Или Иоло написал это сам.
– Каким образом, он ведь был мертв?
– Ага! – хохотнул Мейрион. – Только ведь это зависит от того, когда он это написал, не так ли?
– Так, Мейрион, я знаю – у тебя есть версия. Выкладывай.
– Если бы ты меня спросил, я бы ответил, что убили его перед жилым комплексом и граффити он написал сам. Окунул палец в собственную кровь и с предсмертной силой стал возить им по асфальту. Затем убийца утащил его на скалу и скинул вниз, чтобы все представить несчастном случаем. Но поскольку было темно, никто не увидел крови до утра.
Я кожей чувствовал, как он сияет на другом конце провода. Он явно был прав.
– Так и что же там написано?
– Два слова. «Рио-Кайриоп».
* * *
На следующий день мы с Амбой ехали в Музей, а у меня в голове блуждали последние слова Иоло Дэвиса. Не для меня ли он это написал? Должно быть. «Рио-Кайриог». Знаменитая битва Патагонской войны. Имя, некогда начертанное на карте кровью целого поколения, а ныне выведенное кровью музейного смотрителя на тротуарах Аберайрона. Тема сочинения Мозгли? Та, из-за которой он погиб? Паркуясь под сенью бомбардировщика «ланкастер», я прокручивал в мыслях историю Рио-Кайриог. Она достаточно хорошо известна. Несколько месяцев подряд в 1961 году Первый экспедиционный корпус нес невосполнимые потери в предгорьях Сьерра-Махинллет. Снайперы, провокации, засады невидимого врага день за днем косили наши ряды. И тут произошел знаменитый налет. В часы «роллекс» умельцы из Лланелли засадили радиомаячок. Часы были умышленно проиграны в карты одному из бандитов в задней комнате трактира. И когда бандит взял их домой, на свою базу, за ним последовал бомбардировщик «ланкастер». Но почему это заинтересовало Мозгли? В чем тут связь с Кантрев-и-Гуаэлодом? Мы выбрались из машины и поднялись по ступенькам в фойе, украшенному позолоченными херувимами и алебастровыми колоннами. Компания «Паровая Железная дорога „Олово и Свинец Чертова Моста“» строила, с уверенностью глядя в будущее, – чего уже давным-давно не делают в наше время. Великолепие портили унылые муниципальные указатели: «Комбинаций и Корсетов»; «Двухголовые Кабанчики и другие Курьезы»; «Кистеперые».
В фойе красовалась еще одно достижение прошлого. Кабинка для фотографирования на паспорта, созданная все теми же искусниками из отдела специальных операций Технического Колледжа Лланелли. Единственная в мире микроточечная фотокабинка – она выдавала ваш портрет размером с ягодку смородины. Чтобы его разглядеть, нужно было купить специальный диаскоп в сувенирной лавке. Почти вся микроточечная технология, воспетая в бесчисленных шпионских фильмах, была разработана во время Патагонской войны. В Буэнос-Айресе организовали ветеринарную клинику, через которую военная разведка вывозила сжатые до микроточек сведения под видом глазных пластырей для амблиопичных хомячков. В детстве мы своими рисунками на эту тему, как «горошком», уделали стену кабинета рисования. Амба подбежала к кабинке и скользнула за оранжевую занавеску. Я терпеливо ждал вспышки, праздно любопытствуя, какие – без сомнения, непристойные – жесты продемонстрирует она камере.
Наверху, в главной галерее две сверхувеличенные черно-белые фотографии заполняли целую стену морем зернистой серости. Одна из фотографий изображала, как два бомбардировщика «ланкастер» вылетают с аэродрома Милфорд-Хейвен под общее ликование толпы. На другом снимке пять авиаторов стояли полукругом перед каким-то богом забытым южноамериканским трактиром, попивали текилу и дурачились. Все они были молодые, кровь с молоком, и хохотали в объектив с таким задором, что становилось ясно – снимок сделан в самом начале конфликта. Это был экипаж, бомбивший Рио-Кайриог. Лавспун, Дай Торт-Кидай и учитель физкультуры Ирод Дженкинс с еще молодой трещиной рта. Триумвират нынешних сильных мира сего в Аберистуите. Не разнюхал ли Мозгли про них такое, от чего могли потускнеть их знаменитые медали? Какой-то неудобный моментик, от которого трещина улыбки исчезла бы с лица Ирода? Черно-белые улыбки не выдавали своих тайн.
