Справляют чей-то день рождения. Ни Чиппендейлов, ни Уллы. Но все, кто присутствует – очень радушные и дружелюбные. Кажется, все они знают о нашей миссии и об успешном ее завершении. Они говорят, что жить в мире уже стало приятнее и безопаснее: проблемы на Среднем Востоке скоро должны разрешиться, в Северной Ирландии тоже должно стать спокойнее, и в Боснии тоже, хотя с Боснией это займет чуть побольше времени, и в Африке все непременно наладится. Да, может быть, это излишне оптимистичный и даже беспечный подход, но, как говорится, поживем – увидим. Если я прекращу аплодировать, фея Починка умрет. Так что, деточка, я аплодирую и аплодирую. (Проверка реальности: у вас может возникнуть неверное обо мне представление, из-за того, что я употребил в своей книге это слово, «деточка».) Входят какие-то молодые женщины, настоящие красавицы, садятся за наш столик. Настроение у меня замечательное. Время летит незаметно, пора двигать в клуб.
Вперед, по мокрым, мощенным булыжником улицам. Вот и нужный нам клуб. Швейцар на входе – совершенно роскошный трансвестит. Все это отдает нео-нео-романтизмом (да, именно так, с двумя приставками «нео-»), все очень изысканно, очень по-европейски – именно так мне всегда представлялась декадентская вечеринка в Москве в 1990-х, если бы в 1917-м в России не произошло революции. Я в том смысле, что вот тот молодой человек – вылитый Кронпринц Александр, а эта изящная, экстравагантная дама… да ведь это графиня Пушкинская! Техно-музыка гремит на пределе громкости, но от нее не исходит угрозы; мы находимся в полуподвале, мраморные лестницы буквально вздымаются вверх, на этаж выше; придворные шуты тихонько посмеиваются; брейкеры исполняют свои номера; мимо проносится стайка роскошных девиц – я так думаю, супермоделей. Гимпо пошел искать Уллу. Повсюду – живые цветы, их запах пьянит, кружит голову. Мимо проходит какой-то товарищ, явно косящий под Ли Боуери: в горностаевой мантии и с горящей лампочкой на голове. Я слоняюсь из зала в зал, а сейчас пишу эти заметки, примостившись в уголке бара – жду, когда принесут мой заказ. Наверное, мне должно быть противно. Этот клуб – настоящие Содом и Гоморра, как они есть. Я в том смысле, что все атрибуты на месте… даже вон золотой телец.
А внутри герой Фабио, вождь Чиппендейлов, второй помощник Господа Бога, прорубает себе дорогу сквозь эту бурю погибели. Идет, одетый в кровь и славу. Он поднимает над головой левую руку с бензопилой и указывает на Царицу Ада.
– Богохульная содомская сучка! – его мощный голос перекрывает грохот битвы. Мадонна оборачивается к нему, и ее нечеловеческое лицо расплывается в презрительной, высокомерной ухмылке.
– Привет, Билл! Вот, познакомься. Это Винс и Ларри. Давние поклонники KLF. Я им рассказала про ваш поход с Элвисом на Северный полюс – они просто в восторге! – Улла выглядит потрясающе. Вся такая сияющая, эффектная. А эти ребята, должно быть, и есть Чиппендейлы. Улла идет к стойке, чтобы взять нам всем выпить. Мы с Винсом и Ларри вступаем в беседу.
– Ага, Билл, мне ужасно понравился ваш «Last Train to Trancentral». Мы только вчера прилетели в Хельсинки, и я услышал его в машине, по дороге из аэропорта.
Я киваю, и улыбаюсь, и думаю про себя: а сам-то я его слышал? Насколько я знаю, Пит Уотерман заделал что-то такое высокоэнергетическое, и вроде как композиция попала в британские хитпарады.
– Знаешь, а ты совсем не такой, каким я тебя представлял, когда слушал KLF.
