– Там живет мама Эванса-Башмака. Я подумала – может, заедем поздороваться?
Я взглянул на нее с легким ощущением, что мной тонко проманипулировали.
– В смысле, если ты не против.
Мы припарковались, доехав до середины главной улицы, и взобрались на высокую стену волнолома, аккуратно отделявшую городок от пляжа и лишавшую придорожные пансионы всяких видов на морскую перспективу. На пляже лагерем трехсторонних тентов из шезлонговой ткани расположились английские отпускники, но золотые пески столь привольно раскинулись вдаль и вширь, что наслаждаться иллюзией одиночества было нетрудно. Этот пляж просто создан для ведерок и совочков и для того, чтобы сынки закапывали папочек.
Участок земли между Бортом и Инисласом занимало поле для гольфа, и мы кротко прогуливались между буераками поля и гладью океана. Ярдов за пятьдесят впереди пробиралась по колено в траве одинокая фигура. Драная шинель и отрешенный вид выказывали в нем одного из ветеранов Патагонской войны 1961 года. Мы остановились и стали следить за его медленным лунатическим перемещением. Патагония – валлийский Вьетнам. Даже четверть века спустя шрамы на коллективном сердце еще не затянулись. Неприветливая полоса земли на краешке Южной Америки, мир опаляющей красоты и обжигающей стужи; трудно отыскать его в атласе, и тем лишь он известен, что в XIX веке туда отправились переселенцы из Уэльса. Начало повести было злополучным, конец – трагическим: семьдесят лет спустя против них восстали индейцы, то была война за независимость, ожесточившая целое поколение и оставившая в наследство ветеранов-«патагонцев» – воинов призрачной армии, которые скитались по закоулкам Западного Уэльса. Каждый нес в своем сердце повесть о военной авантюре – повесть, которую никто не хотел слушать.
Он искал потерянные мячи для гольфа, продав которые мог заработать себе на ужин. Вдруг раздался крик, треск – и старый солдат, крутнувшись на месте, повалился наземь, скошенный мячиком. Мы побежали к нему, а со стороны лунок, куда как неспешно, двинулись виновники происшествия.
Когда мы подошли, ветеран сидел, потирая голову.
– Вы в порядке? – проговорила Мивануи, кладя руку ему на плечо.
– Конечно-конечно, – отвечал солдат отстраненно. – Не впервой в меня попадает шальной шар для гольфа.
Он говорил, а мы глядели, как приближаются игроки. Их было пятеро, но мы видели только четверых, ибо пятый пребывал внутри портшеза, венец Друидов на лобовой части которого показывал, что его владелец – Лавспун. Первым, кувыркаясь как цирковой акробат, к нам подкатился Пикель. За ним подошел Валентин в свободных брюках из шотландки, трехцветных башмаках и вязаном жилете в ромбик поверх рубашки в цветочек. Он тянул за собой скрипучую тележку с клюшками. В хвосте группы, у портшеза плелся школьный учитель физкультуры, Ирод Дженкинс.
– Я думаю, он может быть контужен, – сказал я, поднимая голову.
– Идиот вонютфий! – выругался Валентин. – Я его фейтфяф так контуву. Фкавыте ему, фтобы он хватал ваднитфу в горфть и уматывал – он мефает играть.
– Ему нужно немного отдохнуть.
– Пуфть отдыхает где подальфе.
– Вы должны перед ним извиниться, – заговорила Мивануи. – Вы его чуть не убили.
– Заткнись, шлюшка! – сказал Пикель.
– А ты меня попробуй заткни, параша коротконогая!
– О'кей! О'кей! – закричал я, пытаясь перехватить контроль над ситуацией. – Этот человек ранен…
– Так не надо было кидаться под мячики, не так ли?
– А… – так он, оказывается, кинулся!
– Равумеетфя, кинулфя, вы фто, не видели? Он подфтавилфя, фтобы полутфить фтраховку или фто-нибудь в этом роде.