Амба подошла ко мне с видом человека, совершившего открытие. Я взглянул на нее и улыбнулся, а она протянула мне пачку заламированных в пластик карточек с биографиями летчиков. Лавспун: герой войны, школьный учитель, увенчанный наградами поэт и Великий Маг Совета Друидов. Торт-Кидай: поставщик высококачественного мыла, от которого ваше лицо становится черным, и стрел краснокожих индейцев, которые якобы пронзают вашу шею. Ирод Дженкинс, школьный учитель физкультуры; в молодости был членом сборной Уэльса, а впоследствии, хоть карточка об этой заслуге и умалчивала, прославился тем, что послал чахоточного школьника в пургу на верную смерть. Последним был Освальд Фробишер. Пустое место. Один из горстки английских интеллигентов, которые не успели на Гражданскую войну в Испанию и так расстроились, что ушли добровольцами на Патагонскую. В карточке говорилось только, что он умер от ран, когда его «ланкастер» рухнул в Рио-Кайриог. Ни словом не упоминалось, какие то были раны, но любой школьник мог вам сказать: бандиты отрезали его «Длинного Джона» и затолкали ему в рот.
Амба по-прежнему держала в руках одну из карточек. Я вопросительно взглянул на нее, и она протянула карточку мне. Подробностей там было даже меньше, чем на карточке бедолаги Фробишера. Точнее, их не было вовсе – лишь белая картонка и на ней имя. Его я последний раз слышал из уст мамаши Дая Мозгли. Имя женщины, с которой ее сын отправился повидаться за неделю до смерти. Гуэнно Гевара, говорилось там, героиня борьбы за свободу.
Глава 12
Бьянка осторожненько вынула осколки разбитого стекла из фотографии Ноэля Бартоломью и завернула их в газету.
– Если бы я заблудилась в джунглях, ты бы поехал меня искать?
– Нет, это слишком опасно.
– Чтоб меня хоть сфотографировать, как твой многоюродный прапрадедушка?
Я рассмеялся:
– Разве мы уверены, что он ее сфотографировал?
Со свертком битого стекла она прошла на кухню, крикнув по дороге через плечо:
– Ну конечно.
Я поглядел на портрет. Сфотографировал? Он ее и впрямь нашел? Или американскую разиню-туристку провел ушлый китайский лавочник? Портрет и сундучок с памятными вещицами и документами дал мне Иа – давно, в те времена, когда я верил в здравый смысл и думал, что экспедиция могла окончиться крахом. Но Иа с терпеливой убежденностью, которую выказывал крайне редко, спокойно не согласился со мной. Все зависит от того, сказал он, что считать крахом. И добавил, что в один прекрасный день я все пойму сам. Но я так по-настоящему и не понял, хоть вновь и вновь перечитывал дневник. Ломкие пожелтевшие страницы, которые Ноэль испещрял своими малярийными каракулями – день ото дня все более неразборчивыми, – повествуя, как Гермиона Уилберфорс приходила к его одру. Пассаж, который заканчивался словами из Блаженного Августина: «Веровать – значит верить в то, чего пока не видел».
Бьянка снова вошла в кабинет:
– Я думаю, он ее сфотографировал в раю.
– Что-что?
– В раю. Там он ее сфотографировал.
Я усмехнулся, а Бьянка, увидев, какое у меня лицо, вдруг взбеленилась:
– Думаешь, ты все знаешь, да? Ты небось и в привидения не веришь?
– Нет. А ты?
