Полногрудая блондинка, что прислуживала за столом, налила всем горячего эля из глиняного кувшина. Подводно-лодочный тенор Рагнара раскололся раскатистым хохотом. Он поднес рог с дымящимся элем к губам и опрокинул его себе в рот, пролив половину на бороду и на грудь.
– Ха-ха-ха. Пейте, гости! – рявкнул он добродушно.
Кроме нас, посетителей в этой полярной заднице – только двое ребят в самом дальнем углу. В опасной близости над их столиком нависает большой телевизор на черной подставке, прикрепленной к стене болтами. Я подмечаю мелкие, незначительные детали: чахнущий в кадке бальзамин, который давно уже надо полить, пропыленные ситцевые занавески.
Подражая Рагнару, мы выплеснули вонючее содержимое кубов себе в лицо. Парни побросали свои куртки и кожаные штаны прямо на устланный соломой пол, и несколько женщин с густо татуированным лицами бросились их подбирать. Женщины появились из смежного помещения – надо думать, из кухни. Рагнар приобнял меня за плечи своей огромной ручищей, сплошь покрытой татуировкой. Меня это немного нервировало, потому что теперь из одежды на нем был лайковый суспензорий, украшенный эсэсовскими рунами. Рагнар подтолкнул меня к столу.
– Прошу, ха-ха-ха! Мы пируем! – У него изо рта воняло прокисшим пивом и собачим дерьмом. Мы сели за стол. Крупные, дородные женщины принесли еще еды и питья. Сыновья Рогатого бога жадно набросились на горячее, сочившееся алой кровью мясо, хватая его прямо руками. Пенный эль лился рекой.
Безо всякого предупреждения грянула музыка. Музыканты возникли словно из ниоткуда. Викинговская хэви-металлическая команда заиграла свою версию Led Zeppelin'ской «Иммигрантской песни» на полной мощности звука. Усилители трещали и хрипели, не выдерживая этих чудовищных децибелов. Зал наполнился какими-то полуголыми лилипутками, которые выделывали всякие акробатические номера, жонглерами, метателями ножей и шпагоглотателями. Такой цирк на дому. Настоящее шоу уродов. Пир продолжался часов шесть кряду. Снежные байкеры предавались разнузданному обжорству. Я приналег на пиво.
Кстати, после пятнадцатой кружки оно стало уже не таким противным. В общем, пиво как пиво. Праздник кипел и бурлил. Гимпо яростно содомировал толстую служанку, прямо не отходя от стола. В процессе он периодически окунал ее головой в большой чан с элем. Под конец она уже даже и не трепыхалась. Кажется, он ее утопил. Билл, голый и весь измазанный кровью и пивом, производил впечатление на хозяев неистовой боевой пляской шотландских горцев. Его ноги были искромсаны в капусту, потому что он танцевал на скрещенных саблях. При этом он что-то кричал про «Золотую ветвь» Фрэзера и про растительных богов.
Потом стул передо мной опрокидывается; стол переворачивается. Из горло рвется истошный крик. Я падаю на пол.
Две голые женщины корчились и извивались на полу у камина, демонстрируя жесткую силовую борьбу. Их кожа зеркально блестела от мясного жира, которым они были вымазаны с головы до ног. Одна из них провела особо удачный прием и пихнула соперницу головой в пламя. Волосы на голове проигравшей вспыхнули ослепительным пламенем. Сыновья Рогатого бога дружно заржали. Рагнар так смеялся, что даже упал со стула. Маленькие детишки проводили потешные казни на забаву родителям.
