На долю секунды повисла пауза, и братство снова расхохоталось. На этот раз они смеялись, себя не помня. По щекам их струились слезы, они хлопали себя по ляжкам. Чуть только смех притухал, как кто-нибудь из братьев повторял одно слово – «кого?» – и все начиналось заново.
– У вас, кажется, очень сходное чувство юмора.
– Это потому, что мы члены одного братства.
– Мы, пятеро, едины в своих мыслях, – добавил брат Билл.
– До некоторой степени как муравьиная колония, – объяснил брат Гилберт. – Нас объединяет страдание.
– Мне жаль это слышать.
– О нет, – воскликнул Гилберт, – мы не нуждаемся в твоем сочувствии. Теперь ты – один из нас!
Я на миг растерялся. И снова они уставились на меня, как собаки на витрину мясной лавки.
– Я? Почему?
Гилберт наклонился поближе, и его примеру последовали остальные. В голосе у него зазвучали приторные конспиративные нотки:
– То есть ты не знаешь?
Я понизил голос:
– Нет, а что?
– Мы – Анонимные Мивануиманы!
Братья глядели на меня круглыми глазами, как детишки на лагерный костер.
– Мы тоже сидели на передних местах, как ты, – сказал брат Гилберт.
– Но прошли те времена, – с тоской добавил брат Фрэнк. – Прошли давным-давно. Настала очередь других фаворитов.
– Теперь мы сидим здесь и ждем, когда снова подойдет наш черед выбраться на солнышко, – сказал брат Билл.
– Я никогда не слыхал о вашей организации.
– Мало кто слышал, – возбужденно прошелестел брат Гилберт. – Можешь вступить, если хочешь!
– С чего бы я вступал в вашу банду неудачников?
Братья печально посмотрели на меня. Не с возмущением, а с каким-то раздражающим пониманием – так святые взирают на слабости человеческие.
– Ах, братец Луи, ты все еще на стадии отрицания.
– Только не надо, пожалуйста, дешевого трактирного психоанализа, – заорал я.
– Пожалуйста, не волнуйся, – сказал Билл. – Долгое время я был таким же, как ты.
– Слушай, я не такой, как ты, о'кей? Я – хороший друг Мивануи. – Прозвучало убого.
Они молча понимающе переглянулись, но ничего не сказали.
– И не смотрите на меня так! – Я снова орал – причем все быстрее, словно скоростью речи мог пополнить неумолимо тающие запасы уверенности в себе. – Я не такой, как вы. Это ошибка. Я опоздал, поэтому впереди не было места. Вот почему я сижу здесь; вот увидите, когда она появится, то подойдет и поговорит со мной!
Я бешено озирался по сторонам, едва ли не провоцируя братьев сказать мне хоть слово поперек. Но встречал лишь бездонный кладезь сострадания и понимания.
– Все в порядке, Луи, мы понимаем.
– Нет, не понимаете.
– Понимаем. Это все ошибка. Не беспокойся, нет нужды расстраиваться.
– Я не расстраиваюсь! – А потом, ощутив надрыв в своем голосе, я повторил еще раз, уже сдержаннее: – Я не расстраиваюсь.
– Само собой. Но одно ты должен знать. Мивануи не подойдет к тебе поговорить – девочки сюда не заходят.
На этот раз брат Билл схватил меня за плечо с неожиданной горячностью".
– Но это не означает, что у тебя нет никаких шансов. Шанс есть у всех.
– Да неужели? – фыркнул я. – Ты так думаешь? У всех есть шанс – так-таки у всех? Даже у старого брата Как-его-там, который сейчас сидит и пускает слюни в кружку?
Они оглянулись и грустно поглядели на старика в конце стола. Он отчаянно пытался уследить за беседой, но было очевидно, что слух его подводит: он сидел, трясясь всем телом, и вымучивал из себя смех, когда смеялись остальные.
– Это брат Тобиас, и у него шансы не хуже, чем у прочих. – Теплота исчезла из голоса брата Гилберта.