– Верю, конечно. Я сама стану привидением.
Выходя из конторы, мы встретили миссис Ллантрисант. Он выглядела усталой и бледной и драила крыльцо, как робот.
– Принхаун да, мистер Найт!
– Принхаун да, миссис Ллантрисант! У вас усталый вид.
– Возраст мой такой, мистер Найт, потому и вид такой.
– Так вам, быть может, стоит взять несколько выходных, полежать задрав ноги?
– А кто вместо меня будет складывать салфетки для Ковчега?
– Так вот чем вы занимались?
Она замерла и, как пьяная, навалилась на швабру.
– Я счастлива, что могу внести свой вклад.
– Вы во все это верите, не так ли? Во всю эту затею с Ковчегом?
– А во что же тут не верить?
– Я имею в виду, вам ведь хочется на нем поплыть, не так ли?
Миссис Ллантрисант ухватила выбившуюся прядь волос и заправила под косынку. Рука у нее дрожала.
– Я это делаю ради детей. Нам-то уже слишком поздно, но деточки – они этого достойны.
– А Лавспун будет царем?
– Социальная геронтократия, мистер Найт, совсем как в Древней Греции.
– А чем плох Аберистуит?
Она опустила тряпку в воду.
– Удивительно даже слышать, что вы про это спрашиваете, мистер Найт. С чего вдруг он вам так занравился?
– У него, наверно, есть недостатки, но в данный момент он не располагается под десятью тысячами футов воды.
– Не десять тысяч, а менее двадцати морских саженей. Считайте, лужица.
Вдруг миссис Ллантрисант потеряла равновесие и завалилась на меня. Я ухватил ее за руку и поставил на ноги.
– Со мной все в порядке, правда-правда, – простонала она. – Просто поскользнулась – ступенечка мокрая.
– Вы слишком перетруждаетесь, вот что я вам скажу. Мы же не хотим, чтобы случилось то же, что на Пасху?
Мы с Бьянкой шли по набережной к Соспану.
– Безмозглая старая кошелка.
– Не надо ругаться.
– Ты видел, как она на меня зыркнула?
– Ну что ж поделаешь. Она человек старой закалки.
– А что случилось на Пасху?
Я заказал нам мороженого.
– Прихватило ее. Сказала, что из-за яблок в пироге, но ей пришлось так худо, что вызывали священника соборовать. С тех пор, правда, все было в порядке.
Бьянка склонила голову мне на плечо и сказала:
– Почему ты мне не позвонил?
– По поводу?
– По поводу! – закричала она.
Нуда, конечно. В последний раз мы виделись, когда я отвез ее к себе домой.
– Прости. Я…
– Не извиняйся.
Я провел рукой по ее лицу, взъерошил ей волосы. Сослан протянул нам мороженое с тактичностью бордельной мадам. Мы некоторое время ели молча, а затем Бьянка сказала мне в складки рубашки:
– У меня для тебя кое-что есть. То есть у меня этого еще нет, но я могу достать. То есть, если ты хочешь, конечно.
– О чем ты? – сказал я ей в макушку.
– О чем-то очень-очень особенном.
– О чем?
– О том, за что ты отдал бы правую руку.
– Я ни за что не отдал бы правую руку.
– Спорим, ты бы отдал ее, чтоб жениться на Мивануи.
– Нет, не отдал бы.
– Это сочинение.
Я резко вдохнул, и Бьянка захихикала.
– Неужели? – спросил я осторожно. – И что за сочинение?
– У-уу, всего-навсего Дая Мозгли последнее сочинение. – Она опять хихикнула.
Я отстранил ее от себя и посмотрел ей в лицо:
– О чем ты говоришь?
– Последнее сочинение Дая Мозгли. Ты ведь его ищешь, правда?
– С чего ты взяла?
– Мне Мивануи рассказала.
Я страдальчески закрыл глаза.
– Все в порядке, я никому не скажу.
– Она не должна была тебе говорить.
