– Квартиры над мастерскими и магазинами, никаких гребаных лифтов, – объясняет она.
Ну да, теперь я уверен, что в Лос-Анджелесе такого не бывает. Даже бедняки в обморок упадут от одной мысли. Любое расстояние свыше двадцати футов по вертикали или как угодно должно быть проехано. Желательно с кондиционером. Если нам охота поупражняться, мы едем в спортзал, благодарю покорно.
– То есть с работой-то все нормально, – продолжает Гленда. – Но хочу заметить, тебя уже на пятый день наизнанку выворачивает от спертого воздуха и завернутой в бумажку жратвы. Да еще эти затраханные насекомые повсюду, на полу, на моей гребаной жратве…
– Макбрайд… он чем-то занимался… в съемной конуре? – Не может быть, у него же миллионы, а может, и миллиарды.
Она качает головой, ковыряет в носу. Я ж говорю, шикарная дама.
– Никто не ведет речи о съемной конуре, да только дом дерьмовый. Тут, рядом, в Ист-Виллидж, не трущобы или что-то в этом духе, просто не слишком ухоженный. Одним словом, мы засели напротив и весь гребаный день фотографировали тот дом, где они трахались, он, кстати, немного получше. Думаю, это девчонкина квартира. Могу спорить, им сначала пришлось вызвать долбаного дезинсектора. Хренова туча тараканов…
В конце концов, мне удается соединить во рту достаточно слогов, чтобы направить беседу в сторону особы, с которой Макбрайда застали на месте преступления. Я интересуюсь именем.
– Имя я тебе дам, только ты не проболтайся. Я своей задницей рискую. Так что я тебе ничего не говорила, лады?
– Вот тебе крест, клянусь окаменелостями предков!
– Известно, что маленький извращенец трахался по всему городу – жена, что ли, у него была фригидная, или еще чего, – но та сучка, с которой мы его застукали, оказалась настоящей профурсеткой. – Я что, незнаком с этим ругательством? – Секс-бомба по человечьим понятиям, титьки вот досюда, ноги, как ходули. – Почему, слушая ее, я смущаюсь больше, чем она, произнося все это?
– Ее зовут Сара, – продолжает Гленда. – Сколько гребаных раз доносилось до меня из жучка это имя! О, Сара, ты прекрасна, Сара. Ты восхитительна, Сара. Давай, Сара, давай. Меня тошнило от этих извращений. Я прямо из себя выходила.
– Сара… – Меня интересует фамилия.
– Актон… Ачтон… что-то вроде этого. – Грязная на язык представительница Хадрозавров пожимает плечами и заглатывает остатки своего тимьяна. Однако неудачно: следует нутряной кашель, и Гленда жадно хватает воздух.
– Что б его! Я точно не помню, но она поет в какой-то дыре неподалеку от Таймс-Сквер. Долбаная певичка, вот кто она такая.
Я тотчас прихожу в себя, все следы базилика временно изгоняются в какие-то заброшенные уголки мозга, никак не связанные с речью или решимостью.
– Она поет сегодня?
– Я что, похожа на ее долбаного менеджера?
– Как ты думаешь, поет она сегодня?
– Ну, по мне, так обязательно. Несколько месяцев прошло с тех пор, как я видела эту бестию, но думаю, там все по-старому. Что, хочешь повидать это исчадие рода человеческого? Какого хрена?
Базилик снова бьет мне в голову, мягкая такая волна, что сливается со страстным желанием отыскать нового свидетеля, дорогу в объезд недостающих свидетельств и уклончивых ответов, путь к Макбрайду, путь к Эрни.
Я слизываю остатки со дна чаши и говорю просто:
– Охота послушать.
7
Двуногие млекопитающие и сами по себе существа весьма порочные – грубы, эгоцентричны, обычно не в ладах с гигиеной, – а уж от целой своры мерзких обезьян меня просто бросает в дрожь. Это инстинктивная реакция, от которой непроизвольно сжимаются внутренности. Уверен, что истоки ее в моем коллективном бессознательном неприятии, болезненной непереносимости, заложенной в генах. Мои праотцы наблюдали, как эти существа развивались не более чем от волосатых жаб, и сколь мучительным должно было быть беспомощное осознание, что когда-нибудь в будущем придется соседствовать с этим обособленным, но разумным родом. Разумеется, мои предки могли перебить маленьких неандертальцев, обратив их в паштет парой хороших ударов хвоста, но вот решили постараться жить в мире с людьми и даже подделаться под них, если нужда заставит. Неразумный ша г.
А потому сижу я теперь в человечьем ночном клубе, слушаю человечьи вопли, вдыхаю человечий пот, касаюсь оголенной человечьей плоти и думаю о болезнях всякий раз, когда меня случайно задевают. В воздухе парят гигантские клубы дыма, и хотя на случайный сигаретный дымок я внимания не обращаю, здесь меня наизнанку выворачивает от впечатляющего разнообразия марок, смол и фильтров. Примитивная осветительная система расцвечивает во всем остальном унылую сцену. выделяющуюся лишь небольшой приподнятостью пола и бордовым бархатным занавесом.
