– Ты говоришь совершенно как барышня Марион!
– Однако это собственное мое мнение: графине Карпати, дружбе с ней ты будешь обязана, что и тебя легкомысленной, слабой, падкой на соблазны женщиной сочтут!
– Меня? Слабой, легкомысленной, падкой на соблазны? – переспросила Флора, явно уязвленная в своем самолюбии. Потом пожала плечами: – Ну, так бог сними. Пусть лучше я претерплю отсвета несправедливость, чем от меня хоть единственный человек. Да и что мне свет? Для меня весь свет – это ты. Пускай себе считают меня легкомысленной из-за Карпати, лишь бы ты не считал, а до остальных мне дела нет.
– А если и я сочту?
– Ты? Рудольф! Меня? Подумай, что ты сказал! Ты серьезно?
– Вполне.
Флора задумалась на минуту.
– Хорошо, Рудольф. Я докажу, что я не легкомысленная и не слабая – даже по отношению к тебе.
И, подойдя к сонетке, трижды резко дернула за шнурок.
Вошла горничная.
– Нетти, вы здесь будете спать, у меня.
Рудольф с удивлением взглянул на жену.
– Это что, ссылка?
– Да.
– И как долго она будет продолжаться?
– Покуда вы не возьмете обратно своих слов.
Улыбнувшись, Рудольф поцеловал жене руку и удалился.
Он слышал, как щелкнул замок в двери ее спальной, и чертыхнулся мысленно, проклиная в душе всех этих Карпати, по чьей милости должен терпеть это удовольствие.
Угрюмо улегся он в постель, но не мог заснуть.
Сознание, что из-за нескольких необдуманных слов приходится одному ворочаться на своем неуютном ложе, в то время как всего через двое дверей находится любимая женщина, чьи объятья его ожидали, толькс усугубляло его мучения.
Малодушие уже нашептывало ему пойти попросить прощения, признать женское могущество и, положа руку на сердце, заверить, что никогда не считал и не будет считать ее слабой и легкомысленной, но мужское самолюбие удерживало.
Нельзя сдаваться так быстро.
Если у жены достало сил отослать его, надо показать, что и он без нее сумеет обойтись.
А завтра она же первая пойдет на мировую.
Такое меж самыми любящими, самыми преданными супругами случается, хотя и не научая их никогда уму-разуму, это тоже нужно сказать.
Вот с какими досадливыми мыслями заснул Рудольф и вдобавок, как нарочно, видел во сне графиню Карпати: разговаривал с ней, прохаживался, танцевал… Ох и клял же он ее пробудясь!
А между тем – кто знает? – может, это сама беспокойная душа томящейся женщины навестила его, чтобы, осенив изголовье, открыться ему, сказать: «Вот ты ненавидишь меня, презираешь, негодуешь, а я люблю тебя так давно и так преданно!»
XXV. Опасное испытание
На другой день Рудольф лишь за обедом, в многолюдном обществе увиделся с женой. Ни тени обиды не было на ее прекрасном лице, столь же чарующем, пленительном, как и прежде. Она была сама любезность по отношению к мужу, сама предупредительность.
«Ну вот и позабыла. Я так и думал!» – радовался Рудольф.
После ухода гостей, уже поздно вечером, они опять остались наедине друг с дружкой.
Сколько ласки в этом выражении: «друг с дружкой». Едва ли и передашь ее на другом языке. Все в этих словах слилось: и преданная любовь, полное супружеское доверие, и радость близости, огражденное от докук райское блаженство, и безмятежное умиротворение, и шутливая нежность – все, все.
Флора была даже милей и обворожительней обычного. Никогда еще ее уста не произносили слов столь ласковых и остроумных и – что всяких слов дороже – не дарили поцелуев столь пылких; никогда глаза не лучились такой радостью и вся она не сияла подобной красотой.
Рудольф не мог мысленно не отдать должное немецкому изречению о том, что милые бранятся – только тешатся.
И, мня, что одержал полную победу в начатом вчера споре, он в великодушии своем не хотел даже напоминать о нем в этот идиллический час, обнял жену в счастливом упоении так крепко, точно вообще не желал отпускать.
Но Флора мягко отвела его руки.
– А теперь, Рудольф, до свидания! – склонив головку ему на плечо, тихо сказала она. – Пожелаем друг дружке спокойной ночи.
Рудольф оторопел.
– Видишь, не такая уж я легкомысленная, как ты думаешь, – не такая слабая, даже по отношению к тебе, хотя люблю тебя и любить тебя никто мне не запрещает.
Она послала ему из дверей спальной воздушный поцелуй, и Рудольф услышал, как дважды повернулся ключ в замке.
Это все-таки было уже слишком, чтобы сохранить самообладание!
Раздеваясь, Рудольф с десяток, наверно, пуговиц оторвал. С досады схватил он Гуго Гроция и читал далеко за полночь, а потом швырнул книгу на пол, так ни слова и не поняв. Мысли его были далеко.
На следующий день все это с небольшими различиями повторилось.