– Он разве похож на человека, у которого есть страховка?
– Не фмотрите, фто он такой, внаю я этих пройдох…
Раздался резкий щелчок, и мы все посмотрели на портшез. Между занавесей показалась рука – ни дать ни взять длань монарха из рода Бурбонов. Рука нетерпеливо махнула – Валентин бегом бросился к портшезу и просунул голову за занавески. Воцарилась гнетущая тишина; изредка ее нарушал только ИродДженкинс – он похрустывал пальцами. Я поймал себя на том, что не в силах отвести от него взгляд. Даже спустя двадцать лет вид человека, пославшего Марти в гибельный кросс, повергал мою душу в дрожь ужаса.
Валентин вернулся и заговорил со мной:
– Мифтер Лавфпун выравает вам фвои комплименты и профит напомнить, фто крайний фрок нафего уговора ифтекает сегодня на вакате. Он говорит, фто фолнтфе ваходит в 21.17. – Затем, повернувшись к остальным: – О'кей, пропуфтим этот удар и продолвим.
И они пофланировали прочь.
– У-ух! У меня от них просто мурашки по коже, – поежилась Мивануи. Солдат сел и скрестил руки на коленях. Шинель его была изорвана и грязна, а длинные волосы колтунами торчали из-под знаменитого зеленого берета.
– Спасибо за помощь. Меня звать Кадуаладр.
– Луи и Мивануи.
Он кивнул:
– Певицу-то я узнал. Афиши видел.
Мивануи улыбнулась:
– Вы теперь нормально себя чувствуете?
– А то как же. Тюкнуло-то легонько.
– По мне, так довольно громко тюкнуло, – засмеялся я.
– Нет-нет. Пустяки. Это же ведь я от голода. Слабость меня с ног сбила, а не мячик этот. – Здесь возникла минутная растерянность; наконец мы догадались, что старый солдат не отрывает тоскливых глаз от нашей снеди.
– Ах да! – Я залез в корзину, отломил цыплячью ножку и протянул ему.
– Что вы! Что вы! – запротестовал воин. – У меня и в мыслях не было покушаться на ваш пикник.
– Да ничего страшного, – сказала Мивануи. – Честное слово!
– Да, угощайтесь, пожалуйста.
– Ни в коем случае, – не унимался он. – И слышать об этом не желаю, хотя, если вам без разницы, я бы не отказался попробовать курочку, чтобы вспомнить, каково это на вкус. Давненько не случалось, знаете ли.
Мы с Мивануи переглянулись.
– Ну что ж, по мне, так и здесь неплохо.
Мы перетащили корзину с поля на верхушку одной из дюн. Потом нашли песчаный пятачок с внушительным видом на океан и принялись за пикник. Кадуаладр ел жадно, наплевав на примету, будто так он приманит волка – его хищник уже отощал настолько, что подох бы и от удара хворостинкой. Цыпленок и хлеб, шампанское, мороженое и вишневый пирог исчезли, как не бывало.
– Этот учитель валлийского, – сказала Мивануи. – Воображает, что он прямо такой-разэтакий.
Я засмеялся:
– Потому что он такой и есть. Великий Маг Совета Друидов, директор школы, лауреат поэтических премий, ученый… да к тому же – герой войны, насколько я слышал.
Кадуаладр сплюнул куриный хрящик:
– Герой войны, держи карман!
Мы оба уставились на него.
– Я воевал с ним бок о бок в шестьдесят первом. Помнится, тогда он в портшезах не разъезжал. Был, как все мы, напуганным тощим пацаном, и ему хотелось домой, к мамочке.
– Наверное, это было ужасно, – проговорила Мивануи.
Старый солдат кивнул:
Мне в ту пору было семнадцать, и дальше Суонси я никуда не ездил, да и туда – только Рождественского Деда поглядеть. Сильней всего мне запомнился холод. И еда – эта школьная столовская картошка. – Он горько рассмеялся. – Детишки в школах из солидарности отказывались от обедов в нашу пользу. Пока мы им не написали, чтобы они так больше не делали. – Он хохотнул и, достав обрывок газеты и табак, принялся сворачивать самокрутку.