Герой продолжает свою громоподобную речь. Теперь его густой мужественный баритон звучит в тишине, ибо все звуки смолкли – все замерло и внимает.
– Виновник Зла, безвестного досель
На Небе и до бунта твоего
Неведомого даже по названью,
А ныне изобильного! Взгляни
На беды ненавистной всем борьбы,
Которые по праву на тебя
И на твоих сообщников падут
Безмерно тяжело! Как ты возмог
Нарушить благодатный мир Небес,
Злосчастие в Природу привнести,
Не бытовавшее до мятежа
Преступного! Как заразить дерзнул
Своею злобой тысячи других,
Когда-то верных, чистых, а теперь
Запятнанных изменой! Не мечтай
Расстроить бунтом наш святой покой.
Тебя изгонят Небеса; приют
Блаженный не потерпит мрачных дел
Насилья и войны. Изыди в Ад,
И да изыдет заодно с тобой,
В обитель Зла, твое исчадье – Зло,
И вся твоя бесчестная орда!
Там смуту сей, покуда этот меч,
– Бензопила карающая то есть, –
В моих руках твою не начал казнь
Иль месть, которой дал Господь крыла,
Внезапная, иная ниспадет,
Тебя низвергнув, для горчайших мук!
Гимпо задумчиво почесал в затылке и озадаченно пернул. Я тоже был в полной растерянности, не понимая, какого хрена наш доблестный Фабио изъясняется столь замысловатым слогом, и о чем он вообще говорит. Но было в нем что-то такое… он мне напомнил архангела Гавриила. Мадонна прошла вперед и встала на краю сцены, залитой кровью. Все замерло. Она впилась в Фабио черным взглядом и заговорила:
– Ты не тщись
Угроз воздушных ветром испугать
Того, кому деяния твои
Не страшны: разве в бегство обратил
Ты из моих бойцов хоть одного,
Слабейшего? И разве тот, кто пал,
Непобежденным не вставал опять?
Неужли проще справиться со мной,
Властолюбивый, с помощью угроз
И повелений? Зря не уповай!
Не этим завершится ратный спор,
Который бедоносным ты честишь,
А мы считаем славным. Наша цель
Достичь победы, или Небо в Ад,
Измышленный тобой, мы превратим;
Коль нам не царствовать, мы будем здесь,
По крайней мере, вольными. Напружь
Всю мощь и на подмогу призови
Всесильного, – как ты Его зовешь.
Не отступлю; тебя-то я искал
Повсюду – издалека и вблизи!
Я по-прежнему не понимал, что происходит, но стихотворчество Мадонны явно взбесило Фабио. Причем взбесило изрядно.
– В смысле? Я выгляжу старше?
Наш доблестный гетеросексуальный воин взлетает на сцену и одним взмахом пилы отрубает Царице Тьмы обе сиськи.
– Ну, нет, не совсем, то есть… э… в общем, да.
Гомоэсесовцы окружают его со всех сторон. И прежде, чем Чиппендейлы поспевают на помощь своему вождю, один из злобных пидоров срывает с Фабио его боевые трусы и пытается ухватить его за член – смертельное оскорбление для Чиппендейла.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Но, дорогие читатели, позволю себе сделать маленькое отступление: Винс и Ларри тоже совсем не такие, какими мы представляем себе Чиппендейлов, даже если и понаслышке. Винс совсем невысокий, пять футов семь дюймов, не больше; у него короткие волнистые волосы, и он носит очки – круглые очки в тонкой проволочной оправе. На нем обычные слаксы и скромненькая футболка. Ларри больше похож на Чиппендейла: он высокого роста, у него роскошная грива крашеных черных волос, искусственный загар и холеная грудь – его рубашка расстегнута сверху, так что про грудь я могу заявить с полной ответственностью. Но не сказать, чтобы это были такие красавцы, что «умереть и не встать». Кажется, именно так выражались женщины примерно в 1992 году.