– Ну что ты хотел – она же трепло.
– Не стоит ругаться.
– Я знаю, ты считаешь, у нее из попки солнце восходит, только она, знаешь, не всегда мед да сахар.
– Я не сомневаюсь. Все мы таковы.
– Так оно тебе нужно?
Некоторое время я, не отвечая, смотрел на нее.
– Ты что – серьезно? Ты знаешь, где последнее сочинение Мозгли?
Она кивнула:
– Я знаю, где копия.
– Где?
– У Пикеля.
– У Пикеля?
Она вновь кивнула:
– Как раз после смерти Мозгли Лавспун попросил Пикеля придумать такой хороший сейф, чтобы его никто не мог открыть – даже тот, кто сделал. Пикель согласился, хоть и сказал, что нет в мире замка, что ему бы не поддался. И еще сказал, что Лавспун – мудак. Лавспун раньше держал в сейфе оригинал сочинения Мозгли – тот, про который газеты писали, что он потерялся. Пикель выждал, пока Лавспун отвернется, стянул его и снял копию. Мол, на всякий пожарный случай.
– Тебе это рассказал Пикель?
– Да.
– А откуда ты знаешь, что он не соврал?
– С чего бы ему? И потом, я знаю, где он его держит – в колокольне. Я могу его достать, если хочешь.
Я обхватил руками ее голову и заглянул ей в глаза:
– Не делай ничего, пока я все не обдумаю.
На западе уже вовсю полыхали зарницы, когда я тот вечер выходил из «Мулена». Я опоздал, и хорошего столика мне не досталось – пришлось сидеть в самом конце, откуда очень плохо было видно сцену. Девочки из шоу обычно так далеко не забирались, и меня обслуживала простушка-официантка в черной юбке и белой блузке. Столик пришлось разделить с группой мужчин – судя по виду, только что вывезенных спасательным вертолетом с необитаемого острова. Отросшие и нечесаные волосы, оборванная и заношенная одежда. Один протянул мне руку, и, чтобы его не обидеть, я нерешительно пожал ее.
– Добро пожаловать, брат, – проскрипел он голосом морехода, который лет десять не перебросился словом ни с одной живой душой. Остальные посмотрели на меня пристально – их взгляды метались по моему лицу, как прожекторы.
– Я вам не брат.
Мужчина хихикнул так, что у меня стянуло кожу, и обернулся к своим компаньонам:
– Говорит, он нам не брат!
Остальные разразились грубым сиплым хохотом.
Первый поглядел на меня и продолжил:
– Я брат Гилберт. Это – брат Фрэнк, а это – брат Билл. Прочих представлю позже.
– Не утруждайтесь.
– Ну какое ж утружденье. Мы очень рады, что ты к нам присоединился. Нам есть о чем поговорить.
Мне принесли выпивку, я осушил рюмку залпом и заказал еще.
– Я был банковским менеджером, – сказал брат Гилберт. Он ухватил меня за плечо и добавил со странной настойчивостью: – А брат Билл – мировым судьей. А ты думал?
– Я думал, вы все рыбаки.
Они переглянулись и опять засмеялись.
– Лихо! – сказал брат Гилберт. – Рыбаки. Очень смешно!
Когда смех угас, брат Гилберт повернулся к своим братьям и произнес:
– Я полагаю, в каком-то смысле мы все на крючке. – Опять брызнул смех.
Я переждал и сказал:
– Так вы сюда ходите частенько?
– О да, каждый день. Ты нас не видел?
– Нет.
– Это многое объясняет.
– Объясняет что?
– Почему ты ничего не понимаешь.
Они все уставились на меня с диким блеском безумия в глазах, измеряя эффект, произведенный словами брата Гилберта. Девушка из шоу прошла где-то между нами и авансценой, и на миг мне показалось, что это Мивануи. Я вытянул шею, чтобы разглядеть получше.
– Ее пока нет, – со знанием дела сказал брат Гилберт.
– Кого нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26