ответила мама, и было видно, что она не шутит. Потом она мне велела идти в постель и поскорее заснуть.
Я вернулся к себе в комнату, а папа с мамой еще немного поговорили. Засыпать я начал в 12 часов 14 минут.
Я проснулся в 5 часов 7 минут. Было уже светло. И очень жаль, потому что из-за этого цифры на моих часах почти перестали светиться. Но я не спешил вставать. Ведь сегодня занятий в школе не было. И тут я подумал, что мог бы помочь папе: он жалуется, что его начальник все время ворчит, будто папа опаздывает на службу. Я немного подождал, а в 5 часов 12 минут пошел в спальню к папе с мамой и крикнул:
– Папа, уже светло! Ты опоздаешь на службу! Папа очень удивился, но теперь это было не опасно, постель ведь не лестница, с нее не упадешь. Только вид у него был чудной, как будто он и вправду упал. Мама тоже сразу проснулась.
– Что случилось, что такое? – спросила она.
– Это часы, – сказал папа, – кажется, уже светло.
– Да, – сказал я, – 5 часов 15 минут и большая стрелка приближается к 16.
– Браво! – сказала мама. – Теперь возвращайся в постель, мы уже проснулись.
Я снова лег, но мне пришлось сбегать к ним еще три раза: в 5 часов 47 минут, в 6 часов 18 минут и в 7 часов 2 минуты, чтобы они наконец встали.
Когда мы сидели за завтраком, папа крикнул маме:
– Поторопись немного с кофе, дорогая, я опаздываю, я жду уже пять минут.
– Восемь, – сказал я.
Мама пришла и как-то странно на меня посмотрела. Когда она наливала в чашки кофе, то оно немного пролилось на клеенку, потому что рука у нее дрожала. Надеюсь, мама не заболела.
– Я сегодня пораньше приду к обеду, – сказал папа. – Я только отмечусь на службе.
Я спросил у мамы, что такое отмечаться, но она сказала, что мне это знать не нужно и чтобы я шел играть на улицу. В первый раз в жизни я пожалел, что мне не надо идти в школу. Мне так хотелось, чтобы ребята увидели мои часы. В нашем классе часов ни у кого нет. Правда, один раз в школу с часами пришел Жоффруа. Он пришел с часами своего папы, большими, с крышкой и с цепочкой. Отличные часы у папы Жоффруа! Только, кажется, Жоффруа взял их без спроса, и у него потом были неприятности. А мы больше никогда не видели этих часов. Жоффруа сказал, что ему так попало, что мы и его самого могли бы больше никогда не увидеть.
Я пошел к Альцесту, моему другу. Он живет совсем близко от меня. Альцест очень толстый, он все время что-нибудь жует. Я знаю, что Альцест рано встает, потому что много ест за завтраком, а для этого нужно время.
– Альцест! – крикнул я перед его домом. – Альцест, посмотри, что у меня есть!
Альцест вышел с одним рогаликом в руке, а с другим – во рту.
– У меня часы! – сказал я и поднес руку к самому рогалику, который торчал у него изо рта.
Альцест поглядел на мои часы, проглотил рогалик и сказал:
– Подумаешь! Ну и что?
– Они здорово ходят, у них есть стрелка для яиц всмятку, и еще они светятся ночью, – объяснил я.
– А внутри они какие? – спросил Альцест.
А я даже не сообразил, что можно заглянуть внутрь.
– Погоди, – сказал Альцест и побежал в дом. Он вернулся с новым рогаликом и перочинным ножом.
– Давай сюда часы, – сказал Альцест. – Я их ножиком открою. Я умею. Один раз я уже открывал папины часы.
Я дал часы Альцесту, и он начал ковырять их перочинным ножом. Тут я испугался, как бы он не сломал часы, и закричал:
– Отдай мои часы!
Но Альцест продолжал свое, он даже язык высунул от усердия. Тогда я стал отнимать у него часы. Ножик задел руку Альцеста, он закричал, часы открылись и упали на землю в 9 часов 10 минут. Я заплакал и пошел домой. А на часах так и осталось 9 часов 10 минут. Мама обняла меня и сказала, что папа починит часы.
Папа вернулся к обеду, и мама показала ему часы. Он покрутил какое-то колесико, посмотрел на маму, на меня и сказал:
– Послушай, Никола, эти часы починить нельзя. Но ты можешь играть с ними. Так даже лучше: с часами теперь больше ничего не случится, они останутся такими же красивыми, как были, и ты можешь носить их на руке.