– Когда начнется? – спрашиваю я Гленду, потягивающую джин с тоником. Сквозь наш метаболизм алкоголь проскальзывает, как ребенок по водяной горке, но Гленда всегда придерживалась теории насчет чужого монастыря. Я заказал воду со льдом, потому что в плату за вход включены два напитка, и платы этой хватило бы на полтора дня хорошего базиликового загула.
– Бармен сказал, что она выходит около десяти.
– Хорошо. – Дольше мне здесь не вынести. Мой саквояж, который держится молодцом, несмотря на весь сегодняшний марафон, стоит у моих ног в грязи запятнанного алкоголем и остатками блевотины пола.
Еще через несколько минут вынужденной близости к этим слабоумным бабуинам я успокаиваюсь, так как свет гаснет, и лишь один прожектор отбрасывает на сцену яркое пятно. Расположившийся по соседству динамик извергает серию басов в джазовом ритме и, чуть изменяя такт, повторяет ее снова и снова. Затем напыщенная дробь сливается с грохотом цимбал, занавеси расходятся, и масляный мужской голос объявляет: «Дамы и господа, мы рады представить вам вокальное искусство мисс Сары Арчер». Представление началось.
Из-за занавеси появляется рука, по локоть затянутая в изумрудно-зеленую перчатку, и змеится в пятне света. Вслед за ней обольстительно извивается обнаженное плечо. Далее – сверкающая зеленая туфелька на трехдюймовом каблуке и нога, близкая, по человечьим понятиям, к совершенству. Толпа единым движением подается вперед, и я ощущаю, как в ожидании возможности выдоха затаилось дыхание зала. И вот на сцене, будто никогда отсюда не уходила, появляется женщина, по плечам и спине ее струится каскад огненно-рыжих волос, обрамляющий изящную фигуру с пышными, там, где это положено у млекопитающих, формами. Тотчас же крики и свист пробиваются сквозь музыку, но смолкают, как только Сара Арчер открывает рот, чтобы запеть.
Это одна из тех медленных джазовых вещиц, названия которых я никогда не мог запомнить, но голос обрушивается на меня водопадом, просачивается в уши, затворяет глаза, чтобы я не видел больше стоящую на сцене женщину, но представлял себе красавицу-рептилию, достойную этого контральто. Я целиком охвачен жарким трепетом, и плоть под моим облачением бугрится муравейником наслаждения. Певица жаждет встретить мужчину, способного тронуть ее так, как не трогал еще никто, и я не сомневаюсь, что так оно и есть на самом деле. Мгновение спустя я заставляю себя открыть глаза, и видение пропадает. Всего лишь очередное человечье существо.
Шаг со сцены, Сара Арчер идет по залу, не переставая петь, и вот она уже сидит за нашим столом и, не обращая внимания на Гленду, старается поймать мой взгляд. Я смотрю в сторону. Она берет меня за подбородок и поворачивает к своим пухлым губам. Я скрываю отвращение, как можно старательнее изображая скуку, и потягиваю свою воду со льдом. Меня игриво тянут за рукав рубашки, подмигивают более публике, чем лично мне, и вот она уходит, возвращается на сцену, чтобы взять там последнюю ноту.
Аплодисменты, свист, топот. Потом следующий номер, потемпераментней, еще один, и так незаметно проходят сорок пять минут, после чего Сара Арчер благодарит публику и покидает сцену. Отовсюду доносятся крики, вызывающие ее на бис, множество рук поднимают горящие зажигалки, но огни рампы тускнеют, так что на сегодня все кончено. Пьяницы, пошатываясь, бредут к выходу, забыв отблагодарить официанток.
– Ну вот, приехали, – говорит Гленда. – Я тебя предупреждала. Блевать не тянет?
Я отпихиваю стул, подхватываю, когда тот готов опрокинуться. Я уже несколько часов без кайфа, так что удерживаю равновесие чуть ли не слишком хорошо, а потому чувствую необходимость затуманить мозги химически, да побыстрее.
– Мне нужно задать певице несколько вопросов.
– Сейчас? А я думала, мы нагрянем в «Силантро», есть одно местечко на окраине… трава там, ты не поверишь…
– Нет, я должен… я хотел бы расспросить ее сейчас.
Гленда вздыхает. Никому не осадить упершегося Раптора, и она это знает.
– Ладно. Может, мне удастся уговорить здешнего менеджера пропустить нас за кулисы.
– Ты иди, Глен. Я сам справлюсь.
Она качает головой:
– Забудь об этом… я с тобой…
– Я справлюсь сам, – повторяю, и на этот раз девчонка понимает намек.
– Посмотрю, что можно сделать.
Сорок долларов спустя, после того как Гленда устроила мне закулисное рандеву и удалилась в свой бар на окраине, я стою перед входом в гардеробную Сары Арчер – хлипкой деревянной дверью, на которой кто-то неровно намалевал спреем золотую звезду. Напротив, источая невыносимое зловоние, громоздятся ящики с пустыми пивными бутылками. Я стучу в дверь.
– Войдите.
Голос ее заметно выше того, которым она пела; должно быть, немалых усилий стоило выработать эти прокуренные модуляции.