– Лавспун получил Крест Асафа, так ведь? – бодро спросила Мивануи.
Солдат кивнул:
– За то, что всю войну просиживал штаны в самолете.
– Он его получил за рейд на Рио-Кайриог. – Тень боли промелькнула по лицу солдата при этих словах, и Мивануи торопливо добавила: – Мы… мы… это в школе проходили.
Кадуаладр горько рассмеялся:
– Готов спорить, мою версию вы не проходили. – Он смолк, словно готовясь припомнить горькие события тех давних времен, однако раздумал. Покачал головой и проговорил отстраненно-печально: – Да уж, готов спорить, это вы не проходили.
Больше он ничего не сказал и весь ушел в «козью ножку». Легкий шорох скручиваемой бумаги слился с дыханием ветра в песчаном тростнике. Мы не сводили глаз со старого солдата, и Мивануи беспомощно глянула на меня – она корила себя за то, что упомянула битву, о которой никто не хотел говорить. Рио-Кайриог, река, неспешно петляющая у подножия гор Сьерра-Махинллет. Самая прославленная и самая бесславная битва того конфликта. Было объявлено о великой победе, медали раздавали направо и налево, как леденцы. Но ни один из тех, кто вернулся домой, не хотел об этом говорить.
Я принялся собирать остатки пикника, и Кадуаладр встал:
– Благодарю за угощение. Было очень мило.
– Куда вы идете? – спросил я. – Может, вас подбросить по пути?
– Вряд ли получится. Разве что вы едете в никуда.
– Вы скажите, куда вам, и мы довезем.
– Да нет, я правда иду в никуда. И если не окажусь там раньше времени – уже хорошо.
Мивануи взглянула на меня – я пожал плечами.
– Ну ладно, как-нибудь свидимся.
Он кивнул и поплелся прочь. Мы глядели, как он спускается по камням на песок, к прибою.
Затем он повернул к Борту и зашагал по кромке моря. Он не оглянулся.
Полтора часа спустя мы сидели на веранде ветхого деревянного бунгало Эванса-Башмака и пили чай. Сад, глядевший на устье реки, был заполнен антиками: там ржавели детские качели, лежала перевернутая лодка с погнившей обшивкой, из заболоченного пруда торчала старая коляска, кругом среди метелок травы валялись автопокрышки. Канава, заполненная сланцево-серой водой, да натянутая меж двух бетонных столбов обычная проволока служили изгородью. Вдали за неустанно струящимися водами виднелся Абердовей – Шангри-ла мятущихся душ Аберистуита.
Учитывая темперамент порожденного ею сына, Мамаша Эванс оказалась на удивление ласковой и рассудительной женщиной: мягкий взгляд серых глаз, сияющие белые волосы узлом на затылке и лицо, изможденное мириадами забот матери-одиночки, произведшей на свет сына-бунтаря. Она печально покачала головой:
– Нет, в этот раз все по-другому. Пропадал он и прежде, но в этот раз все по-другому, я чувствую.
– Не теряйте надежды, голубушка, – сказала Мивануи.
– Ты меня не надуешь. У матери сердце вещее. Я все поняла, как только полиция заявилась. Знаете почему? Они были вежливые. Первый раз за пятьдесят лет они со мной были вежливые. Называли меня «мадам». Я тут же поняла, что с мальчиком что-то нехорошее.
Мивануи взяла чайник и освежила чай в наших чашках.
– Все равно это ничего не доказывает.