Все, с меня хватит. Я тоже вступаю в эту фекально-кровавую сечу, разя своей боевой бензопилой – Парцифалем – направо и налево. Уложив около дюжины гомиков, я встаю перед адской сучкой и говорю ей:
– Я ненавижу ненавистных Богу! Очищу Небо от бунтовщиков, низвергну в уготованное им угрюмое жилье, где цепи тьмы их изнурят, где станет их точить бессмертный червь! – Я не знаю, откуда взялись эти слова, но богохульная сучка, похоже, перепугалась.
– Господи! – выдохнула она. – Назаретянин!
Без лишних слов я набросился на нее, схватил ее за волосы – пенисы-змеи извивались у меня в руке, – и впечатал ее лицом в пол. Ее голова раскололась, как спелая дыня. Я выковырял ей глаза своим ножиком, яростно выебал во все дыры, включая и развороченные глазницы, и порубил ее в фарш.
– Да, Билл, на ваших концертах вы собираете около 10 000 зрителей, а мы – всего-то от 800 до 1000, но с каждым спектаклем зрителей все больше и больше, – говорит Ларри. А я думаю про себя: «Он так говорит, как будто мы оба играем в рок-группах и оба рвемся к успеху, когда успех определяется тем, сможешь ли ты собрать стадион. А что это за спектакли у Чиппендейлов – об этом ни слова. Хотя… может быть, Чиппендеилы в будущем станут великой рок-группой, а сейчас у них просто такой период… период экзотических мужских танцев, причем большинство понимает их творчество в корне неправильно. Или это их постмодернистский комментарий к современному положению дел в сфере поп-развлечений? Или они пытаются превзойти самого Джефа Кунса, некоронованного короля китча?
Небесная музыка наполняет пространство: это Билл подключил к усилителю свой магический стилофон. Синтезатор Мадонны взрывается, ее Анти-Аккорд умолкает. Потерянный Аккорд кружится в эфире, ангельские хоралы и песни китов, песни дельфинов и солнечного света, «The Beatles», «U2», «AC/DC», «Led Zep» и Элвиса, слитые воедино; синие океаны, дети, поющие славу Господу в любви и мире. По счастливой случайности, по божественному провидению Билл сыграл Потерянный Аккорд вместо Анти-Анти-Аккорда; и это сработало.
Ларри вертится во все стороны – разглядывает присутствующих дам.
Сучка, порубленная в фарш, что-то булькала и хрипела; ее армия гомиков пребывала в смятении и ужасе. Из-за громадной стойки с усилками били зеленые молнии и валил густой дым, пронизанный лазерными лучами.
– Тут ходят такие шетландские пони… я бы не отказался кого-то из них оседлать. Видишь ту, мелкую? Я уверен, что она просто супер в постели.
Итак, еще одна утешительная иллюзия рассыпается в прах: Чиппендейлы – не геи. Ларри пошел прогуляться по клубу в поисках «шетландских пони». Вот что забавно: стоит мужикам собраться вместе, и они сразу же начинают выдумывать всякие оскорбительно-ласкательные имена для женского пола. Но «шетландские пони»… это же надо такое придумать! И о чем мы вообще говорим? Мы с Винсом пытаемся найти какие-то общие темы, как это бывает всегда, когда людям действительно хочется пообщаться друг с другом. Но я – и кто-то из Чиппендейлов?! Что у нас может быть общего?!
– Ларри, он вечно говнится. Но он Чиппендейл, и не более того. А я – актер. Да, я сейчас с Чиппецдейлами, но вся их контора – дерьмо на палочке. Я езжу с ними на промо-турне, потому что они мне платят 5000 баксов. Но меня убивает, когда мне говорят, что я должен ходить в тренажерный зал и укреплять мышцы. То есть я сам не прочь позаниматься, и я стараюсь держать себя в форме. Но когда тебе говорят, что они провели какое-то там исследование, что нравится женщинам в мужском теле, и смонтировали портрет этого идеального мужика – ну, с точки зрения женщин, – и что ты должен к этому стремиться… Все, с меня хватит. Когда мы вернемся из этой поездки, я ухожу от Чиппендейлов. Я – актер. Мне надо делать карьеру. В конце концов, должно же быть у человека хотя бы какое-то самоуважение. И пошли они в жопу!
