Он почти полностью сформировался, но должен еще набраться силенок, да. – Затем, включив дополнительный свет, обычную двадцатипятиваттную лампочку, вставленную в стенку инкубатора, он спрашивает: – Хотите посмотреть на него?
Чего не сделаешь ради науки.
– Будьте любезны.
Доктор Валлардо осторожно перемещает хрупкое яйцо поближе к лампе – левая рука его по-прежнему дрожит, – обращаясь с ним, будто ребенок, которому мама разрешила подержать свою любимую фарфоровую куклу.
Скорлупа тоньше, чем я думал, и когда она оказывается против света, появляется смутный силуэт, беззаботно плавающий в центре яйца в окружении известково-молочной плазмы.
– Если вы приглядитесь, – показывает доктор на тупой и более округлый конец яйца, – то заметите зубчатую оборку вокруг головы Филиппа, да.
– Будто у Трицератопа.
– Да, да, Филипп – дитя отца Трицератопа и матери Диплодока.
Отец Трицератоп – так может, это его ребенок? Врачу, помоги себе сам, так, что ли? И я спрашиваю:
– Вы женаты?
– Знаю, о чем вы думаете, мистер Рубио, и отвечаю: нет, это не мое яйцо. Филипп будет моим племянником, да, да.
Какова бы ни была его родословная, Филипп обещает стать весьма крупным, если ему суждено когда-нибудь вырваться из этой скорлупы. Трицератопы достаточно велики и без того, чтобы наращивать их генами Диплодока. А может, тут все и не так получается. Не имею ни малейшего представления, да и, говоря откровенно, ни малейшего желания вступать в длительную дискуссию на эту тему.
Однако не могу не заметить эти характерные черты Диплодока в юном (очень юном) Филиппе – мягкие изгибы спины, округлая голова, сочетающиеся и сливающиеся с костистой чешуей, что уже начинает формироваться на еще даже не младенческой шкуре Филиппа. Хвост, слишком короткий для Диплодока и слишком длинный для Трицератопа, будто игрушечная спиралька свернут кольцами под плодом и готов распуститься где-то в ближайшие три недели. Также и лапы, одновременно длинные и коренастые, являют собой превосходную смесь обоих существ, и я ловлю себя на мысли о том, какая жизнь уготована Филиппу, если получится у него живым явиться этому миру: чудом будет он провозглашен или чудищем?
Кстати, надо бы полюбопытствовать.
– Доктор Валлардо, – обращаюсь я, приблизившись вплотную к собеседнику и стараясь придать голосу как можно больше миролюбия и задушевности, – а вы единственный, кто занимается такого рода исследованиями?
Теперь он искренне смущен – это не притворство.
– Насколько мне известно. Да, да, я бы сказал, что я единственный.
– И никаких слухов, никаких известий о мятежных ученых, ведущих исследования за пределами общепризнанной науки? – Я говорю бестолково и нечленораздельно, словно помешанный, и сам это сознаю. Скоро, впрочем, дойдем и до сути.
Доктор Валлардо отвечает, яростно тряся головой и разбрызгивая слюни по всей своей лаборатории:
– Уверяю вас, я знал бы о любом подобном исследовании.
– А как насчет случайной мутации? Не может ли она стать причиной появления… ну, кого-нибудь подобного Филиппу?
Он фыркает:
– Невозможно. Мутации и в самом деле являются движущей силой эволюции, но обмануть природу они не способны.
– Это ваша работа, точно? – Доктор Валлардо не отвечает, а мне приходит время закинуть удочку: – Что, если бы я рассказал вам, – ступаю я на тонкий лед, готовый в любой момент оказаться в воде, – что некие друзья в Нью-Йоркском Совете поведали мне о неких сообщениях относительно смешанных… существ… на улицах Нью-Йорка. Свидетельства…
– Какие такие свидетельства? – с жаром, выдающим крайний интерес, спрашивает он.
– Их было несколько, – вру я, не краснея. – Одна женщина утверждала, будто видела Аллозавра с клювом Хадрозавра.
Доктор не реагирует. Я продолжаю:
– Другой член Совета говорил – хотите верьте, хотите нет – о полностью сформировавшемся Бронтозавре с шипами Анкилозавра. Нелепость, не так ли?
– Да, да, действительно.
– И наконец, последнее – ох, не следовало мне отнимать ваше время со всеми этими…
– Нет, нет, – возражает доктор, и я прямо трепещу оттого, что добился от него чего-то вместо «да, да». – Продолжайте.
– Честно говоря, там все слегка запутано. Я сам разговаривал с беднягой, и, доложу вам, никогда мне не доводилось встречать такого бледного Раптора. Он был до смерти напуган. Вроде того, что он дрался, будучи атакован дином, – хочу подчеркнуть, что это его слова, не мои, учтите, – дином, вышедшим прямо из преисподней.
– Ого! – откликается доктор Валлардо.