Теплая кровь, жир и пиво текли у меня по подбородку обильными струями. Я заметил, что громко смеюсь над шутками Рагнара еще до того, как он договаривал их до конца. Я был пьян в жопу. Так же, как и Рагнар. Но нам было весело. А потом его вдруг переклинило. Он нахмурился и ударил кулаком по столу. Со всей дури. Стол задрожал. Зажаренный целиком молочный поросенок взвился в воздух над блюдом на целый фут. Кое-кто из женщин заметно напрягся. Он уже миновал первые две стадии опьянения – приподнятое настроение, переходящее в бурную радость, и уныние на грани депрессии, – и вышел на третью, наиболее потенциально опасную для окружающих.
– Итак! – проревел он, еле ворочая языком. – Худосочные воины! – Это был тяжкий приступ боевой пьяной удали. – Стало быть, вы собираетесь спасти мир? – Это был не вопрос. Это был вызов. Мне сразу вспомнилась молодость, растраченная по злачным люмпенским пивнякам в Лидсе, и совет одного старого драчуна, как справляться с не в меру задиристыми кренделями, в которых бухло пробуждает воинственные инстинкты. «Не пытайся их урезонить. Не пытайся язвить, они все равно не поймут тонкой иронии, – говорил он. – Покажи, что ты круче. Бей в рыло первым. Или оскорбляй словом. Агрессивно и тупо». Я сделал глубокий вдох:
– Иди ты на хуй, Рагнар, мудила!
Да уж, ни разу не Оскар Уайльд. Смертельно-голубые глаза Рагнара, замутненные элем, сделались жесткими и холодными, словно окоченевший труп. Тень замешательства пробежала по его лицу черной грозовой тучей; рот слегка приоткрылся от удивления. Потом он оскалился, обнажив зубы, сделал вид, что сейчас схватится за бензопилу у себя на поясе, и взревел, как разъяренный медведь – это он так смеялся. Мой стиснутый анус немного расслабился.
– Ха-ха-ха. А ты смешной парень! – проревел Рагнар со своим жутким викинговским акцентом.
Я мысленно возблагодарил того старого перца из Лидса.
Праздник кипел и бурлил по-прежнему. Сыновья Рогатого бога громко смеялись, пребывая в настроении благодушном и где-то даже умиротворенном. Пиво лилось хмельной рекой. Служанки, которых насиловали повсеместно и рьяно, относились к подобному обращению весьма благосклонно. Девок, стало быть, пялили; животных подвергали потешным пыткам; дым стоял коромыслом, блевотина весело булькала, изливаясь обильным потоком.
Резкий звук рога пробился сквозь пелену пьяных воплей этой разнузданной северной вакханалии. Я подумал, что это, наверное, какой-то церемониальный призыв, потому что в зале вдруг стало тихо – лишь редкие звуки отрыжки и мужественного бздежа нарушали эту тревожную, выжидательную тишину. Рагнар схватился за подлокотники своего деревянного трона и поднялся на ноги, с трудом удерживая равновесие.
– Сыновья Рогатого бога! – проревел он и смачно рыгнул, прикрыв рот кулаком. – Любезные гости, воины из далекой страны! – Он ткнул в нашу сторону толстым пальцем, глядя на нас затуманенным, мутным взором. – Пришло время, ик… – Рагнар пошатнулся, но все-таки устоял на ногах, – …вечернего увеселения! – Его голос был вязким, как креозот, и шершавым, как коровий язык. Он рассмеялся недобрым смехом, обнажив зубы, в которых застряли белые кусочки мяса. – Введите пленных!
И ад разверзся средь земли. Сыновья Рогатого бога в едином порыве вскочили на ноги и изобразили импровизированную ритуальную пляску, топая по полу тяжелыми подкованными ботинками и периодически наклоняясь, чтобы поблевать. Это было похоже на вспышку массового психоза, причем женщины бесновались даже сильнее мужчин: они обнажали груди, рвали на себе волосы и выли в голос. Входные двери распахнулись. Порыв леденящего ветра со снегом разогнал по углам влажный жар, взметнув облака серого пепла. В зал ввели пленников: грязных и исхудавших, одетых в лохмотья, в цепях. Их было человек десять. Двери захлопнулись с оглушительным грохотом. Все взгляды обратились ко вновь прибывшим.