Брат Билл наклонился ко мне:
– Не стоит так говорить о братьях. Не стоит проявлять неуважение.
– Так наберитесь мудрости и узрите истину. Брату Тобиасу не светит ни единого шанса с Мивануи, как и вам всем.
Брат Фрэнк грохнул по столу кулаком и аж возопил от моей ереси:
– Нет! Нет! Нет! Это неправда! Шанс есть у всех!
– Ибо Мивануи так добра и чиста.
– Ты так думаешь? – фыркнул я.
– Я могу доказать!
– Да ты что! И как же? – Ах, зачем я только спросил…
Брат Фрэнк вплотную придвинулся ко мне, и глаза его увлажнились от гнева.
– Потому что… потому что она пошла даже с этим школьником-калекой!
– При том, что у нее мог быть любой мужчина Уэльса, – добавил Гилберт.
Я сидел там и понимал, что мой желудок только что упал в ботинки. Несколько секунд я не мог говорить, пока наконец не выдавил из себя:
– Чт… что вы сказали?
– Мальчишка-калека. Сухоногий. Тот, что погиб. Они были любовники.
– Ты имеешь в виду Дая Мозгли?
– Да! – не унимался брат Гилберт. – Его!
– Боже правый… – наконец произнес я.
Я сидел, не в силах ни пошевелиться, ни заговорить.
Двадцать минут спустя пришла Бьянка и сказала мне, что Мивануи поехала в больницу. Эванс-Башмак был мертв.
Глава 13
Снаружи лил дождь, и улицы, блестящие и стеклянистые, были по большей части пустынны, когда я несся по Грейт-Даркгейт-стрит в больницу. Сердце мое колотилось, во рту пересохло от страха; новость о том, что Эванс-Башмак мертв, не значила ничего, но открытие, что Мивануи и Дай Мозгли были любовниками, отверткой засело в сердце. У больницы я поставил машину поближе к центральному входу, выскочил под дождь и пробежал к ярко освещенной двери. Из тени выступил полицейский и преградил мне путь:
– Вы куда?
– А что – закон запрещает посещать больных?
– Часы посещений еще не начались – приходите утром.
Еще одна фигура выступила из тени. Ллинос. Он, как обычно, был мне не рад.
– Твоя мамаша что, путалась со стервятником?
– Ты это к чему?
– Не успею я найти труп, как ты уже нарисовался.
– Я мог бы сказать то же самое о тебе.
– Мог бы, но после этого тебе пришлось бы сходить к дантисту. Что тебе надо?
Я понял, что Ллинос меня ни за что не впустит, и решил пуститься во все тяжкие – сказать правду.
– Мне нужно повидать Мивануи.
Он явно не привык к такому обращению.
– С чего ты взял, что она здесь?
– Один человек сказал мне, что нашли Эванса и она поехала в морг. Мне входить нет нужды, дела у меня с ней, а не с Эвансом-Башмаком. Не могли бы вы ей передать, что я тут, – я подожду в машине.
Второй полицейский засмеялся:
– Ой, ну какая прелесть! Не могли бы мы ей передать…
Ллинос оборвал его нетерпеливым жестом. Затем посмотрел на меня:
– В машине? – Я кивнул. – О'кей, это мы можем. Я ей дам знать.
Я прождал в машине примерно полчаса, слушая ритмичное подвывание «дворников». Наконец я увидел, как мимо припаркованных машин в мою сторону идет Мивануи. Я мигнул фарами. Она забралась в салон; мы оказались в почти идеальной темноте, но я не глядя мог сказать – она только что плакала.
– Мивануи…
– Молчи.
Салон заполнила такая тишина, что шорох любого движения казался громом.
– Мы не могли бы куда-нибудь поехать?
– Куда?
– Куда угодно, не важно. Прошу тебя.
Я завел двигатель.
– Куда угодно, только бы подальше от Аберистуита.
