– звонко рассмеялась субретка.
– О Демаре!
Жюли еще пуще захохотала, грациозно покачивая головкой, отчего задрожали колечки ее волос.
– Да на что вам Демаре? Как это он умудрился так вас рассердить?
Режиналь смотрел на девушку, и ее изящество, красота, веселость заставили его позабыть о своем гневе. Он ничего не ответил, только улыбнулся и сказал:
– Ах, плутовка! Полагаю, вы можете сообщить мне об этом человеке такое, чего мне самому и не придумать!
– Вот я бы удивилась!
– Но не я! Не настолько я глуп или слеп, чтобы не догадаться: Демаре был вашим любовником!
– Моим любовником?! Скажете тоже!
– Ах, черт!.. Если память мне не изменяет, однажды вечером вы дали мне это понять. Не хотели оставаться со мной, как вы говорили, потому что в постели вас ждал Демаре.
– В конце концов это возможно, – с равнодушным видом признала Жюли.
Мобре окинул субретку строгим взглядом; он почувствовал в душе укол ревности.
– В таком случае знайте, что мне это совсем не нравится, – обронил он. – Надеюсь, вы не придаете этому типу большого значения, однако он повел себя со мной настолько нагло, что впредь я не потерплю, чтобы он вокруг вас крутился.
– Если я правильно вас понимаю, шевалье, – не моргнув глазом, возразила девушка, продолжая усмехаться все более вызывающе, – мне запрещается принимать его в своей комнате?
– С нынешнего дня я обязан следить в этом доме за порядком, – заявил он. – И я ни под каким видом не допущу осуждаемого моралью распутства, которое порождает самые низменные и подлые сплетни, направленные против тех, кто живет под этой крышей. Это особенно важно теперь, когда не стало генерала.
– Стало быть, вы берете на себя заботу о моей личной жизни. Так я стану свободнее?
– Вот именно! Вы прозорливы.
Жюли хохотнула:
– Итак, распутничать отныне можно вам, но не Демаре и не мне!
– Я говорю исключительно о Демаре, – уточнил он. – Если понадобится, я его прогоню.
Жюли задумалась, потом с лукавым видом продолжала:
– А вы, может, и правы, шевалье. Я непременно поговорю об этом с госпожой Дюпарке. Приведу ей ваши доводы и попрошу переселить Демаре подальше от моей комнаты. – И, помолчав, насмешливо прибавила: – Может, вам тоже сменить комнату?
– Напрасно, дорогая Жюли, шутите! Вопрос-то серьезный. Откуда взялся этот Демаре?
– Его привез из Франции генерал в одно время с мадемуазель де Франсийон.
– И чем он занимается?
– Да всем. Не гнушается ни самой черной работы, ни деликатнейших поручений. Безотказен, неутомим… Это говорю вам я, а вы знаете: кое-что и мне известно!
– Хватит! Довольно, Жюли!
Он прошелся по комнате, прежде чем продолжил:
– Я, кстати, пришел к вам совсем не с этим. Не угодно ли вам прогуляться со мной по окрестностям?
Она разинула рот от изумления, потом, прикинувшись полной дурой, – это свидетельствовало о том, что шевалье имеет дело с хваткой девицей, – удивленно спросила:
– А как же мои обязанности, шевалье? Обязанности!.. Не кажется ли вам, что после похорон госпожа Дюпарке привезет сюда много народу из Сен-Пьера? Всем им сильно захочется есть и пить, и их придется принять достойнейшим образом, а?
Он прокашлялся:
– Лучше бы принять этих людей так, чтобы им навсегда расхотелось сюда возвращаться. Вижу, Жюли, вы не устаете удивляться. А ведь, кажется, не трудно понять: теперь, когда такого сильного и волевого человека, как генерал, не стало в доме, могу поспорить, что у мадам появится много поклонников… Если мадам попадется на эту удочку, вполне вероятно, что в один прекрасный день она вдруг обнаружит змею, пригревшуюся у нее на груди…
– Неважно, – с вызовом заметила Жюли, – что в эту минуту хоронят нашего несчастного генерала и что я, кажется, разгадала ваши намерения. Может, вы наберетесь терпения и подождете до вечера?
Он не сдержал улыбки при воспоминании о свидании в его комнате. Так она его не забыла? Несмотря на плохое настроение, она, стало быть, готова прийти.
– Будь вы паинькой, вы не отказались бы отправиться со мной за город, – объявил он. – Мне многое нужно вам сказать, но с тех пор как этот олух-лакей подслушивал у меня под дверью, я стал подозрителен. Опасаюсь разговаривать здесь.
– У нас много времени впереди, шевалье, поверьте! Но вы должны понять: сегодня в доме много дел и нам не до шуток.
Говорила она вполне серьезно, и он это увидел. Про себя же подумал, что его затея с искренней и прямодушной Жюли обречена на провал, и благоразумно отступил.