Рев разнузданного карнавала сменился гнетущей, глухой тишиной. Испарения ненависти были почти осязаемы. Рагнар смотрел на измученных пленников смертоубийственным взглядом. Он стоял, закусив губу. Из губы текла кровь, а из смертельно холодных голубых глаз изливалась черная ненависть. Он сдвинулся с места, подошел к пленным, закованным в цепи, сжал руку в кулак и со всей дури вмазал по лицу самому высокому среди них. Раздался мерзкий хруст ломающейся кости. Хлынула кровь. Пленник вытер разбитый рот и выплюнул кровь и кусочки зубов. Он смотрел на Рагнара с презрением. Высокомерно и дерзко.
– Скаллагрим! – проревел Рагнар. Я стоял футах в двенадцати от него, но все равно чувствовал дурной запах у него изо рта. – Ты меня предал! И что ты скажешь в свое оправдание?
Вроде как это был суд. Скаллагрим выпрямился в полный рост, пытаясь сохранять хотя бы подобие достоинства, несмотря на свое явно позорное положение.
– Я не стану оправдываться, потому что виновен! – проговорил он отрывисто. – Рагнар, мы знаем свой приговор, но, брат, дай нам всем умереть по-мужски, как пристало снежным байкерам, с бензопилой в руке и огнем в яйцах. Не лишай нас Валгаллы!
Рагнар придвинулся к Скаллагриму вплотную и посмотрел ему прямо в глаза.
– Откройте яму! – рявкнул он и улыбнулся. Его улыбка сочилась ядом.
Из сумрака выскочили какие-то карлики – целый отряд мелких уродцев, – и принялись суетливо убирать со стола. Сыновья Рогатого бога, стряхнув с себя пьяное оцепенение, дружно взялись за дело и отодвинули тяжеленный дубовый стол к дальней стене. Карлики повисли на цепях, соединенных с какими-то скрытыми механизмами, что приводили в движение пол в центре зала. Пол раздвинулся со зловещим скрипом, открывая подвал. Или яму, как назвал это Рагнар. Из ямы дохнуло кошмарной вонью: смесью прокисшего молока, загноившихся ран, спермы, лука, говна и крови. А внизу бесновались голодные желтоглазые волки, истекая слюной и рыча. Скаллагрим улыбнулся. Рагнар рубанул рукой воздух и проревел:
– Вы оскорбили мою жену, вы осмелились заговорить с ней на улице, и умрете теперь, как паршивые псы! Засранные нужники в Валгалле – вот что вас ждет после смерти. Так что вы будете вечно копаться в дерьме, как последние золотари. Такая судьба ожидает всех подлых ублюдков, которых скормили зверям.
Рагнар выдержал паузу, давая пленникам время проникнуться мыслью о своей страшной доле.
– Или, – он снова умолк на секунду и смачно пернул, – вы можете умереть как герои… – Он быстро взглянул на меня, Гимпо и Билла. В его взгляде плескалось пиво и бурлил призрак кровавой бойни. – …от руки этих воинов… – По залу пронесся одобрительный гул. – Сыновей великого Короля Пресли!
И вновь средь земли разразился Ад – Сыновья Рогатого бога вновь подняли кубки в предвкушении очередной изуверской потехи. Пространство наполнилось громким смехом и возбужденными криками. Душный воздух дрожал ожиданием.
– Блядь, – пробормотал я себе под нос.
Билл вскочил на ноги и принял доблестно-величавую позу, героически уперев руки в боки и обводя взглядом воображаемый горизонт. Он топал ногами, изображая боевую пляску шотландских горцев, и размахивал своим детородным органом в сторону дородных служанок – похоже, у нашего гордого кельтского мачо снова взыграло ретивое.
Театральная поза законченного эгоцентриста или надрыв души? Может быть, даже и то и другое.