– Они с собой специальную собаку привели. Хотели к нему в комнату запустить. «Зачем это? – говорю я им. – Кота напугаете». Они сказали, что собака эта у них какая-то нюховая, что ли. Очень у нее обоняние тонкое. «Ну уж тогда ее к моему сыну в комнату точно не надо пускать, – говорю. – Такая уж там вонища!» Ну, они меня, конечно, не послушались. Я бы их и не впустила, да у них был ордер, что поделаешь. Еще новинка – все бумаги потрудились оформить. В общем, загнали пса, а его и стошнило. И снова туда он ни в какую – сидел в саду да выл. В общем, сами пошли. Видели бы вы их, когда они оттуда вышли. Зеленые, что твои марсиане.
Она позволила себе легкий смешок и отхлебнула еще чаю. Затем со щелчком открыла свою сумочку и достала фиолетовый лоскуток.
– Они это нашли у него под кроватью. Сложили в полиэтиленовый пакет и выдали мне за это расписку. «Предположительно попонка для чайника», – там сказано. «Ничем таким он не занимался», – говорю. «А это пусть судья решает». Сказали да и ушли.
Я взял тряпицу и осмотрел ее. То был простой обрывок шерсти размером с почтовую марку.
– Вам, полагаю, известно, что у вашего сына имелось несколько врагов?
Она хмыкнула:
– Миллионы, ядрена вошь. Если бы Мивануи нас не навещала время от времени, не видали бы мы, я думаю, лица человеческого. Нашу семью в народе не любят…
– Ну что вы такое говорите? – вставила Мивануи.
– Ха! Ты меня не надуешь, не трать время. Знаю я, что люди говорят.
– А что люди говорят? – спросил я.
– Сами отлично знаете. Не надо мной насмехаться. Говорят, я ведьма.
Мивануи ахнула и прикрыла рот ладошкой. Это никого не обмануло. Что мамаша Эванса-Башмака – ведьма, знали все.
– И правду говорят? – пошутил я.
Мамаша Эванс скроила гримаску, как бы отметая всякое подозрение в серьезности ею сказанного:
– Ну, вы же знаете, если у девушки неприятности, а она не хочет, чтобы ее родители прознали – ко мне всегда можно прийти, за советом да за травками. Ну, понимаете, да? Но разве я после этого ведьма?
Мивануи была на ее стороне:
– Конечно, нет.
– Добро бы я вязальной спицей пользовалась. А я ведь травки запариваю – какой тут вред?
– Та же самая ароматерапия, – подтвердила Мивануи.
– Ну и потом еще руны. Перевожу время от времени, знаете ли. Ничего запредельного, конечно.
Мивануи обернулась ко мне:
– Миссис Эванс – лучшая переводчица рун на много миль в округе.
Она кивнула на выступ дымохода – над каминной полкой украшением висели какие-то рунические письмена в рамке.
При виде их мысли мои повлеклись в те далекие пятницы, когда в третьем классе у нас был сдвоенный урок руносложения, отчего время до четырех часов казалось пожизненным заключением.
– Она раньше и для графства переводила, – добавила Мивануи.
Я улыбнулся миссис Эванс, однако та отмахнулась от комплимента:
– Или когда вот у человека бессонница… – Она дотошно разоблачала все наветы. – Я ведь знаю кое-какие травы, что и тут помогают.
– И они за это называют вас ведьмой? – язвительно воскликнула Мивануи.
– И зелья приворотные, само собой, и утром по субботам – в ведовской кооператив. Но ведь только за-ра-ди благотворительности.
Мивануи снова съязвила:
– То же самое, что в конфетной лавке работать. Миссис Абергинолуэн по средам тоже на благотворительность работает.
Мамаша Эванс презрительно сплюнула:
– Миссис Абергинолуэн! Да она мандрагору от болиголова не отличит!
– Так и так, – примирительно проговорила Мивануи. – Не давайте им себя ведьмой называть. Я бы на вашем месте на них порчу навела.
– Так и навожу! Вы бы видели, какой сыпью покрываются. Сплошь в типунах – что твой пудинг с изюмом. Мне всего-то и нужно, что клочок одежды или вещица, которой касались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26