– Вот именно, ого. Больше похоже на бред сумасшедшего, но позвольте рассказать до конца. Он говорил, что у этой твари был хвост Стегозавра – большие шипы и все остальное, когти Раптора – я бы снял перчатки, чтобы вам продемонстрировать, но вы и так понимаете, зубы Тиранозавра – множество и преогромные, длиною же он был с Диплодока. Доводилось вам слышать подобную нелепицу? Я полагаю, он как следует зарядился в местном базиликовом баре.
Я начинаю смеяться. А доктор Валлардо – нет.
– Где это было? – спрашивает он.
– Нападение?
– Нападение, эта тварь.
– Разве это имеет значение?
– Нет… нет… конечно, нет, – заикается доктор, и я чувствую, как уже проскальзываю мимо его ментальной стены. – Чистое любопытство.
– Говорил, что это произошло в переулке, где все было исчеркано граффити. Один из беднейших кварталов города, полагаю.
– Бронкс? – морщинки вокруг глаз доктора Валлардо выдают одновременно надежду и недоверие. Ага, может быть, теперь я разберусь, в каком районе искать ту клинику.
– Бронкс, Бруклин, Квинс – вряд ли тот парень знал, где находится. Оказываешься в каком-то грязном переулке…
– Да, да. Наверное, вы правы. Должно быть, он был пьян.
– Так одурел от травки, что ничего уже не соображал, вот как мне кажется. Впрочем, его описание мерзкого существа звучало вполне убедительно. Уф, прямо тварь из Черной лагуны. – Интересное наблюдение: чем чаще я насмехаюсь над существом из переулка, тем более встревоженным кажется доктор Валлардо. Обнаруживается явная, хоть и совершенно непредумышленная связь между моими подначками и его кровяным давлением. Я пробую снова: – Клянусь, доведись нам отыскать это существо, мы огребли бы кучу денег от бродячего цирка.
Похоже, тут я переусердствовал: накладная кожа доктора Валлардо аж посинела, а значит, генетик весь побагровел под своим обличьем. Ловко проделано, но сейчас лучше бы его успокоить, прежде чем, сраженный ударом, он не покинет этот мир и мое расследование.
– Эй, какого черта, раз, по-вашему, этого быть не может, значит, не может. Вы говорите, что не бродят, значит, не бродят по Нью-Йорку никакие дины-мутанты. Вы же по этому делу профессор, так? Парень с генетическим замыслом.
Он моргает, медленно приходя в себя. Синева постепенно сходит с его оболочки, и та в конце концов обретает приемлемый с медицинской точки зрения бежевый оттенок.
– Гм… да. Да, – с трудом переводит дыхание доктор.
Тут-то я вспоминаю, за что всегда любил свое ремесло.
Доктор Валлардо предлагает нам покинуть инкубационную камеру – … яйцам нужен покой, да… – и я с готовностью поднимаюсь вслед за ним по ступенькам. Моя рыбалка окупилась сполна – в лодке прыгает на несколько мелких рыбешек больше, чем было сначала, и хотя мне до сих пор неизвестно, подходит ли сам доктор Валлардо в качестве основного блюда, на гарнир-то он, по крайней мере, точно сгодится.
Собираясь отчаливать, я наспех задаю доктору Валлардо еще несколько вопросов относительно его работы, ответив на которые своей научной тарабарщиной он останется в хорошем настроении после моего ухода. Возможно, в ближайшем будущем я пожелаю вернуться в лабораторию генетика, и если рассчитываю на радушный прием и в следующий раз, то не могу позволить, чтобы он кинулся звонить в управление Совета, как только за мной закроется дверь.
– Воистину, вы оказали мне великую честь, – виляю я хвостом. – Великую честь. Величайшую.
– Умоляю вас, какие пустяки, да.
– Нет, на самом деле, незабываемое впечатление. Теперь я понимаю куда больше, чем прежде. – Я вытаскиваю блокнот и принимаюсь энергично трясти им. Вряд ли ему известно, что там нет ничего, кроме нескольких записей о пожаре в «Эволюция-клубе», слов «Джудит», «Джей Си» и «мама», а также пары полустертых эротических набросков, моделью для которых послужила стюардесса в самолете, на котором я прилетел в Нью-Йорк.
Мы прощаемся, и я устремляюсь к выходу. Но не успеваю пройти и трех ступенек, что ведут в вестибюль, как слышу за спиной трусцу доктора – звук такой же противный, как, должно быть, и зрелище – и чувствую руку, бесцеремонно опустившуюся мне на плечо.
– Что стало с вашим другом? – задает он вопрос, и я сначала никак не могу сообразить, о ком это он.
– С тем, на которого напали?
– Да, что с ним случилось?
– Насколько я знаю, он посещает врача.
– Ах. Да, да… – Мы стоим в коридоре и оба молчим. Он решается еще на что-то, но я ничего говорить не собираюсь, пока он сам не начнет. Затем, основательно прочистив горло, он задает вопрос, ответ на который его интересует на самом деле:
– А… существо? Помесь дина?
– Да?… – Я понимаю, чего он добивается.
– Что… что с ним стало?
Я мог бы соврать, рассказав, что оно скрылось в ночи, истекая кровью, но все же жизнеспособное, или заявить, будто вовсе ничегошеньки об этом не знаю, но мне так дьявольски любопытно увидеть наконец истинное чувство на физиономии доктора Валлардо, что я не могу удержаться и говорю ему правду:
– Вам следовало бы поинтересоваться у команды чистильщиков. Как правило, со скелетами имеют дело именно они.