Он сбросил с себя всю одежду, вылил себе на голову кружку пива и обернулся к пленникам, двигая тазом в нарочито утрированной имитации полового сношения.
– Рагнар! – проревел он, подражая взбешенному медведю. – Твой приговор справедлив. Для нас это будет большая честь: поубивать этих псов за такое ужасное преступление, оскорбившее честь и достоинство твоей достойной и честной супруги. Приставать к добропорядочной женщине – это позор, который смывается только кровью. Я прошу лишь об одном. Дай мне выпотрошить этих мерзавцев одному, потому что, боюсь, Z и Гимпо, мои товарищи, люди, во всех отношениях достойные и благородные, все же не так хороши в бою.
Экран телевизора светит прямо на меня, хмыкает, посмеивается, что-то бессвязно бормочет. И там, на экране, во всей своей разноцветной и яркой уебской красе – M (Я-хуею-дорогие-друзья) TV. В данный конкретный момент MTV для меня – воплощение всего, что есть мерзкого и ненавистного в этой жизни; всего, что моя душа категорически не принимает… когда я все это вижу, мне сразу хочется убежать на край света, крепко зажмуриться, спрятаться под одеялом, притвориться, что ничего этого нет… но вот она, Пип Дани, со своим гнусавым голоском и супермодной прической, представляет очередной видеоклип. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу «Бит-лов». Ненавижу танцевальную музычку-однодневку. Ненавижу ражих парней из A amp;R. Ненавижу «The NME». Ненавижу «знающих» журналистов. Ненавижу иностранных лицензиатов, разводящих базары про рок-н-ролл, который они знают и любят. Ненавижу «Virgin Megastore». Ненавижу промоутеров, со всеми их турне, распроданными почти полностью. Ненавижу выигрышные и находчивые фирменные знаки. Ненавижу других музыкантов, которые делают по-настоящему гениальную музыку и которые все еще живы. Ненавижу женщин, занятых в музыкальном бизнесе, которые делают вид, что им очень приятно, когда ты звонишь к ним в офис. Ненавижу CD-плейеры, ненавижу запах винила. Ненавижу «Ниггеров с понятиями» («NWA»), ненавижу «Public Enemy», ненавижу футболки «Ice T», «Crowded House», «The Kinks», «Techno Techno Techno», Боба Дилана, людей, рассуждающих про Джеймса Брауна, «The MC5», Дэвида Боуи, Дэвида Бирна, «U2», Мадди Уотерса, Би Би Кинга, все, с чем мне приходилось работать. Ненавижу все записи, которые раньше любил. Ненавижу всех, кто обзывает «дерьмом» и «дрянью» все, что мы сделали с Джимми – ты изобретаешь красивую ложь, осуждаешь, истекаешь кровью, отдаешь своему делу всего себя, а эти мудилы считают, что это такой прикол, что это ты так дурачишься. Развлекаешься. Я не дурачусь. Ненавижу дурачиться. Сама идея дурачества бесит меня настолько, что мне сразу хочется кого-нибудь стукнуть.
В прошлом году мы с Джимми сняли два клипа. На «Justified and Ancient» и «America: What Time is Love». Снимали на Pinewood, самой большой киностудии в Европе (самой большой – по площади крытых съемочных павильонов). У нас было все: массовка в несколько тысяч, викинговские корабли, Тэмми Уиннет, декорации, грандиозные, как падение Римской империи, передвижные буфеты, чтобы накормить пять тысяч человек, виннебаго, дельные техники, которые тут же бросались исполнять каждую нашу прихоть. И зачем мы все это затеяли? Мы это делали не для себя. Мы это делали для MTV.
Все, больше об этом ни слова; иначе я точно кого-нибудь пришибу. Меня все бесило, буквально все. Эти съемки меня сокрушили, убили. Я был абсолютно беспомощным, замороженным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47