– Может показаться, – вздохнул он, – что я ненавижу Демаре. Правда, он сильно меня разозлил, когда стал за мной шпионить. Я бы хотел знать одно. Говорит ли этот человек на каком-нибудь языке, кроме родного, то есть французского?.. – А на диалекте прибавил в виде восклицания: – «И Бог знает на каком французском!»
– Конечно! – отозвалась Жюли. – Начинает осваивать и другой, как все здесь…
– Ну да? – внезапно заинтересовался Режиналь. – Что же это за язык?
Она потомила его немножко, потом рассмеялась:
– На креольском!
Иными словами, тарабарщина – французские слова или, вернее, нормандские, пикардийские, гасконские, пуатвинские, изуродованные в устах грубых негров, – на которой говорят рабы. Они изобрели собственный синтаксис, по виду упрощенный, но на самом деле такой же сложный, как их изуродованные мозги.
– Вы не поймете ни слова, шевалье! – заверила Жюли; она была рада возможности его задеть. Но Режиналь самоуверенно улыбнулся и возразил:
– Вот тут вы ошибаетесь, прекрасное дитя. Не забывайте, я провел на этом острове многие годы…
Со значением взглянув на ее мощную грудь, выпиравшую из пестрого корсажа, он, исподтишка усмехнувшись, выговорил совершенно невообразимую фразу, имевшую следующий смысл:
– Когда женщина не спешит, она поддерживает груди; когда же несется на всех парусах, она их выставляет наружу.
– О, шевалье! – в притворном смущении воскликнула Жюли; она прекрасно все поняла, но почувствовала в его словах намек. – Так вот почему вы приглашали меня за город?
Режиналь отрицательно покачал головой. Он был доволен тем, что сейчас узнал. Нет, Демаре ни у кого не состоял на службе и не был шпионом! Да, кстати, кто бы мог подозревать Режиналя и нанять для слежки за ним этого лакея?
Мобре пытался убедить себя в том, что его опасения напрасны, что у Демаре слишком тупое выражение лица, он ограничен и не способен быть проворной и сообразительной ищейкой!
– А не знаете ли, Жюли, – на всякий случай спросил он, напустив на себя равнодушный вид, – чем занимался Демаре до того, как приехал на Мартинику?
– Был лакеем в семействе Дюпарке. У господина де Миромениля, если не ошибаюсь…
Он почувствовал, как рассеиваются последние его сомнения. Но, как он и сказал, Демаре своего дождется! Опасен он или нет, а проучить его как следует не помешает, и при первой же возможности. Режиналь наберется терпения, пускай и Демаре подождет… Недолго осталось!
– Прелестница Жюли! – продолжал шевалье. – Раз уж вы не желаете отправиться со мною за город, подарите мне хотя бы дружеский поцелуй, и забудем наши разногласия двух влюбленных голубков.
– А ваша лошадь по-прежнему спотыкается?
– Почему вы спрашиваете?
– Да так… Вспомнила, как мы с вами ездили кататься на хромой лошади и вам приходилось время от времени давать ей отдохнуть…
У него перед глазами сейчас же всплыло его первое путешествие на Мартинику; он вспомнил, как, покинув Мари после приятно проведенной ночи, вдруг на обратном пути почувствовал неодолимую тягу к субретке.
Он ласково улыбнулся. Потом неожиданно схватил Жюли за запястья и стал искать ее поцелуя.
Несомненно, эта игра нравилась Жюли, потому что поймать ее оказалось несложно; кроме того, поединок с шевалье ее утомил. Тем не менее она довольно ловко увернулась, что свидетельствовало об опыте Жюли в общении со слишком предприимчивыми соблазнителями.
Мобре мужественно перенес свое поражение, проговорив:
– Вы мне напомнили о том, что произошло с Анной Австрийской несколько лет назад в епископском саду в Амьене; безумно влюбленная в герцога Букингемского, она, очутившись в его объятиях, закричала, когда он зашел слишком далеко.
– Ну что же, – возразила Жюли, – этот крик королевы является для меня доказательством того, что она совсем не любила герцога!
– Или закричала потому, что герцог слишком медлил, перед тем как далеко зайти… – подытожил Режиналь.
Тем временем он выпустил Жюли, но потом снова повел наступление. На сей раз он, возможно, и одержал бы победу, однако неожиданно раздался громовой раскат, от залпа сотни пушек дрогнула земля, а вместе с ней и замок Монтань.
С Режиналя слетела самоуверенность, он вздрогнул и думать позабыл о Жюли. Та тоже вздрогнула, однако почти сейчас же взяла себя в руки.
– Шевалье! – рассмеялась она. – Вы испугались!.. А ведь это форт прощается с нашим генералом.
Не успела она договорить, как он уже и сам догадался о том, что произошло, и опять заулыбался.
– Идемте ко мне, Жюли, – пригласил он. – У меня в комнате есть морская подзорная труба, и с террасы замка мы увидим все, что происходит в Сен-Пьере.
* * *
Открывшееся зрелище заставило их забыть о размолвке. Они смотрели на лафеты пушек, молчавшие со времен взятия Карибских островов и уже зараставшие травой.