Я видел, что папа доволен и мама тоже. Ну и я был рад.
Теперь на моих часах всегда четыре часа. Самое хорошее время: как раз тогда я ем булочку с шоколадом. А ночью цифры все равно светятся.
И правда, отличный подарок сделала мне бабушка!
Мы печатаем газету
На перемене Мексан показал нам подарок, который получил от своей крестной, – игрушечную типографию. Такая коробка, а в ней куча резиновых букв. Вставляешь буквы в рамочку, зажимаешь, чтобы буквы не выпали, и можешь составлять какие хочешь слова. А потом рамкой со словом нажимаешь на подушечку, пропитанную чернилами, как на почте, а после на бумагу, и слова напечатаются, как в газете, которую читает папа. А он всегда ругается, потому что мама уже забрала страницы с платьями, рекламами и кухонными рецептами. Да уж, типография у Мексана что надо!
Мексан нам показал все, что он уже напечатал. Он вытащил из кармана три листка бумаги, а на них много-много раз и в разные стороны было напечатано: «Мексан».
– Ведь правда же лучше, когда напечатано, чем когда написано ручкой, – сказал Мексан.
И правда, лучше!
– Эй, ребята, – сказал Руфус, – а что если нам напечатать газету?
Это он здорово придумал, и все согласились, даже Аньян, любимчик учительницы, он обычно не играет с нами на переменах, а повторяет уроки. Настоящий псих!
– А как будет называться наша газета? – спросил я.
Тут мы долго спорили. Одни предлагали назвать ее «Грозный», другие – «Победитель», третьи – «Великолепный» или «Герой» А Мексан хотел, чтобы газета называлась «Мексан». Он очень разозлился, когда Альцест сказал, что это дурацкое название и уж лучше назвать газету «Лакомка», как кондитерская рядом с его домом. Тогда мы решили, что название придумаем потом.
– А что мы будем печатать в газете? – спросил Клотер.
– Как что? То же самое, что и во взрослых газетах, – ответил Жоффруа. – Всякие новости, фотографии, рисунки, происшествия с ограблениями и убийствами, а еще биржевой курс.
Мы не знали, что такое биржевой курс, и Жоффруа нам объяснил, что это колонки с цифрами, напечатанные мелким шрифтом. Его папу они интересуют больше всего. Только Жоффруа не всегда можно верить, он такой врун, вечно рассказывает неизвестно что.
– Фотографии печатать мы не сможем, – сказал Мексан. – В моей типографии есть только буквы.
Тогда я сказал, что можно самим делать рисунки. Я, например, умею рисовать крепость с войском, которое ее атакует, с дирижаблями и самолетами, которые бомбят.
– А я могу нарисовать карту Франции со всеми департаментами, – сказал Аньян.
– Один раз я нарисовал маму, как она накручивает волосы на бигуди, – сказал Клотер. – Только мама разорвала мой рисунок. Хотя папа очень смеялся, когда его увидел.
– Все это прекрасно, – сказал Мексан. – Только если вы заполните газету вашими дурацкими рисунками, не останется места для интересных вещей.
Я спросил Мексана, не хочет ли он получить в ухо. Но Жоаким сказал, что Мексан прав и что у него, например, есть сочинение про весну, за которое он получил оценку 12, и что было бы здорово напечатать его в газете. Оно про цветы и про птичек, которые чирикают.
– Уж не думаешь ли ты, что мы будем тратить буквы на твое чириканье? – спросил Руфус. И они подрались.
– А я могу давать задачи, и чтобы читатели присылали решения. И мы будем ставить им оценки, – сказал Аньян.
Все просто попадали от смеха, а Аньян разревелся. Он сказал, что мы плохие, всегда над ним смеемся, что он пожалуется учительнице и нас накажут, а он больше никогда ничего не будет предлагать, и так нам и надо.
Договориться о чем-нибудь было очень трудно, потому что Жоаким и Руфус дрались, а Аньян плакал. Как тут печатать газету?
– А что мы будем делать с газетой, когда ее напечатаем? – спросил Эд.
– Как что? – сказал Мексан, – Мы будем ее продавать. Для того газеты и печатают. Их продают, получают много денег и покупают все, что хотят.
– А кому их продают? – спросил я.
– Ну… разным людям на улице, – сказал Альцест. – Надо бегать и кричать: «Специальный выпуск!» Тогда прохожие платят деньги.
