И я увидела раны, укусы, рубцы. И поняла, что если об этом станет известно, Совет обратит на нас самое пристальное внимание.
Кажется, начинаю понимать:
– Убийство дином другого дина…
– …всегда влечет за собой обязательное расследование Советом. А им только дай предлог, всю кровь высосут, вы же знаете, как действуют эти штрафные санкции. Я не знаю, кто убил моего мужа, мистер Рубио, но не исключено, что они вместе занимались… недозволенными делишками. Делишками, за которые пришлось бы отвечать всем его состоянием. И вот, чтобы избежать какого-либо официального расследования Советом…
– …вы сговорились с Валлардо и Наделем, чтобы фотографии и результаты вскрытия указывали на то, что в смерти повинен человек. Нет дина-убийцы, нет расследования, нет штрафов.
– Теперь вы все знаете. Что, неужели так ужасно желание сохранить свои средства?
Я качаю головой:
– А как быть с Эрни? Почему здесь вы солгали?
– Кто это?
– Мой партнер. Тот, кто приходил к вам…
Она отмахивается, случайно задев меня при этом:
– Снова это. На этот раз я действительно не понимаю, о чем вы говорите. Вы обнаружили еще какие-нибудь основания для обвинений? – Джудит протягивает руки, будто бы для наручников, но я злобно отталкиваю их, прежде всего потому, что она права. У меня нет никаких доказательств того, что она замешана в смерти Эрни, и недостаток информации просто бесит меня.
– Надель мертв, – рявкаю я.
– Это мне известно.
– Откуда?
– Эмиль… доктор Валлардо узнал об этом сегодня вечером и тут же позвонил мне. Насколько я поняла, Наделя обнаружили в виде чернокожей женщины в Центральном парке. Вот бедолага.
– Я был там. Его убили – заказное убийство.
– Вы и в этом меня обвиняете?
– Я никого не обвиняю…
– Очень жаль, что вам кажется, будто я ответственна за все убийства на Манхэттене, но уверяю вас, что не менее вашего переживаю из-за всего этого. Если вы выглянете за дверь, то увидите двух моих телохранителей, готовых ворваться сюда по первому зову. – Я бросаю взгляд на закрытую дверь, однако решаю поверить ей на слово. – Я готова к неожиданностям, мистер Рубио. А вы?
И в тот же момент с театральным эффектом распахиваются двери, и я вижу Гленду, зажатую между двумя здоровенными телохранителями, которые вчера утром приветствовали меня в офисе Джудит. Гленда извивается, пинается, визжит: «…отстаньте, суки… пасть порву…», одним словом, старается нанести как можно больше ущерба и голосом, и ногами.
– Ваша знакомая? – интересуется Джудит, и я скромно киваю. – Отпустите ее, – бросает она телохранителям, и те грубо швыряют Гленду во дворик. Я пытаюсь не пустить ее вслед за обидчиками в танцевальный зал, но не так-то просто удержать сто пятьдесят фунтов рассвирепевшего Хадрозавра. Наконец она успокаивается, и я отпускаю ее.
– Притащила тебе пару сосисок, – говорит Гленда и вываливает мне в руки гору закусок. – Не пора ли нам сваливать? Кажется, буфетчик мной недоволен.
– Думаю, мы почти закончили. – Я поворачиваюсь к Джудит: – Если только вы не хотите еще что-нибудь мне сообщить.
– Нет, если только вы не хотите еще в чем-нибудь меня обвинить.
– Пока нет. Благодарю вас. Но на вашем месте я бы не уезжал из города.
Кажется, это ее забавляет.
– Я не привыкла подчиняться приказам.
– А я и не предлагаю.
Я запихиваю в рот сосиску и принимаюсь жевать, обжигая нёбо. Я собирался выдать напоследок еще несколько залпов в сторону миссис Макбрайд, но если сейчас заговорю, то могу угодить в нее сосиской, а от этого никому лучше не станет.
Крепко взяв Гленду за руку, я вывожу ее из садика, через танцевальный зал, мимо толпы подвыпивших гуляк к ближайшей станции метро. В обмен на жетоны я отдаю кассиру последний трояк из бумажника, и мы направляемся к поезду, следующему в южном направлении.
Гленда вернулась в свою квартиру, а я в львиное логово. Я стою у дверей президентских апартаментов с магнитной картой-ключом в руках, готовый вставить ее в замок. Там, внутри, Сара, может спит, а может, не спит, и все запасы силы воли, которые я ухитрился наскрести в метро, вполне могут улетучиться через какую-нибудь незаделанную щель. Со всех сторон меня окружает народ, желающий моей смерти, в кармане пусто, никаких перспектив на горизонте, но именно в ближайшие пять минут выяснится, спасен я или погиб. Я сую карту в щель.
Войдя в номер, я сразу замечаю, что храпа не слышно, а в спальне горит свет. Сара уже не спит. Я тут же сам с собой договариваюсь: если Сара читает, смотрит телевизор или просто там околачивается, я заказываю ей кофе, выклянчиваю у портье несколько баксов, отправляю ее домой на такси, и никакой ерунды. А вот если я войду в спальню и обнаружу ее гибкое податливое тело под одеялами – на одеялах – среди одеял – нагое и ждущее моего возвращения, тогда я захлопну ставни перед остатками добропорядочности и отдамся во власть первичных инстинктов, продолжающих руководить моим телом, когда я головой вперед кидаюсь в сладостную пропасть греха.