Флора была сама кротость, сама доброта. Бесконечно обаятельная, она, как обольстительная сирена, чарующе-ласковым вниманием окружала супруга; всем дарила, чем только может одарить женщина. Но двери спальной по-прежнему затворялись перед ним.
Трудно вообразить пытку более изощренную. Нерон, Калигула – сущие филантропы рядом с этой молодой женщиной!
– До каких же пор этот карантин будет продолжаться?! – вспылил наконец Рудольф в один прекрасный день.
– Пока вы не откажетесь от своего мнения о женщинах, унизительного для них.
Отказаться? Это почти ничего не стоит. Но мужское достоинство дороже. Служение женщине настоящего мужчину даже привлекает, и уж коли по душе ему эти златые цепи, он и произволу своей дражайшей, своей обожаемой готов покориться – по доброй воле. Но насильно, по принуждению – нет, никогда!
Сдаваться, пощады просить – на это можно пойти, разве лишь если все потеряно.
А так… Он сам еще сумеет вынудить к сдаче жену. В бессонные, одинокие ночи у него было время измыслить план действий.
На неделю он уедет, не сказавшись куда.
Карпати сейчас в своем надькунмадарашском доме. У них он эту неделю и проведет.
Молодая женщина, конечно же, радушно его примет, а он поухаживает за ней. В успехе сомневаться не приходится. И не такие упорные натуры он покорял, задавшись целью победить. Старика Карпати все это мало беспокоит. Только рад будет, что жена развлечение нашла. Особой хитрости ведь не требуется, чтобы знак расположения получить от падкой до наслаждений женщины. А большего ему и не надо.
Одно лишь какое-нибудь подтверждение ее слабости иметь в руках, чтобы предъявить жене: «Гляди! Вот она, за чью добродетель ты ручалась, ради кого обиду могла затаить на мужа, от сердца своего, от радости величайшей его отлучить, кою даровал ему господь в твоем лице. Вот: одного слова, даже взгляда было довольно, чтобы эта женщина, которую ты, вопреки мужнину предостережению, пригрела у себя на груди, оказалась способной похитить его сердце у тебя. Что же: не слаба разве женщина, скажи?».
Вот с какими замыслами, какими планами собрался он на другой день в дорогу. И снова с видом самым ласковым и дружелюбным, заботой искренней и сердечной попрощалась с ним Флора. Это не притворство было, а триумф самоотверженности!
– Может быть, мир все-таки? – ласково шепнул Рудольф ей на ухо.
– Только безусловная капитуляция, – ответила Флора с непреклонной улыбкой.
– Хорошо. Помиримся, когда вернусь. Но уж тогда условия диктовать буду я.
Флора с сомнением покачала красивой головкой и расцеловала мужа. Подбежала и к экипажу, чтобы еще раз поцеловать, а потом вышла на веранду проводить взглядом. Рудольф же высунулся из кареты, и оба замахали друг другу: он – шляпой, она – платочком.
Вот как покидал дом верный супруг; с намерением соблазнить чужую жену – ради того, чтобы возвратить себе свою собственную.
Ведал бы он только, что творит!
Со дня вступления Рудольфа в должность Карпати жили в мадарашском особняке. Старик уступил настояниям жены, просившейся переехать туда на время, хотя место нравилось ей гораздо меньше Карпатфальвы.
Фанни хотелось быть подальше от Сент-Ирмы, и в Пешт она больше не просилась, услышав от Кечкереи, будто Рудольф с Флорой на зиму тоже собираются туда.
И пока завсегдатаи Карпатфальвы не нашли дорогу в Мадараш, дни ее там протекали в относительном спокойствии.
Она была довольна своим уединением, и так как чуть не целые дни проводила подле Яноша, смело можно додавить: и он иного общества не желал.
Как-то вдвоем прогуливались они по наново разбитому им английскому парку. Робкие косули уже привыкли к хозяйке, чьи карманы всегда были полны засахаренного миндаля; подойдя, они прямо с ладони брали угощение и сопровождали ее. Тут с дороги послышался стук экипажа. Янош Карпати глянул через ограду.
– Ого! Это Сент-Ирмаи лошади.
Фанни вздрогнула. Карпати почувствовал это по ее руке.
– Что? Остуцилась?
– На улитку наступила, – побледнев, ответила жена.
– Глупенькая, что ж испугалась так. А я знал, что Флора тебя навестит, она тебя очень любит. Да и как тебя не любить?
Но Фанни-то лучше разобрала: в приближавшемся экипаже – не женщина, а мужчина. У г-на Яноша зрение было слабое. Лошадей он даже издали узнавал, а вот людей нет.
– Идем, выйдем навстречу, – предложил он жене, когда экипаж завернул уже в парк.
Но Фанни не двигалась, словно к месту приросла. Уж лучше б ей и вправду в плакучую иву обратиться, вечно шепчущую неизвестно что тихими своими ветвями.
– Идем же, встретим твою подругу, – поторопил ее добрый старик.
Фанни подняла на него испуганный, растерянный взгляд.
– Это не Флора, – пролепетала она.