Интересно, кто эти «они»? Я вообще без понятия. Может, Джеф Куне и Чиччолина? Может они у них менеджеры? Мне ясно одно: эти «они» достали Винса по самое не хочу. Так что я просто киваю, отпиваю вина и говорю что-то вроде:
– Да, я тоже так думаю. Актеру лучше не распылять свой талант.
Дружелюбие Винса, оно вполне искреннее. Возвращается Улла. К нам подходят какие-то люди, вступают в беседу, уходят. Гремит музыка, время идет.
Пространство за сценой раскрывается черным провалом. В черноте – россыпь звезд.
И наша икона Элвиса поднята высоко-высоко в звездное небо. Будем надеяться, что все получилось, и сейчас Элвис висит на голой стене в темной кухне, в маяке на вершине мира: его тайная сила поднимается к самой верхушке башни, и разносится над волнующимся морем вместе со светом пронзительного луча, и омывает побитые штормами китобойные судна, и русские торговые корабли, и северные земли, и всю планету. Но это эпическое видение быстро бледнеет и меркнет. Возвращается Ларри. Винс куда-то уходит. Улла беседует с кем-тo из ее многочисленных знакомых. Улыбка Гимпо висит над толпой, как улыбка Чеширского кота.
А мир снаружи кипит праведным гневом: воскресшие жертвы детоубийц-педофилов терзают своих обидчиков, содомских наместников – Мойра Хиндли, Иан Брейди и все остальные темные апостолы Царицы Чумы захлебываются собственной черной кровью; политиканы всех мастей умирают в нечеловеческих муках, и все их грехи, жадность и своекорыстие, проявляются в виде прожорливых насекомых, что вгрызаются в их протухшие гениталии; и с ними вместе умирают их отпрыски, все до единого. Все правильно, все справедливо! Воды освободились, пустынные земли пьют влагу!
– Ну, чего, Билл, – говорит Ларри, – подберешь себе пони? Слушай, этот Винс… он такой нудный. Не понимает человек своего счастья. Попасть к Чиппендейлам – о чем еще можно мечтать? Мы хорошо зарабатываем, ездим по всему миру, ни в чем себе не отказываем. Винс, он просто не тянет. Не дотягивает до уровня. И отсюда – все его проблемы.
И я думаю: да, наверное, – но от сегодняшней хельсинской ночи мне хочется большего. Не только бессмысленных, бессодержательных разговоров, а чего-то еще. Эта встреча с Чиппендейлами должна была стать своего рода катализатором для некоей высшей правды, которой следовало бы излиться живительным дождем; или я мог бы хотя бы использовать это «здесь» и «сейчас» как декорацию для какой-нибудь высшей мудрости, что откроется мне неожиданно и, опять же, изольется бурным потоком. Но я устал, мне одиноко. Хочу домой. Гимпо хочет остаться. Жму руку Ларри, обнимаю Уллу и обещаю прислать ей пару экземпляров этой книги, когда она выйдет. Выхожу на улицу.
Из черной дыры вырываются пурпурные пламенеющие скелеты верхом на черных конях, у коней – крылья летучих мышей. С копий в руках у скелетов стекает кровь. Вакуумный вихрь засасывает в себя вопящих педрил. Мадонна визжит и молотит руками, но ее тоже уносит в черную дыру. Пролом в пространстве затягивается. Остается лишь белая трещина наподобие шрама. Ад забрал свою сучку обратно.
Холодная, промозглая ночь.
Все затихло. Мы стоим по колено в крови. Гимпо ранен, но легко. Я сам, Билл, Фабио и большинство Чиппендейлов вроде бы целы и невредимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47