Небылицы это все. Ведь даже следа ничего этого нет. Вначале собутыльники сами остерегались слишком прямо вспоминать о прошлом. А позже Карпати, приметив, что доверительность этих разбойников, которые опять к нему зачастили, может стать довольно тягостной, измыслил кое-что, оказавшее на них нужное действие.
Уже тогда началось в стране некое благотворное движение, кровь живее стала обращаться в организме нации. Учреждались преследовавшие общественный интерес союзы содействия разным национальным, филантропическим, научным или хозяйственным целям. Карпати вступал во все, страшно довольный, если патроном изберут, почетным президентом и не обойдут подписным листом. И, едва братья питухи к нему, он сейчас им из кармана такой лист, который открывало его собственное имя, а под ним – имя жены и равная сумма; гость и в западне: хоть шуми, хоть бранись, хоть брыкайся, хоть пощады проси, а не отвертишься. Как в фанты: давай откупайся. На ученое общество не хочешь, вот тебе другой лист – на постройку сахарного завода; сахар насущной для народа пищей не считаешь, изволь на учебники школьные расщедрись; блажь, по-твоему, бери акции учреждаемого как раз товарищества по спрямлению русла Береттё. А вода больше нравится, не желаешь, чтобы товарищество пугало лысух, тут в пользу всех четырех суперинтендентств следовала атака, и если от трех, неведомо почему немилых гостеву сердцу, удавалось еще отбиться, он падал жертвой четвертого.
В конце концов братья стали стороной обходить Карпатфальву, будто пользующийся дурной славой калабрийский постоялый двор, а столкнется кто ненароком с хозяином, уже издали ну оправдываться: я, мол, все грехи искупил, оставь ты меня в покое.
На кого же и это не действовало, тех заманивал Карпати на собрания у Сент-Ирмаи, обсуждавшие общественные дела.
Там заседали все люди серьезные, ученые, просвещенные, и наши непривычные к такой обстановке молодцы прескверно в ней себя чувствовали, поеживаясь при мысли, что Сент-Ирмаи, чего доброго, и с женой своей познакомит, дамой, по слухам, тонко воспитанной, высокообразованной – в присутствии таких ой-ой как бывает не по себе.
Вот г-жа Карпати, с той гораздо легче. Про нее хоть известно, что не из родовитых каких-нибудь; значит, и слов не надо особенно выбирать, дома небось всякое слыхала и лыко в строку не поставит, ежели в веселую минуту сам загнешь что-нибудь кудрявое, – это тебе не графиня Сент-Ирмаи. Перед этой ни пикнуть, ни пошевелиться, эта, вишь, в Англии воспитывалась, а про англичанок говорят, что при них если даже ногу на ногу положишь, или просто перчатку снимешь, или в разговоре такое невинное слово нечаянно употребишь, как «пуговица», «рубашка», «булавка», «чулки», они тотчас встанут и общества своего лишат.
С такими никогда не знаешь: а вдруг ты ужасную невоспитанность допустил.
Краем уха слышали мы уже и еще про одно имевшее в ближайшем будущем народиться публичное установление, которое должен был возглавить г-н Янош, подавший самую его идею, с одобрением встреченную во всех без изъятия общественных кругах.
Все партии, какое отличие ни носили – белое, черное, красное или пестрое перо, зеленую ветку или ленточку, как себя ни именовали – консерваторами, реформаторами или либералами (о радикалах тогда еще не слыхивали), будто по волшебству объединились вокруг этой идеи, этого предложения, коего непреходящую, несуетную ценность всего лучше доказывает то, что оно до сего дня пользуется такой же, если не большей, популярностью, не только не убавив, но и решительно прибавив в своей зажигательной, вдохновляющей силе.
Обладающая сей магической силой идея, счастливым провозвестником которой был Янош Карпати, звалась: общество борзятников.
Ни минуты не сомневаемся, что после столь хвалебного предисловия вы и сами уже это отгадали.
Борзая, несомненно, один из важнейших и примечательных феноменов отечественной природы. Но по причине ее многообразного социального воздействия приходится сию породу трактовать и как один из положительных факторов жизни общественной.
Не будем уж напоминать о том почти мистическом – можно сказать, гипнотическом – влечении, каковое наше дворянство питает к статному сему животному, словно чуя в нем аристократа собачьего племени. Примем в соображение лишь то, что повсеместно в Эрдее и самой Венгрии нельзя представить себе приличного дома без этих благородных животных, которые образуют как бы дополнительное его население; это искони там в заводе. Куда ни ступишь, везде борзые: и во дворе вас за полы тянут, и на кухне зевают, и в передней чешутся, и в гостиной мух ловят, и в столовой встают на задние лапы, и под роялем, и в креслах, и на диване сидят с хозяином и хозяйкой рядом, в числе тем большем, чем богаче эти последние. Но и у самого захудалого дворянчика их по меньшей мере пара, пользующаяся теми же привилегиями. Прибавьте еще к этому заявление фельдмаршала Башты, который грозился некогда, что не успокоится, пока эрдейский дворянин хоть одну борзую способен прокормить, и вы поймете, что пес этот – показатель нашего национального благосостояния и даже некий символ величия всего венгерского племени.
