Сепийный портрет Ноэля Бартоломью с укором глядел на меня из своей рамы: лицо прапрадедушки многие называли загадочным, но меня оно всегда потрясало надменностью. Накрахмаленный тропический костюм, пробковый шлем, убитый тигр у ног и джунгли на заднем плане. Даже в 1870 году камера лгала напропалую: тигр был чучелом, тропические папоротники собраны в лесу Даникойд, а вся композиция выстроена в фотостудии до того, как Ноэль уехал из Города. Я изнуренно улыбнулся и задумался об Эвансе-Башмаке. Само собой, я его знал. Ушлый воришка, нюхом чует, по какой трубе вскарабкаться, какой черный ход отомкнуть. Еще школьник, но – широкоплечий и бородатый. Способен совращать жен своих преподавателей, а затем похваляться перед обманутыми мужьями. Грубый головорез, внушает звенящий, нутряной страх. Тот самый страх, который ощущаешь в незнакомом городе, когда входишь в подземный переход и слышишь впереди первобытный ритуальный вой футбольных хулиганов. Да, я его знал. Оба мы рыскали по ночному ландшафту. Но наши дорожки редко пересекались. Его вечерние запутанные маршруты пролегали от паба к пабу, как у всякого, кто развлекается в городе. Я же просиживал в холодных салонах машин, липких от дыхания и испарений, разглядывая занавески спален. Профессиональный соглядатай в мире, где для большинства шпионство – хобби. Я вновь посмотрел на Ноэля. Теперь стало ясно, что следовало прокричать вслед Мивануи: живым дедушка Ноэль не вернулся. Вот к чему приводит ложно понятое рыцарство. Но эта мысль меня не утешила; утренний покой канул в небытие, и лишь в одном месте можно обрести его вновь.
* * *
Et in Arcadia ego. (3-теклопластовый рожок с мороженым был пяти футов в высоту, и латинский девиз вился по его основанию неоновой каллиграфией. Возвышаясь над Степановым лотком, видимый прожаренному солнцем рыбаку в море за десять миль, он был таким же символом Аберистуита, как Горная железная дорога и родинка Мивануи. Я тоже был в Аркадии. Я знал, что это означает, потому что как-то раз наведался в библиотеку; но если бы об этом спросили Соспана, он пожал бы плечами и сказал, что нашел изречение в книге и ему показалось, что оно как-то связано с игровыми аркадами. Такова была его версия, и он ее твердо держался. Однако он лучше всех прочих знал, какие странные демоны гонят неприкаянные души к его прилавку.
– Доброе утро, мистер Найт. Вам ведь как всегда?
– Сделайте двойной и с дополнительной завитушкой.
Он поцокал языком:
– А ведь еще и десяти нет! Тяжелая выдалась ночка?
– Нет, просто мысли тяжелые.
– Ну что ж, тогда вы пришли по адресу.
Его руки трепетали над распределителем, как крылья чайки, а сам он глядел на меня через плечо, непроницаемо укрывшись за искривлением рта, которое у этого мороженого человека называется елейной улыбкой. Многие утверждали, что находят в его лице сходство с пресловутым нацистским «ангелом смерти» Йозефом Менгеле, но мне это не удавалось. Хотя от мороженщика и веяло моральной амбивалентностью, что по временам нервировало. Он поставил мороженое передо мной на прилавок и беспокойно посмотрел на мою хмурую мину. Отчего-то беседа в офисе расстроила меня.
– Давайте наминайте – сразу легче станет.
– Так в чем же тогда соль, Сослан?
– Почем мне знать?
– А вы никогда не задумываетесь о всяком-разном?
– О каком таком всяком? – настороженно спросил он.
– Ой, я не знаю. О том, что это все значит. О городе. О том, что творится…
Он со свистом втянул в себя воздух – его начинало тревожить направление разговора. Я не умел найти нужных слов.
– О всякой там морали, Соспан, понимаете! О добре и зле, о том, какую роль в этом играете вы. Об ощущении, что если ничего не сделаете или сделаете мало, то вы… э… станете… ну, что ли, соучастником чего-то…
– Нет у меня времени на такие раздумья, – ответил он с ноткой раздражения. – Я просто вываливаю перед публикой свои сотни и тысячи, а философствуют пускай пьяницы.
Он явно упустил мою мысль. Или я завел разговор, который мог нарушить протокол. Люди приходили сюда, чтобы укрыться от забот, а не для того, чтобы их пережевывать. Приходили за ванильным билетом обратно в тот мир, где боль – только ссадина на коленке, а мамина заботливая рука всегда рядом.
* * *
Я вхлюпнул в себя мороженое, затем повернулся и, опершись спиной о прилавок, стал смотреть на море. Его поверхность сверкала, как дребезги разбитого зеркала. Намечалось пекло.
– Эванса-Башмака последнее время часто видите? – спросил я небрежно.
– Не вижу. И не рвусь увидать.
– Я слышал, он смылся.
– Неужто? Вряд ли многие об этом пожалеют.
– Ничего об этом не слыхали?
Он почесал подбородок – пантомима «Пытаюсь вспомнить».