Со стороны моря стеной наваливался дождь. Выехав с больничной парковки, я свернул направо, вверх по склону Пенглайс-хилл и дальше во мглу пейзажа. Мивануи рассказала мне про Эванса. Его нашел днем мужчина, который выгуливал собаку. Та побежала за палкой, а вернулась с пальцем. Тело кое-как зарыли под кустами утесника, но замаскировать могилу особенно не старались. Кто-то изуродовал его и удалил отпечатки старым испытанным способом – погрузив пальцы в смесь аккумуляторной кислоты и местного сыра. Даже после того, как паталого-анатомы закончили свою работу, полиция могла надеяться только на опознание.
Мы приехали к трейлеру. Не стоило открывать его местоположение Мивануи, но мне было наплевать. На парковке было тише, чем на кладбище, только поскрипывала вывеска «Свежее молоко» на продовольственном ларьке да где-то вдали, за дюнами, гудел океан. Дождь перестал. В трейлере было зябко и сыро, но походная газовая плитка быстро наполнила его желтым уютным теплом. Лампы горели со вздохами. Мивануи присела на угловой диванчик в хвосте, оперлась локтями о пластиковую столешницу и устало уронила голову на руки. Я в кухоньке заварил две чашки супового концентрата, влил в каждую по порции рома и принес их на стол. Мивануи нашла «лудо» и расставила фишки.
– Ты, видимо, расскажешь мне о Мозгли.
Она бросила кости. Четверка и пятерка; для начала нужно шесть.
– В смысле?
Я выбросил шесть и единичку и начал свое путешествие по игровому полю. Сколько еще людей, молодоженов в медовый месяц, молодых семей в отпуске, пускались в то же путешествие, когда налетевший с моря дождь колотил по фанерным крышам их коробчонок на колесах? Семей, которые ехали два-три часа, изредка останавливаясь, чтобы дать детишкам протошниться, ехали сюда, в царство утесника и песчаного тростника, дюн и бинго, рыбы и жареной картошки.
– Твой кузен погиб, Мивануи. Тебе не кажется, что пора перестать играть в игры?
Она принялась трясти кости. Те перекатывались в стаканчике с глухим клацаньем.
– Я не играю в игры.
– Ты не все мне рассказала. – Клац-клац, тройка и четверка.
– Я тебе рассказала все, что знаю. – Шестерка-дубль. – О-оо!
Я не дал ей передвинуть фишки – накрыл их ладонью.
– Ты умолчала, что вы с Мозгли были любовниками. Я застал ее врасплох, и она закусила губу.
– Не были.
– Я слышал другое.
– Ну, значит, тот, кто тебе это сказал, – врун. Мы не были любовниками. В смысле, мы… ну… этим не занимались.
– А чем вы занимались?
– Ничем. Честно.
– Почему же ты мне об этом не сказала?
– Это не то, что ты думаешь.
– Почем тебе знать, что я думаю.
– Мы не были любовниками, он просто на меня западал. Он еще в школе всю дорогу на меня западал; да и остальные мальчишки, почти все. Разве это криминал?
– Нет, – мягко согласился я, – но убийство – это криминал, и теперь придется рассказать все.
Клац-клац, пятерка-дубль. Мивануи помолчала.
– Это началось вскоре после того, как я пошла работать в «Мулен». Когда он об этом узнал, то очень расстроился. Как-то вечером пришел туда, но его не пустили. Он встал снаружи и ждал. В тот вечер я уходила с джентльменом, уже садилась в машину, когда увидела Мозгли. Он стоял на крыльце «Одежного Спаса» и таращился на меня, как на привидение. На следующую ночь он там снова ошивался. И на следующую. Это как в традицию вошло: приходит, пытается пробраться в клуб, его не пускают, и остаток вечера он караулит снаружи. Сперва его вышибалы пытались отпугнуть. Но ему, похоже, было до лампочки. Думаю, понимал, что они не станут связываться с бедолагой-задохликом. Когда шел дождь, он стоял под дождем, промокал насквозь и даже не дрожал. В конце концов босс попросил меня с ним поговорить – я так и сделала.