На подушке записка. И никакой Сары.
Записка гласит: «Дорогой Винсент, прости, что заставила тебя сожалеть. Пожалуйста, вспоминай меня с нежностью. Сара».
Прижав записку к груди, я падаю на кровать и считаю плитки на потолке. Этой ночью мне не заснуть.
14
Как и ожидалось, царства грез я так и не достиг. Ночь я провел в ванне, плескаясь без оболочки то в ледяной, то в обжигающе-горячей воде. Каждые полчаса я ковылял в спальню, натягивал облачение на случай проникновения со взломом горничной и предпринимал очередную безуспешную попытку погрузиться в сон. Ленивый бездельник этот песочный человечек. Я его ненавижу.
В восемь часов утра звонит телефон. Это Салли из лос-анджелесского «ТруТел», и она сообщает, что со мной хочет поговорить Тейтельбаум.
– Давай его сюда, – разрешаю я Салли, и он сразу же тут как тут. Похоже, он был там с самого начала.
– Ты уволен! – первое, что вопит он мне в ухо, и мною овладевает нехорошее предчувствие, что оно же окажется и последним.
– Я… о чем, черт возьми, вы говорите?
– Разве не обсудили мы все насчет Ватсона? Не было у нас такой чертовой дискуссии?
– Какие дискуссии?… Вы сказали не крутиться вокруг гибели Эрни, вот и все…
– А ты именно этим и занимаешься! – У меня стакан в руке дрожит от его крика, и поверхность воды начинает рябить. – Ты меня кинул, Рубио, а теперь я тебя выкину.
– Успокойтесь, – демонстративно понижаю я голос. – Я задал несколько вопросов исключительно в перспективах дела Макбрайда…
– Я не один из твоих подозреваемых, Рубио. Тебе меня не одурачить. Мне все известно о твоей маленькой подружке из «Джей amp; Ти»… Мы знаем все, что она сделала.
Гленда? Вот дерьмо – он знает о файлах.
– И мы знаем, что втянул ее ты. Это промышленный шпионаж, это кража со взломом, это переходит всякие границы. И еще это то, что с меня хватит. – Я слышу, как Тейтельбаум топает по комнате, как валятся со стола безделушки, и хотя удивительно, что он вообще оторвал задницу от стула, слышно, как нелегко ему это далось: от натуги он задыхается и пыхтит: – Ты уволен, я закрываю твою кредитную карту, с тобой покончено. Всё.
– Так… что же теперь? – надуваю я губы. – Вы хотите, чтобы я вернулся в Лос-Анджелес?
– Мне наплевать, что ты будешь делать, Рубио, я аннулировал твой обратный билет, так что оставайся в Нью-Йорке, если тебе угодно, у них там в туннелях метро отличное общество бездомных бродяг. Я, разумеется, обзвонил все фирмы в городе, так что единственная работа, которую ты сможешь здесь получить в качестве детектива, – это разыскивать, куда запропастился твой последний чек на социальное пособие.
– Я тут кое-что раскопал, мистер Тейтельбаум, – пускаюсь я в объяснения. – На сей раз это не дерьмо собачье, это по-настоящему важно, и я не собираюсь бросать все, потому что…
Но он вешает трубку. Я перезваниваю и небрежно прошу Салли соединить меня с шефом.
После короткой паузы я снова слышу голос Салли:
– Он не подходит к телефону, – объясняет она. – Извини, Винсент. Может быть, я могу тебе чем-то помочь?
Я раздумываю, не использовать ли Салли в качестве провокатора, попросив у нее потихоньку влезть в компьютер, восстановить мою кредитную карту и прислать новый билет до Лос-Анджелеса, но я уже подвел Гленду и добавлять очередное существо в мой список пострадавших друзей не хочу.
– Ничем, – отвечаю я. – Я в полной заднице, вот и все.
– Все уладится, – утешает меня секретарша.
– Конечно. Конечно, уладится. – Без кредитной карты и с пустым карманом меня, возможно, хватит еще на день. В комнате заметно мрачнеет.
– Переслать вам сообщения?
– Какие сообщения?
– Тут их целая кипа, разве мистер Тейтельбаум вам не сказал?
– Не совсем. Черт, какая разница. Что-нибудь важное?
– Не знаю. Все они от какого-то полицейского сержанта, Дана Паттерсона. Просто просит ему перезвонить. Говорит, это срочно, их тут четыре или пять.
Я тут же прекращаю разговор с Салли и соединяюсь с лос-анджелесским полицейским департаментом. Короткое «Винсент Рубио. Дана Паттерсона, пожалуйста», и вскоре на другом конце провода уже он сам:
– Дан Паттерсон.
– Дан, это я. Что случилось?
– Ты дома? – интересуется он.
– Я в Нью-Йорке.
Пауза, несколько напряженная.