– Что-то не припомню.
Я выложил на прилавок полновесные пятьдесят пенсов, и он прикарманил их с невозмутимостью, достигаемой годами тренировок.
– Сам я ничего не слыхал, но, говорят, в салоне бинго есть девчушка, которая в курсе.
Я кивнул и пошел прочь, зашвырнув недоеденное мороженое в мусорный бак.
Перекрученная арматура аберистуитского Пирса торчит над водами залива Кардиган, как скелет указующего перста. Во блаженное время оно здесь был ярко раскрашенный бульвар с беседками и балаганчиками, где тогдашние леди и джентльмены наслаждались целительным благорастворением морского воздуха. Кисейные зонтики игриво покачивались, усы фабрились, и корабли до Шанхая, Гонолулу, Папеэте и Фриско, швартовались в конце мола. Но налетели горькие годы – и величие постепенно пропало. Все корабли превратились в садовые сараи, а Пирс, заглохший и культяпый, стал казаться мостом в Землю Обетованную, недостроенным по недостатку средств.
Я прошел подарку, сверкающую разноцветными огоньками, миновав сторожа – заросшего паутиной пса Королевского общества предупреждения жестокого обращения с животными. Он встретил меня остекленевшим взглядом и ошалелым выражением на фибергласовой морде, и я походя потрепал его по холке. Внутри царил бедлам: сверкающий лабиринт автоматов, перед которыми мальчишки-прогульщики жевали жвачку, как коровы на предзакатном солнцепеке, вперяясь в разрисованные фруктами барабаны с сосредоточенностью шахматных гроссмейстеров. Рядом сутулились кисломордые девчонки, насурьмившие глаза, что твои рабыни из древнеегипетских гробниц. Я быстро прошел по залу и через дверь из трепетливых пластиковых ленточек попал в Бинголандию. Те же самые девчонки спустя эдак полвека вполне могли очутиться здесь в помойного цвета плащах – и пучить глаза в электрически светящиеся экраны. Каждая выискивала в глубинах кинескопной трубки цепочку номеров, которая отворила бы застекленный шкаф с призами. Тряпичные гоблины на чайник, корзины для пикников, наборы винных бокалов или – для тех, кто твердокаменно нацелился копить купоны, – кольт сорок пятого калибра и ковбойская шляпа Роя Роджерса. Любая строчка, заполненная целиком, сверху вниз, слева направо или же по диагонали.
На дальнем конце зала, у окна, глядящего на океанскую пустыню, сидела та, кто была не похожа на других игроков. Курносая, сплошь конопатая блондинка в школьной форме с прической перьями и шоколадным контуром вокруг губ, она выглядела лет на пятнадцать-шестнадцать. Хоть она и передвигала пластиковые заслонки по своему экрану, денег, однако, не ставила. Без фоновой подсветки цифр было не разглядеть, но, похоже, ей это было и не нужно. Я подошел к ней. Она коротко глянула в мою сторону и снова переключила внимание на игру.
– Может, стоило бы сделать ставку?
Она ответила механически, не отрывая глаз от экрана:
– А толку? На этом автомате выигрыша не будет еще пятьдесят партий. Вон там тетка в синей косынке – она сейчас выиграет.
Я нашел глазами вышеозначенную леди. Судя по виду, фортуна ее не баловала.
– Она бы, наверное, отвалила кучу денег за такие сведения.
– Уже отвалила. Думаешь, чего она там сидит?
– Как ты вычислила?
– У меня система.
– А.
– Хочешь поучаствовать?
– Нет, спасибо. Не верю я в системы.
Она пожала плечами:
– Хозяин – барин.
– Сколько тебе лет?
– Хватает.
Тетка в синей косынке закричала:
– Бинго!
Отвисли двадцать челюстей, и двадцать мятных таблеток упали на нижние мосты, будто мексиканский расстрельный взвод передернул затворы. Ведущий подошел к тетке и стал проверять цифры; остальные, затаив дыхание, вперили в нее ненавистливые слезящиеся глаза. Все молились, чтобы не сошлись цифры или дама оказалась одной из тех психованных, которые забредают с улицы и выкрикивают что попало. Ведущий подтвердил – никакой ошибки, и все разом залопотали. Тетка завизжала от счастья, единым щелчком распахнулись двадцать ридикюлей, и игроки принялись нашаривать очередные монетки.
Я посмотрел на девчушку с уважением:
– Недурственно! Как зовут-то тебя?
– Амба Полундра, а тебя?
– Луи Найт.
– Что тебе нужно, Луи?
– Эванс-Башмак.
Девчушка поджала губы и покачала головой:
– Извини, о таком не слыхала.
Я вытащил пятьдесят пенсов и положил на консоль экрана.
Она передумала.
– У меня есть друг – вот он, наверно, слыхал.
Я кивнул.
– Келли Одноглазый – единичка! – Игра началась снова.
– Хотел бы я с ним встретиться.
Амба Полундра поцокала языком – дескать, задача нелегкая.
– Это, наверно, будет не просто, босс.
– Конечно.
– Крутое задание.
– Две толстухи – восемьдесят восемь!
– А ты – крутая девчонка.