– У нас будет всего одна газета, – сказал Клотер, – так и денег получится мало.
– Ну и что, а я ее продам очень дорого, – сказал Альцест.
– Почему это ты? Я сам ее буду продавать, – сказал Клотер. – И вообще, у тебя всегда пальцы в масле, ты испачкаешь газету, и никто не захочет ее купить.
– Сейчас ты узнаешь, какие у меня пальцы, – сказал Альцест и смазал Клотера по лицу.
Я очень удивился, потому что обычно Альцест не любит драться на переменах, ему и так еле хватает времени съесть свои бутерброды. Но сейчас он, наверное, очень сильно разозлился, Руфус и Жоаким даже посторонились, чтобы Альцесту и Клотеру было где подраться. А вообще-то правда, что у Альцеста пальцы всегда в масле. Когда с ним здороваешься, рука прямо скользит.
– Ну ладно, договорились, – сказал Мексан. – Директором газеты буду я.
– Интересно почему? – спросил Эд.
– Да потому, что типография моя, вот почему! – сказал Мексан.
– Постойте-ка, – крикнул Руфус, он перестал драться и подбежал к нам. – Ведь это я придумал печатать газету, значит, директором буду я!
– Эй, ты! – сказал Жоаким. – Мы же с тобой дрались, а ты меня бросил, какой же ты после этого друг?
– Ты уже получил свое, – сказал Руфус. У него из носа капала кровь.
– Не смеши меня, пожалуйста, – сказал Жоаким. Он весь был исцарапан. И они снова принялись драться прямо рядом с Альцестом и Клотером.
– Ну-ка повтори, какие у меня пальцы! – кричал Альцест.
– У тебя все пальцы в масле! У тебя все пальцы в масле! У тебя все пальцы в масле! – кричал Клотер.
– Если не хочешь получить в нос, Мексан, – сказал Эд, – то директором буду я.
– Так я тебя и испугался! – сказал Мексан.
А мне показалось, что он и правда испугался, потому что, когда говорил, то тихонько пятился назад. Тут Эд его толкнул, и типография со всеми буквами упала на землю. Мексан покраснел и бросился на Эда. Я хотел собрать буквы, но Мексан наступил мне на руку. И тогда Эд немного посторонился, а я врезал Мексану. А тут пришел Бульон (наш воспитатель, только настоящее имя у него другое) и начал нас разнимать. И тогда случилось ужасное, он забрал типографию. Он сказал, что все мы бездельники, и оставил нас после уроков. Потом он пошел звонить на урок и вернулся, чтобы отнести Аньяна в медицинский кабинет, потому что его стошнило. У Бульона жутко сколько дел!
А газету мы так печатать и не будем. Бульон сказал, что до летних каникул типографию не отдаст.
Ну и пусть, все равно нам нечего было печатать в этой газете. Ведь у нас не происходит никаких интересных событий!
Розовая ваза
Я был дома и играл мячом в гостиной. Вдруг – бум! Оказывается, я разбил розовую вазу. Сразу же прибежала мама, а я заплакал.
– Никола, – сказала мама, – ты же прекрасно знаешь, что с мячом дома играть нельзя! Видишь, что ты натворил: разбил розовую вазу! Ты же знаешь, как папа любит ее! Вот он придет, и ты сам ему скажешь. Пусть он тебя накажет, может быть, это послужит тебе хорошим уроком!
Мама собрала с ковра осколки вазы и ушла на кухню. А я продолжал плакать, потому что если пала узнает про вазу, у меня будут всякие неприятности.
Когда папа пришел с работы, он уселся в свое любимое кресло, открыл газету и начал читать. Мама позвала меня на кухню и спросила:
– Ну как, ты сознался папе, что натворил?
– Я не хочу ему говорить! – объяснил я и снова заплакал.
– Ох, Никола! Ты же знаешь, что я этого не люблю, – сказала мама. – Нельзя быть таким трусишкой. Ты уже большой мальчик. Сейчас же иди в гостиную и все расскажи папе!
А я точно знаю, если мне говорят, что я большой мальчик, жди неприятностей. Но мама смотрела на меня очень строго, поэтому я пошел в гостиную.
– Пап… – сказал я.
– Угу? – сказал папа. Он продолжал читать газету.
– Я разбил розовую вазу, – быстро сказал я, а в горле у меня застрял большой ком.
– Угу… – сказал папа. – Очень хорошо, дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38