– Ты не… не начал опять…
– Да. Вовсю. Не спрашивай.
– Ладно, – тут же соглашается он. Вот это друг. – Мы кое-что нашли в заднем помещении того ночного клуба.
– «Эволюции»?
– Да. Помнишь, я говорил тебе, что там возятся ребята из управления. И что одна коробка уцелела. Ну вот, они там такого странного дерьма накопали, что я подумал, тебе захочется знать, и речь вовсе не о нелегальной порнухе.
– Я так понимаю, что это не телефонный разговор. – В моей жизни начинает вырисовываться некий узор, и становится утомительно следовать его изгибам по всему глобусу.
– Тут надо показывать, и, поверь мне, ты не поймешь ничего, пока своими глазами не увидишь всю эту чертовщину. Мне пришлось всю эту хрень отправить в Совет, и у них вот-вот начнется экстренное заседание по этому поводу, но кое-какие бумаги я для тебя скопировал.
– Что ты скажешь на то, что я больше не занимаюсь делом «Эволюция-клуба»?
– Ничего – фотокопии все равно в твоем распоряжении.
– А если я скажу тебе, что у меня нет денег на билет в Лос-Анджелес, что я официально внесен в черный список всех сыскных контор города, что мне плевать на Тейтельбаума и все его дела, что меня тут вот-вот прикончат и что мне понадобится прорва денег, чтобы вернуться в Нью-Йорк после нашего свидания?
Ему нужно время, чтобы все это переварить, но не так много, как я ожидал.
– Тогда я пройдусь пошлю тебе денег через «Вестерн Юнион».
– Это так важно?
– Это так важно, – отвечает он, и через два часа я стою в очереди в аэропорту с верным саквояжем в руках.
Время и место: Лос-Анджелес, пять часов спустя. Билет первого класса мне получить не удалось. Сотрудник за стойкой предложил мне обратиться к сотруднику за столом, сотрудник за столом предложил переговорить с экипажем, экипаж отправил меня обратно через весь терминал к сотруднику за стойкой, и к тому времени, когда я наконец понял, что да, они были бы счастливы предоставить мне место первого класса, мест уже не осталось, потому что последнее было продано час назад. А потому весь полет я провел зажатый между угрюмым компьютерным дизайнером, чей лэптоп и сопутствующие аксессуары загромоздили как его, так и мой откидной столик, и шестилетним мальчишкой, чьим родителям, дерьму собачьему, посчастливилось занять места первого класса. Каждые два часа его мамаша подходила к нашему неприкасаемому экономичному классу и просила мальчишку не беспокоить приятного мужчину – меня – по соседству, а Тимми (или Томми, или Джимми, не помню) торжественно клялся всеми персонажами комиксов, что свято придерживается правил. Хотя не успевала мать скрыться за разделяющей классы занавеской, он опять принимался колотить по всевозможным поверхностям, не исключая и части моего тела. Это был, без сомнения, будущий Бадди Рич, но несмотря на весь его талант, я был готов, рискуя жизнью, здоровьем и утратой джазового гения, лично выкинуть его в ближайший аварийный люк.
Когда мне все-таки удавалось вздремнуть, я видел Сару.
В Лос-Анджелесе даже в аэропорту не сразу поймаешь такси, но в конце концов я все-таки отыскал одно, желающее доставить меня в Пасадену. Деньги, посланные мне Даном, тают на глазах; только билет на самолет без предварительного заказа обошелся мне более чем в две тысячи долларов. Я принимаю решение вернуть ему долг, как только снова встану на ноги, когда бы это ни произошло. Ну, а пока я по уши в дерьме и стремительно опускаюсь.
По сто десятой автостраде мы мигом доезжаем до парковой дороги Аройо Виста, а отсюда рукой подать до пригородного дома Дана, где он собирался провести выходные. Вскоре мы тормозим перед бело-голубым домом с пологой крышей, чуть не врезавшись в «форд-пикап», стоящий на подъездной дорожке. Я расплачиваюсь и вылезаю.
На крыльце Данова жилища лежит сегодняшняя «Лос-Анджелес тайме», распахнутые страницы шелестят на дующем с юга теплом ветру. Я осторожно перешагиваю через утренние заголовки, особо стараясь не наступить на воскресный комикс, и стучу в дверь. Эта дверь очень нуждается в покраске, поскольку лак давно слез под воздействием вездесущих химикатов, загрязняющих воздух, однако под ним крепкий дуб, мужественно отражающий мои удары.
Я жду. Вероятно, Дан оттягивается в гостиной, лежит в своей дешевой имитации кресла «Ленивец» перед виртуальной капельницей из чипсов «Читос» и супа «Чанки» и щурится, пытаясь разглядеть происходящее на двадцатидюймовом экране, потому что этот упрямый осел категорически отказывается от контактных линз. «Достаточно того, что я каждый день гримируюсь, – сказал он мне как-то. – Не хватало еще возиться с контактными линзами». Об очках при нем лучше не заикаться.
Проходит минута, и никакого отклика. Я пробую снова, на этот раз чуть посильнее.
– Данни! – кричу я, приставив губы так близко к двери, что чуть ли не целую ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40