Уверяю вас, это бы вышел тот еще кадр для семейного альбома.
11
Близится час пик, когда я покидаю Медицинский центр Кука, и таксомоторы проносятся мимо, не обращая никакого внимания на мою протянутую руку. Черт побери, все остальные в этом городе тоже ходят пешком, а поскольку я чувствую, что брюшко у меня растет, то решаю и сам немного прогуляться. У медсестры в вестибюле я выясняю направление и выхожу на дорогу. Возвращение в «Плазу» таким способом займет немного больше времени, разумеется, но, может, я смогу обдумать это дело, повертеть его в голове, посмотреть, нет ли каких-нибудь несоответствий. По меньшей мере, сэкономлю пятерку на такси.
Я как раз вернулся к началу начал, готовый мысленно прокрутить сцену в «Эволюция-клубе» на «Бетамаксе» моего мозга, когда рядом со мной тормозит роскошный лимузин. Я ни о чем таком не задумываюсь, кроме бесспорного факта, что этот «линкольн» тащится за мной со скоростью пять миль в час. Так он далеко не уедет.
Нет никакой возможности как следует разглядеть шофера: окна затемнены до черноты, лежащей далеко за пределами закона и хорошего вкуса. По этому поводу у меня возникают неприятные чувства, правда, неприятные чувства возникают у меня по любому поводу. Может, машина просто сломалась. Может, он там заблудился. Может, шофер хочет узнать дорогу и решил, что я местный, раз тут прогуливаюсь. Может, я просто параноик.
Нет. Мгновение спустя по бокам у меня встают два дина, облаченные в лучшие свои воскресные личины. Размерами ни тот, ни другой меня не превосходят, однако не очень-то вежливая манера, с которой они подхватывают меня под локотки, недвусмысленно сообщает, что, похоже, придется их выслушать.
– Вы хотели поймать машину? – спрашивает тот, что слева, воняющий парфюмерией «Олд Спайс» и протухшим гелием. Что-то знакомое.
– Благодарю за предложение, но я как раз решил прогуляться.
Я пытаюсь поймать взгляды других пешеходов, дабы воззвать к ним, предупредить о нависшей надо мной опасности. Но хотя мы со всех сторон окружены сознательными гражданами Нью-Йорка, ни один из них в лицо мне не заглядывает; все носы опущены долу, у каждого коробка передач переключена на максимальную скорость.
– Думаю, мы с удовольствием прокатимся, – слова исходят от того дина, что справа: он побольше своего партнера, но запах от него – капелька детской микстуры от кашля, не более того. Ничего угрожающего, что-то фруктовое.
Я снова бросаю взгляд на лимузин, на его темные стекла, блестящие колпаки, новехонький лак – устрашающе черный, оттенок 008, – и подтверждаю свое твердое решение идти пешком. Разве что чуточку побыстрее…
Все так же не отставая от меня ни на шаг, «Олд Спайс» кладет руку мне на плечо. Вполне дружеский жест, если смотреть со стороны: теплое объятие старого приятеля и прекрасное настроение. Но рука эта вовсе не ласкова – он оттянул латексный кончик пальца своей фальшивой кисти, и я ощущаю вонзившийся в мою нежную шею коготь. Так вот почему мне так знаком этот запах – дезодорант и жвачка, – это головорезы из парка, те, что убили Наделя.
– Часто катаетесь на велосипеде? – интересуюсь.
– Еще раз прошу тебя по-хорошему, – бормочет убийца прямо мне в ухо, – а затем просто прикончу. Давай в машину.
Ладно, ладно, лезу в машину. Правило Эрни номер пять: мертвые сыщики не способны вести расследование.
Какое-то время мы едем в абсолютном безмолвии. Шофер, которого мне толком не разглядеть, так как автомобиль разделяет полупрозрачная перегородка, радио включать не намерен. Хоть музыкой могли бы меня позабавить. По обе стороны устроились головорезы, что затолкали меня в автомобиль, и хотя заднее сиденье весьма просторно, я плотно зажат между их плечами.
– У меня ноги занемели, – нарушаю я тишину.
Кажется, моих похитителей это совершенно не беспокоит. Едем дальше.
– Знаете, – говорю, – меня вдруг осенило: нас же никто друг другу официально не представлял. Может, вы увезли не того парня.
– Не-а, того самого, – отзывается Микстура-от-кашля. – Не бывает двух динов по имени Винсент Рубио, пахнущих гаванской сигарой.
Я недоуменно щурюсь и что было сил морщу лоб:
– Винсент Рубио? Послушайте, я вижу, вы все перепутали. Я Владимир Рубио. Из Минска.
Тот, что потупее, задумывается, но «Олд Спайс» тут же портит мне всю игру:
– Не обращай внимания на эту парашу. Все в порядке, он Рубио.
– Вы меня раскусили, – признаю я, – да, раскусили… Ну… эх, парни, теперь вы знаете мое имя, но я-то ваших не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40