– Когда это все произошло?
Легендарная Валлийская Песнопевица уперла язычок в щеку, как школьница, которой не дается трудный арифметический пример.
– Это началось прошлой осенью. На Рождество он ходить перестал. А потом на Пасху он… он умер.
Я кивнул и подумал о том, как точно и запросто называет она даты. Не поздновато ли для таких откровений?
– А что произошло, когда тебя послали с ним поговорить?
– Он сказал: «Мивануи, не делай этого, пожалуйста». Я ответила: «Чего не делай?» – вроде как не поняла; а он сказал: «Не работай в этом заведении». Так и сказал – «Не работай в этом заведении», прямо как из «Оливера Твиста».
– А что потом?
Она вздохнула и опустила взгляд на игровое поле.
– Ну, я ему сказала: «Чего ты хочешь?» А он так как-то долго ничего не говорил. Все смотрел на меня, будто хотел, чтобы я поняла, а говорить вслух не хотел. Ну, я снова сказала: «Чего ты хочешь? Мне уже обратно на работу надо». И тут полил дождь, и я ему снова сказала, что мне правда надо обратно. А он тут положил руку мне на локоть. Рука такая – как у девочки, и говорит: «Мивануи, я тебя люблю». Прямо вот так вот, а я засмеялась. А когда посмотрела, какое у него стало лицо, тут как-то вроде перестала смеяться. Он смотрел как… – Ей не хватило слов. Ее челюсть беззвучно двигалась, пока она силилась найти подходящее определение для бездонного горя, которое причинил робкому нелюдимому школьнику ее беспечный смех. Но ничего не вышло. В ее беззаботной жизни не было переживания, которое могло бы сравниться с таким отчаянием. Откуда я знал? Ведь я ни разу не встречал Мозгли и не был свидетелем той сцены под дождем у входа в «Мулен-Вош»? О, я знал. Просто знал.
– Короче, – сказала наконец Мивануи, – на нем лица не было.
Клац-клац, единичка и пятерка.
– И спросил, нельзя ли завтра после школы угостить меня мороженым. Я сначала сказала «нет». А он тогда стал упрашивать, а я все равно сказала «нет». Не то чтобы не хотела – просто я знала, что, если скажу «да» – он так смотрел, – точно ничего доброго не выйдет. Тут через дорогу в дверях появился мистер Дженкинс и постучал по стеклышку часов. Я снова сказала, что мне пора идти. А он снова стал упрашивать. И тут кое-что произошло.
Она оторвала взгляд от игры и посмотрела мне в глаза.
– Да?
– Он стал отстегивать эту металлическую штуку с ноги. Эту – как ее?
– Шину?
– А я сказала: «Дай, что ты делаешь?» А он ответил, что становится на колени.
Я сочувственно покачал головой, представив эту печальную сцену.
– Ну и я, конечно, согласилась поесть мороженого. Но только, сказала я, при условии, что он больше никогда не будет вот так ждать у клуба и не станет всем трепать, что он мой дружок, только потому что я с ним мороженого поела.
– Он согласился?
– Да, на следующий день я встретила его у Сослана, но было холодно, и мы пошли в кафе «Приморский утес», и там он купил паршивеньких леденцов и сделал мне предложение. Попросил выйти за него замуж. Я сказала, чтобы он не идиотничал. А он сказал: «Это из-за моей ноги, да?» Я говорю: «Нет, конечно, нет». И тут он сказал такую странную вещь. Он сказал: «Мивануи, какое твое единственное, самое большое на свете желание?» А я говорю: «Никакое». Но он и слушать не стал. Сказал, что должно ведь быть у меня какое-то желание. Сказал, что у меня же должна быть мечта. Я ответила: «Нету». А он сказал, что у всех, даже у побродяжек есть мечты. Но я снова сказала: «Нету». И он так затих. Заплатил за конфеты и ушел. Это было в ноябре, и потом я его сколько-то не видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26