Но и в национальной экономике борзая тоже важный, существенный фактор, ибо, не говоря уже о том, что из кроличьего пуха делаются лучшие шляпы, кои составляют, следовательно, видную статью торговли; не касаясь и того, что кролики, обгрызающие кору молодых саженцев, – злейшие враги отечественного плодоводства и, если не травить их борзыми, ни о каких фруктах речи быть не может, – обратим внимание лишь на одно: кто мощнейший двигатель умножения и улучшения конского поголовья в стране? Все та же борзая! Ведь кой черт, в самом деле, угонится за борзой? Для этого лошадь нужна, и хорошая. Так что охота с борзыми и коневодству содействует всенепременнейше.
Присовокупим, кстати, еще, что удовольствие, доставляемое псовой охотой, от многих пустых соблазнов отвлекает: от книжек дурных и глупых газет, сберегая исконную простоту нравов, не смущаемых навязчивыми науками да неугомонными поэтами.
И не думай, любезный читатель, будто псовая охота – занятие такое уж пустячное, никакой предварительной подготовки не требующее, и что борзых разводить так же просто, как книжки писать. Нет, тут большая предусмотрительность нужна, широчайшая осведомленность, богатый опыт и взаимный обмен идеями, тонкий ум и толстый кошелек. Ведь хорошая борзая по пятисот, шестисот форинтов идет, – пожертвуй, значит, хоть раз в жизни каждый венгерский помещик цену даже одного щенка на родную литературу, и ей бы вечный расцвет обеспечен, из чего ясно видно, какое важное, насущное дело псовая охота в нашем отечестве и как нам следует гордиться пред всеми остальными нациями, достигнув в сей сфере культуры совершенства такого, что века целые потребуются, пока догонят нас недалекие народы, кои тем временем изощрялись в промышленности, торговле, искусстве да разных диковинных изобретениях.
Какую сенсацию произвел в обеих Венгриях указанный проект Яноша Карпати, описать я не в силах, тут куда более мощная фантазия и вдохновенное перо потребны. Он все классы общества всколыхнул, пробудив его от вошедшей уже в пословицу спячки, заставив позабыть даже причиненные последними выборами обиды, в объятия примирения бросив враждующие семьи и оттеснив на задний план прочие все мелкотравчатые проектики; да что там: вступив в соперничество – с гадательным долгое время исходом – с предложением основать Академию и пальму первенства ему отдав лишь после того, как основатели пообещались и этому, второму по важности, общественному начинанию содействовать впредь в меру способностей.
Итак, можно с полным правом ожидать, что учредительное заседание, имеющее состояться в скором времени в Карпатфальве, будет одним из наиблестящих и увлекательнейших. Заверения об участии в сем знаменательном событии поступили из самых дальних местностей, и волнение, нетерпение весьма велики. Кто же, какая из гончих, прославленных в стране, выиграет приз – золотой кубок с надписью: «Ратовать в жизни учись, и лавры венчают тебя» (для борзой назидание весьма подходящее)? Марци Яноша Карпати или Зефир Мишки Хорхи? Все Подбюччье in massa готово спорить, что обоих опередит Ласточка боршодского вице-губернатора, а Задунайщина почти без изъятия убеждена, что всех обгонит вывезенная из Беня и натасканная в Кишбередёрская Искра; но те и другие с трепетом поминают одну эрдейскую чудо-зверюгу какого-то мезешегского компосессора: ему в Венгрии уже двести золотых давали за нее, но хозяин ни в какую, всеми чертями собачьими клянется, что увезет победные лавры к себе в Трансильванию.
В последние перед объявленным заседанием недели стряпчий едва справлялся с перепиской. Уже не то что руки, и голова у него теперь вся перепачкана: на светлых волосах, о которые вытирается перо, чернила особенно заметны; черен даже язык, которым пользуется он вместо промокательной бумаги, проворно слизывая кляксы.
Господин Янош получает каждодневно целую кипу писем со всех концов страны и сам их прочитывает.
В одном его поздравляют, в другом заказывают акции, в третьем обещаются прибыть. Есть отправители, коим видится уже заря благоденствия, занимающаяся над родиной, многие же прочат блестящее будущее собаководству; иные откликаются мудрым советом на проект статута, иные с охотой вызываются принять личное участие в разработке его параграфов. Один, по его словам, до конца дней был бы счастлив, попади он в наблюдательный совет, другой просит известить уважаемых членов, что лишен удовольствия попасть на заседание из-за подагры, но на состязании непременно будет представлен своей борзой.