– А кто же? – спросил Янош. Любому другому на его месте показалось бы странным поведение жены, но ему совершенно чужды были всякие подозрения. – Кто же, кроме нее?
– Это ее муж, – отвечала Фанни, отнимая руку у старика.
Тот расхохотался.
– Вот глупышка! Так и его тебе же принимать, ты хозяйка.
При этих словах к Фанни вернулось самообладание, которое она вот-вот готова была потерять.
Ничего больше не говоря, со сжавшимся сердцем и застывшим лицом поспешила она под руку с мужем навстречу приезжему.
Что страх осужденного перед плахой в сравнении с ее чувствами!
В собственном жилище принимать того, страсть к кому довела ее чуть не до безумия, вдобавок одного, без жены. Ласковой с ним быть, ибо так велят приличия, долг вежливости. И развлекать еще, быть может? Развлекать!!!
Когда они подошли к внутренней галерее, карета Рудольфа как раз въехала во двор. Завидевший их юный граф поспешил к ним. Янош Карпати еще издали протянул Рудольфу руку, которую тот дружески пожал.
– Ну и ты подай руку-то, – сказал старик жене, – подруги муж небось, а глядишь, будто не видала никогда.
Фанни показалось, будто земля под ней заходила ходуном, а старый особняк поплыл, закружился перед глазами вместе со всеми кариатидами и колоннами.
Ощутив пожатие теплой руки, она без сил опустила голову мужу на плечо.
Внимательно ее наблюдавший Рудольф составил себе собственное представление о ней. Он эту бледность, поникшую головку, этот отуманенный взгляд принял за рассчитанное кокетство и решил, что добиться своего будет совсем легко.
Подымаясь по лестнице, он объяснил Карпати причину своего приезда. Предстояло уладить какую-то распрю о границе между комитатами, что могло занять не один день.
Значит, пытка не только жестокая, но еще и долгая.
Предобеденные часы мужчины провели вместе, только за столом увидела она Рудольфа опять.
Сам Карпати поразился бледности жены. За весь обед она не проронила ни словечка.
Разговаривали, как водится, о вещах безразличных.
Рудольфу почти не представилось случая обратиться к самой хозяйке; комплименты же делать в присутствии мужа непорядочно.
После обеда Карпати обыкновенно ложился вздремнуть, и обыкновение это было столь твердое, что он и ради восточного властелина ему не изменил бы.
– А ты, братец, позаймись пока чем-нибудь, – сказал он Рудольфу, – с женой поболтай, а то в библиотеку поди, если хочешь.
Выбрать труда не составляло.
Фанни, пообедав, сразу ушла в парк.
Как просила она, молила суровые эти, добрые деревья, пестрые веселые цветы избавить ее от гложущих мыслей, навеять другие! В надежде, что любимые цветы помогут рассеяться, а знакомые кусты – спрятаться от себя самой, петляла она по извилистым дорожкам, изнемогая под гнетом тайного, безотчетного желания, как вдруг заслышала шаги и, подняв глаза, увидела идущего навстречу Рудольфа.
Предстань пред ней вырвавшийся из клетки тигр, и то она не испугалась бы сильнее.
И спрятаться некуда. Хоть бы раньше его заметить и кинуться бежать, куда глаза глядят. Но они уже лицом к лицу.
Поздоровавшись приветливо, молодой человек заговорил на самые общие темы – о том, как дивно красивы эти цветы: словно чувствуют близость хозяйки и соперничают с ней.
– Я люблю цветы, – пролепетала Фанни, лишь бы ответить что-нибудь.
– А если б вы еще про них и знали!..
Фанни взглянула на него вопросительно.
– То есть не просто названия, а их воображаемые свойства, весь связанный с ними оригинальный сказочный мир. У каждого ведь цветка собственная жизнь есть, свои желания и склонности, свои горести и радости, скорби и страсти – совсем как у нас. Фантазия поэтов каждый наделила каким-либо особенным значением, о каждом какую-нибудь маленькую историю соткала; встречаются среди них и весьма изящные. В этой платонической жизни цветов, право же, очень много занимательного.
И Рудольф сорвал ирис, росший у дорожки.
– Смотрите, вот три счастливые пары. Каждая – тесный семейный союз: муж с женой рядышком, друг подле друга; вместе распускаются, вместе увядают. Неверных здесь нет; все – счастливые влюбленные.
Он бросил ирис и сорвал цветок амаранта.
– А эти цветы – аристократы. Муж устроился наверху, во втором этаже, жена – в первом: барская жизнь. Однако этот вот матово-бархатистый отлив указывает, что оба счастливы.
Рудольф растер цветок между пальцами. Кучка мелких черных семян высыпалась ему на ладонь.
– Как черные бриллианты, – сказал он.
– Бриллианты, – шепотом повторила Фанни, невольным движением подставляя руку, куда юноша их и пересыпал.
Жаль выбрасывать: они ей теперь дороже алмазов обеих Индий.
Рудольф отшвырнул амарант.
Фанни взглядом проводила цветок, будто замечая место, куда он упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64