Я пробую открыть дверь. Она не поддается. Я пробую еще раз. Опять без толку, так что я бью что есть силы кулаком по замку. Из комнаты доносится шарканье, падает стул.
– Простите, – восклицает из-за двери Сара. – Простите. Я сколько раз говорила им починить…
Дверь распахивается с треском, и я оказываюсь лицом к лицу с Сарой Арчер. Она уже избавилась от своего зеленого платья и облачилась в желтый махровый халат, туго перетянутый в талии.
– Вы были в зале, – говорит она.
– За вторым от сцены столиком. Вы пели для меня.
– Я пою для всех. – Она тяжело переступает с ноги на ногу. – Мы знакомы?
– Вряд ли. Я из Лос-Анджелеса.
Она смеется:
– Это должно произвести на меня впечатление?
– И производит?
– Нет.
– Ну… нет так нет. – Мою физиономию покидает восторженная улыбка, и я вытаскиваю удостоверение. – Винсент Рубио. Я частный детектив.
Сара сдувает прядь со лба; чувствуется, что ей это не впервой.
– Сара Арчер. Вы не похожи на детектива, Детектив.
– На кого же я похож?
Она задумывается:
– На домашнего кота. – И с этими словами она поворачивается и, виляя бедрами, удаляется в гардеробную, оставив дверь приоткрытой. Я иду следом.
Закрыв за собой дверь, я задаю вопрос:
– Вы знали Раймонда Макбрайда?
– Вот так, сразу к делу.
– Стоит ли ходить вокруг да около? Давно вы с ним познакомились?
– Я не говорила, что была с ним знакома.
– Так скажите, были?
– Да. Однако предпочитаю, чтобы все было по порядку. – Сара направляется к расположенному в нише противоположной стены бару – у них у всех, что ли, в этом городе бары? – и наливает себе полстакана «Джонни Уолкера» с черной этикеткой.
– Выпьете?
Я отказываюсь. Сара сбрасывает туфельки – зелененькие, не больше тридцать четвертого размера – и свертывается калачиком на зеленом плюшевом диване. Подушки не без прорех, кое-где торчит поролоновая набивка, но, в общем, мебель в приличном состоянии. Зеркало с тремя перегоревшими лампочками над простым деревянным туалетным столиком. К стене прикноплены ряды полароидных снимков певицы с разнообразными прическами.
– Вам понравилось представление? – спрашивает она.
– Неплохо. У вас прекрасный голос.
Самодовольная ухмылка, глоток пойла. Она встряхивает волосами, надо полагать с целью выглядеть по-человечьи привлекательной.
– А все остальное?
– Все остальное в вас поет столь же чарующим голосом.
– Как это мило.
Теперь моя очередь самодовольно ухмыляться.
– Макбрайд. Как долго вы были с ним знакомы?
Госпожа Арчер надувает губы; похоже, ей хочется продолжить обмен любезностями и милыми шуточками, и хотя обычно я не уклоняюсь от хорошей партии в словесный волейбол, сейчас предпочитаю ускорить события. У меня уже аллергия от всего этого насквозь пропитавшего ночной клуб млекопитающего пота.
– Года два-три, я полагаю.
– Как вы познакомились?
– На благотворительном вечере.
– В пользу?…
– Понятия не имею. Рак, лейкемия, изящные искусства, нет, я правда не знаю.
Я невнятно бормочу:
– Вы были его… любовницей?
Потрясение от столь прямолинейного вопроса не состоялось.
– Мне больше нравится слово возлюбленная.
– Вы же знаете, что он был женат.
Сара вздрагивает, прищуривается. Она разгрызает ледяной кубик, поджимает губы:
– Да, я знала, что он был женат.
– Значит, вы были его любовницей. Когда вы начали трахаться?
– До чего ж вы мило выражаетесь, мистер Рубио.
– Я детектив, а не поэт.
– Но вполне могли бы оставаться в рамках приличий. Вы пришли в мою гардеробную, ко мне на работу. Я очень рада пригласить вас выпить и поболтать, но если разговор пойдет в таких… вульгарных тонах, мне придется попросить вас удалиться.
Слегка пережал – есть у меня такое свойство. Если подумать, именно оно вышвырнуло меня из Нью-Йорка и приличного общества девять месяцев назад. Я отступаю и, дабы продемонстрировать свою готовность поупражняться в хороших манерах, снимаю шляпу и кладу ее на стол.
Сара улыбается, и вновь воцаряется мир. Ее пойло опускается до угрожающе низкого уровня, и она облизывает край стакана длинным, крепким языком, извивающимся между идеально белыми зубами. Похлопывая лежащую рядом с ней подушку, она говорит:
– Давайте садитесь. Не выношу разговаривать с мужчиной, если не могу заглянуть ему в глаза.
У меня растет ком в горле, так что надеюсь, она еще раз предложит мне выпить, чтобы смыть его.
– Я и отсюда прекрасно вас вижу.
– А вот я нет. Близорукость.
С неохотой я занимаю место на диване, стараясь держаться подальше от свидетельницы, но у Сары Арчер явно другие соображения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40