Она опять задумалась:
– Может, что-нибудь удастся устроить. Мне понадобится помощь в покрытии расходов на автобус.
Я положил поверх пятидесятипенсовика еще двадцать пенсов.
– Я живу в Махинллете.
Положил еще двадцать пенсов.
– И на непредвиденные расходы.
– Так, давай-ка пока ограничимся деньгами на проезд. Она презрительно поглядела на монеты:
– Обычно мой друг из кровати не вылезет меньше чем за два фунта.
– Большая, поди, кровать.
– На всю комнату.
Я выложил еще пятьдесят пенсов.
– Всегда готов помочь человеку встать с постели.
– А мне так сдается, ты его решил там продержать весь день.
Я вздохнул и вытащил свою визитку.
– Вот что. Приколи-ка это к его плюшевому мишке. Если у него есть информация про Эванса-Башмака – обсудим условия.
Она взяла карточку и исследовала ее.
– Да ты ищейка! – воскликнула она, и лицо ее засияло. – Я тоже собираюсь пойти в сыщики, когда вырасту.
– Так держать!
Она сунула визитку в нагрудный карман и соскользнула с табурета.
– Я буду на связи.
Когда я вернулся к себе на Кантикл-стрит, меня потрясли две вещи: на автоответчике мигал огонек, и – кто-то перевернул контору вверх дном.
Глава 2
Никакой вывески, возвещавшей, что здесь находится самое злачное ночное заведение Уэльса, не было. Только неброская черная дверь притулилась меж диккенсовских эркеров Патриарх-стрит. В лавках по одной стороне торговали валлийскими сливочными помадками, сланцевыми барометрами и пресс-папье из полированных пляжных окаменелостей. А на другой располагался магазин поношенного платья, которым владела Армия спасения – «Одежный Спас». У клубной двери не было особых примет, разве что иудино око глазка да алая цифра «шесть» – и только если приглядеться повнимательней к дверному колокольчику справа от двери, можно было увидеть простые слова: «Мулен-Вош, Буат де Нюи». Когда я в начале одиннадцатого подошел к клубу, миссис Ллантрисант и миссис Абергинолуэн из «Лиги Милостивого Иисуса, Карающего Разврат» едва заступили в свой пикет.
– Добрый вечер, мистер Найт!
– Добрый, миссис Ллантрисант! Какая вы сегодня шикарная – сделали новую прическу, да?
– Не угадали, мистер Найт, другая обновка.
Она приподняла каблук и сделала пируэт на мыске, чтобы показать товар лицом. Я пристально оглядел ее: что еще за обновка?
– Ну же! Не замечаете? Просто беда с этими мужчинами!
– Да никак это новые ортопедические башмачки, я прав?
Она просияла и наклонилась, чтобы полюбоваться ими самой.
– Сегодня утром получила; импортные, аж из самого Милана: телячьей кожи, а внутри овчина – при том еще и гипоаллергенные, так что и кот не чихнет.
Подошла миссис Абергинолуэн:
– Никак в клуб собираетесь?
– Дай, думаю, зайду.
– Успокоительной настоечки с собой не дать, мистер Найт? Не помешает.
– На что она мне, горемычному?
– Мало ли. Чтобы гормончики не разбушевались. Лучше перебдеть, чем пожалеть.
– Честно говоря, ни к чему безлошадному конюшню запирать!
Клуб представлял собой тускло освещенную вереницу погребов, между которыми снесли стены. В оформлении главенствовала морская тематика – с потолка свисали рыбацкие сети, повсюду громоздился корабельный хлам. Сбоку имелась приступочка, служившая сценой. Ее обрамляла мишура, сверкавшая в лучах софитов, по центру одиноко высился микрофон. У сцены теснились столы, украшенные масляными лампами, чуть подальше имелись места позаковыристей и поукромнее – диванчики из распиленных пополам и обитых подушками кораклов и гичек. В дальнем углу за алым канатом сушил весла целый рыбачий баркас, доступный только Друидам и высокопоставленным партийным деятелям. Между столиками волновалось море из сухого льда, которое окрашивали в синий и бирюзовый запутавшиеся в потолочных сетях светящиеся пластиковые рыбы. Эффект был чудесный, его затмевало только самое ценное достояние клуба – Увеселительная Команда, девочки «Мулена», как мы их ласково называли. В их задачу входило радовать всех и каждого. Их форменные костюмы, по мере возможностей маскарадного подвальчика Дая Торт-Кидая, имели отношение к морю. Тут были юнги и пираты; капитаны, контрабандисты и русалки. А также, по необъяснимой причине, одна девушка в национальном валлийском костюме и две Марии-Антуанетты.
Швейцар-Офицером в смокинге я был препровожден к столику у сцены. Согласно анонсу, Мивануи должна была выйти на сцену в восемь, но никогда не появлялась раньше одиннадцати, потому я заказал ром и поразмыслил, что бы мог означать обыск у меня в конторе. Человек из «Ортопедо-Башмачка» сказал, что видел, как группа мужчин второпях покинула помещение и уехала в розовато-лиловом «монтего» с затемненными стеклами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26