Письма эти г-н Янош с удовлетворением оставляет лежать на столе, даже конвертов не разрешает выметать из кабинета. Пускай валяются, созерцать их доставляет ему всякий раз истинное наслаждение. Огню предаются лишь послания нескольких дерзких профанов, посмевших написать: подумали бы вы, дескать, лучше о яслях да школах для народа; на экономические общества, на художественные выставки обратили усердие, на урегулирование русла Тисы и Дуная у Железных Ворот, на Академию да на театр национальный и музей, на дороги и зерновые ссуды. Люди, мыслящие столь вульгарно, даже ответа не удостаивались. Слишком проникся г-н Янош величием своей идеи, чтобы дать себя от нее отпугнуть. Жертвовал же он и на все названные цели, которые этот беспокойный граф и другие удержу не знающие патриоты навязали нации своими диспутами. Верно, конечно, что даже половины денег, отпускаемых им ежегодно на собак, хватило бы вызволить все эти предприятия из затруднений, но из них они и сами как-нибудь выпутаются, это тоже ясней ясного, а псовая охота жертв требует: гончая, она, как сказано, «nоn nascitur, sed fit» – не родится ею, а становится благодаря надлежащей выучке…Но попридержим немножко борзых.
Ум и сердце Фанни почти целиком были заняты приготовлениями к празднику и приему множества гостей.
Как, и сердце?
Много, очень много народу должно было съехаться, весь цвет дворянства, вплоть до мужей самых серьезных и почитаемых; ведь к Яношу Карпати все питали известную слабость, ибо, несмотря на свои выходки и чудачества, был он весьма восприимчив ко всему хорошему, и в высоких, благородных начинаниях на него столь же смело можно было положиться, как и в дерзких проделках и забавах.
Кроме того, люди в таких случаях тянутся друг за другом. Каждый думает: будет много народу, красивых женщин, шутников да весельчаков, и жаждет поразвлечься.
Это первое такое торжество, на которое Янош Карпати и дам пригласил. Он и сам ведь женат теперь.
Фанни с трепетом гадала: а откликнутся ли на приглашение знатные дамы комитата? Удостоят ли чести принять в свой круг? Эти дочери родов высоких, беспорочных, которые унаследовали не просто имя от своих матерей, но все добродетели и безупречную репутацию, – захотят ли они признать за ней право стоять на той ступени, куда ее вознесла лишь фортуна да вздорная прихоть старика? Простят ли ей сомнительное происхождение, постыдную славу ее семейства?
Мужчины-то, конечно, приедут – все, кто пользуется уважением, известностью в стране. Торжества займут несколько дней. В первый – заседание в длинном зале; солидная мужская публика усядется внизу, а дамы сбоку, на балконе, оттуда будут слушать умные речи. День завершит общее угощение, и она, хозяйка, будет там, за столом, у всех на виду… Кто-то выпьет за ее здоровье?
На другой день – состязания гончих. Дамы, кавалеры на статных конях выедут травить хитрую плутовку лису. И она тоже верхом поедет… Кто-то окажется ее кавалером?
Вечером самый удачливый всадник, чьи борзые покажут лучшую сноровку, получит от хозяйки дома подарок: собственноручно расшитый ею золотом и жемчугом чепрак… Кто-то выиграет его?
На третий день празднество закончится пышным балом: что за блестящее, великолепное зрелище! Какой букет юных, прелестных, пленительных лиц, какое обаятельно-невинное веселье! Каждая роза – на зеленом черешке, каждая застенчиво рдеющая красавица – об руку с бравым кавалером, и они открыто, безо всякой задней мысли, улыбаются друг другу… Кто-то ей улыбнется?
Ныне и впредь и вовеки с ней ставший ее небесной звездой идеал. Его видела она пред собой за столом собрания, вся обратясь в ненасытное созерцание, но желая одного: чтобы он не заметил. Его видела встающим и предугаданно чистым, мелодичным голосом произносящим тост за нее и думала: как бы прекрасно яду выпить из зазвеневшего бокала вместо вина – опорожнить до дна и умереть, но чтобы он не узнал об этом. Его видела скачущим возле на резвом коне, с раскрасневшимся от ветра лицом, все быстрей, быстрей, и думала: ах, упасть бы с лошади и скончаться на его глазах, но отчего – никогда пусть не знает. Здесь, и там, и повсюду виделся он ей; о чем бы ни вспоминала она, куда ни устремляла взгляд, лишь его безымянный образ возникал перед нею, сопровождаемый единственной мыслью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64