Вооружившись подзорной трубой, Мобре наблюдал за рейдом, за разыгрывавшимися в форте сценами, за всем происходившим там, время от времени у него вырывались восклицания. Субретка в нетерпении топнула ногой:
– Шевалье, дайте же взглянуть!.. Прошу вас, дайте трубу…
Он охотно подчинялся. Сам же вставал у Жюли за спиной и, пока она смотрела в подзорную трубу, прижимался к ней, положив руки ей на плечи, и указывал, куда смотреть.
Жюли тоже роняла восклицания. Она узнавала и называла знакомых жителей Сен-Пьера, оплакивавших генерала и утиравших платками слезы, разглядывала пышные костюмы различных родов войск и полиции, необычайно красочных на сине-зеленом фоне. Мобре занимало совсем другое. Он выпустил плечи субретки, и его руки заскользили по ее груди и бедрам, словно он лепил статую. Она не сопротивлялась, оставаясь равнодушной к его ласкам, волновавшим ее, казалось, не больше, чем мраморную мадонну. Мобре подумал, что сила привычки лишила ее чувствительности.
Наконец она вернула ему подзорную трубу и воскликнула:
– А как же мои обязанности, шевалье! Мои обязанности!.. Я тут с вами теряю время, это вы во всем виноваты!..
Он ничего не ответил и в свою очередь взглянул в сторону залива. Увидел там около пятидесяти полуодетых мужчин, с головы до пят раскрашенных в ярко-красный цвет и построившихся в каре у входа на кладбище. Это была делегация с Карибских островов. Неподалеку от них – отряды полиции, возглавляемые офицерами на лошадях.
В знак траура солдаты опустили мушкеты и копья. Тем временем пушки форта и все вооруженные мушкетами солдаты выстрелили, грянувший грохот должен был свидетельствовать о горе жителей, провожавших гроб со своим повелителем или, скорее, горячо любимым отцом здешнего народа.
Вскоре пальба стихла. Провожавшие рассыпались, а затем снова выстроились вдоль дороги, растянувшись на три километра, и двинулись к форту; процессия походила на пеструю змею, которая разворачивает свои кольца и извивается на луговой зелени.
Режиналь де Мобре сложил подзорную трубу, поискал взглядом Жюли и убедился в том, что она исчезла.
Он пожал плечами.
Для него начиналась новая игра. Он выбросил субретку из головы и вернулся в дом ждать Мари, а заодно посетителей с соболезнованиями, непременными при подобных обстоятельствах: одни захотят поддержать ее в горе, другие – посмотреть, как она переносит новое свое положение вдовы.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Славословия в адрес покойного
Те, что надеялись поглазеть на то, как Мари встретила свое вдовство, были разочарованы, во всяком случае – в начале приема.
Многие участники похорон пожелали во что бы то ни стало проводить вдову, и вот в просторной гостиной замка, еще не до конца восстановленного после извержения Лысой горы, собрались вместе отец Шевийяр и отец Бонен – глава иезуитов, большой друг и покровитель покойного; несмотря на преклонный возраст, он без колебания отправился из Фор-Руаяля в Сен-Пьер. Их обоих сопровождал Мерри Рулз де Гурсела, молодой дворянин, помощник губернатора, на которого, по всеобщему мнению, будет возложена огромная ответственность, в связи с чем возрастет и его влиятельность.
Из военных присутствовали: капитан Байярдель, капитан Летибудуа де Лавале и господин де Лауссей, командир шефской роты полиции. К ним присоединились колонисты Босолей, Сигали и Виньон, всегда проявлявшие по отношению к генералу безмерную преданность и верность.
Образовались и другие кружки; здесь – господина Вассера, главу доминиканцев отца Фейе, колониста Пленвиля дю Карбе; там – судью Фурнье, начальника полиции и судьи по гражданским и уголовным делам Дювивье, интенданта Лесперанса и, наконец, капитана Лагарена, который расхаживал взад-вперед, прислушиваясь к разговорам.
У Мерри Рулза было подходящее к случаю выражение лица. Зато пока длились грандиозные похороны, о которых каждый из присутствующих еще хранил волнующее воспоминание, и все стояли с сокрушенным видом, Мерри Рулз смотрел непреклонно, и строгость отразилась в его уже начинавших заплывать чертах красного лица.
Теперь же всем своим существом он являл беспокойство и нетерпение. Он не без основания полагал, что в ближайшие дни решится вопрос о его власти и состоянии. По силам ли будет Мари заменить покойного?.. Не сочтет ли ее, напротив, Высший Совет неспособной для отправления сложных обязанностей? Это маловероятно, если Мари сама потребует от Совета объявить ее преемницей мужа. Ведь именно губернатор острова назначал членов Совета, а теперь Совет должен указать королю на нового губернатора по своему выбору. В любом случае наследует Мари Жаку Дюпарке или нет, он, Мерри Рулз, станет чем-то вроде регента. Необходимо сделать так, чтобы Мари ему повиновалась, слушалась, следовала его советам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50