справа от Бэкера.
— Все! — заметил Джонс.
Парсел не ответил. Бэкер молча покачал головой, а Джонс добавил беспечно-возбужденным тоном:
— Что же мы теперь будем делать? Создадим вторую ассамблею?
Бэкер шутливо подтолкнул его локтем в бок.
— Почему бы и нет? Парсел будет Лидером. Ты — оппозиция. А я — воздержавшийся.
— Я серьезно говорю, — нахмурился Джонс.
— А я разве не серьезно? — заметил Бэкер.
Когда они дошли до дома Мэсона, Джонс сердито объявил:
— Пойду по улице Пассатов. Мне домой. И с вами не по дороге.
— Останься с нами, Ропати, — улыбнулся Бэкер. — Потом пойдешь по Ист-авеню. Оставайся-ка, — добавил он, беря Джонса за руку (Джонс тотчас же напряг мускулы). — Оставайся. Ты и представить себе не можешь, какую пользу приносят мне твои речи.
— Заткнись.
— Почему заткнись?
— Сказано, заткнись, гад.
— Что за выражение! — сокрушенно вздохнул Бэкер. — Сколько же на этом острове вульгарных людей! Придется отсюда уезжать.
— Видал? — спросил Джонс, поднося к его носу свой огромный кулак.
— У меня, слава богу, глаза есть, значит, вижу, — почтительно отозвался Бэкер.
— Сейчас получишь по скуле.
— Ставлю это предложение на голосование, — сказал Бэкер с преувеличенным шотландским акцентом. — Голосование есть голосование, уважаемые, и все должно идти по правилам. Голосуется предложение Ропати. Кто за?
— Я за, — крикнул Джонс.
— А я против. И архангел Гавриил тоже против.
— Тише ты!
— Да он не слышит. Имеющий уши да не слышит!
— Аминь, — подхватил Джонс. — Ну, как прошло голосование?
— Два голоса против. Один за. Предложение Ропати отклоняются. Закон есть закон.
— Того, кто нарушит закон, повесят.
— Хорошо сказано, сынок, — похвалил Бэкер.
И заговорил обычным тоном:
— А я рад, что не придется больше шляться к тем двоим. Будь здесь поблизости другой остров, непременно перебрался бы туда.
— О чем вы говорите? — вдруг спросил Парсел, подняв глаза.
— Говорим о другом острове поблизости от нашего.
— Все равно Маклеод его завоевал бы, — усмехнулся Джонс.
— Слушайте, — сказал Парсел, — у меня есть предложение.
— Ну, что я говорил? — воскликнул Джонс, и его фарфоровые глаза весело заблестели. — Создаем новую ассамблею!
— Вот что я хочу вам предложить, — проговорил Парсел.
Он остановился и по очереди поглядел на своих спутников.
— Пойдем сейчас к таитянам и разделим вместе с ними нашу землю.
— Вы хотите сказать — наши три участка? — спросил Бэкер, тоже останавливаясь. — Немного же нам останется.
— Две трети акра на человека.
Наступило молчание. Бэкер смотрел себе под ноги, его смуглое лицо вдруг стало серьезным, напряженным.
— Стыд-то какой! — вдруг сказал он. — Маклеод со своей шайкой будут иметь каждый по два акра, а мы с таитянами всего по две трети! — И добавил: — Бедняки и богачи. Уже!
— Можете отказаться, — заметил Парсел.
— Я не говорю, что отказываюсь, — сердито бросил Бэкер.
Он двинулся вперед и, пройдя несколько шагов, сказал:
— Только одно мне неприятно: думать, что мои дети будут детьми бедняка.
Он остановился, вскинул голову к небу и вдруг прокричал громовым голосом, гневно сверкнув карими глазами:
— И все из-за этой сволочи!
С каждым мгновением голос его крепчал, и слово «сволочи: он уже не выкрикнул, а прорычал с неописуемой яростью.
Потом, помолчав немного, сказал:
— Простите.
— Думаю, что сейчас вам стало легче, — заметил Парсел.
— Много легче. Ну, идем.
— Куда? — спросил Джонс.
— К таитянам, сообщим о разделе.
— Но ведь я еще не высказал своего мнения, — сказал Джонс.
— Высказывай скорее.
— Я — за! — выпалил Джонс. — Мы все трое — за. Предложение Парсела принято.
И он захохотал. Бэкер взглянул на Парсела, и оба улыбнулись.
Когда трое британцев подошли к хижине таитян, те только что просыпались после дневного сна. Таитяне ложились очень поздно и вставали очень рано, но зато днем спали еще три-четыре часа. Именно за эту привычку англичане и прозвали их лежебоками.
Раздвижная стена, выходившая на южную сторону, была широко открыта. Парсел еще — издали отчетливо разглядел потягивающиеся после сна фигуры. Таитяне в свою очередь не могли не заметить гостей, но только один Меани с улыбкой на устах бросился им навстречу по Клиф-Лейну, все прочие даже не кивнули, казалось, они ничего не видят.
Когда гости подошли совсем близко, на просторной площадке, разбитой перед хижиной, появился Тетаити и, схватив топор, начал колоть дрова. Парсел невольно залюбовался благородными линиями этого атлетического тела. Когда Тетаити взмахивал топором, его стан чуть гнулся назад и походил на тетиву лука. На миг топор и торс Тетаити словно застывали в воздухе, потом описывали полукруг со скоростью свистящего бича. Движение было столь молниеносно быстрым, что топор, казалось, оставляет после себя на серебристо-сером небе ярко-голубой след.
Парсел был уже в двух шагах от Тетаити, но таитянин не удостоил его взгляда. Таитянский этикет допускает, в качестве противовеса самой изысканной любезности, целую гамму мелких дерзостей. Но на сей раз все делалось слишком подчеркнуто. Рассерженный Парсел сухо произнес:
— Тетаити, я хочу с тобой поговорить. Дело очень важное.
Такая чисто британская резкость была не в обычаях Адамо, и Тетаити понял, что оскорбил Парсела. Ему стало чуточку стыдно, что он обидел гостя без всяких на то причин, и он, на ходу приостановив движение занесенных над головой рук, положил топор на землю. Потом махнул в сторону хижины, призывая своих братьев, уселся на бревно и жестом пригласил трех перитани выбрать себе место поудобнее. Это была уже любезность, любезность лишь наполовину. Он соглашался на беседу, но не попросил гостей войти в хижину и сам уселся раньше, чем они.
На мгновение Парсел замялся. Он никогда не был особенно близок с Тетаити. Его удерживала внешняя холодность таитянина. Тетаити был такой же высокий и мускулистый, как Меани, и хотя ему лишь недавно исполнилось тридцать лет, последние следы молодости уже исчезли с его лица. Две глубокие складки шли от носа к углам губ, вертикальная морщина залегла между бровями, а глаза под тяжелыми веками не светились кротостью, как у Меани.
Подождав немного, Парсел начал беседу с обязательных вежливых банальностей: о том, какая сегодня погода, какая будет завтра, о том, как ловят рыбу и как уродился яме. Бэкер и Джонс сидели за его спиной, заранее решив безропотно вытерпеть длинное и непонятное для них вступление. Когда Парсел заговорил, Меани уселся против него — справа от Тетаити. Опершись локтями о согнутые колени, он машинально сплетал и расплетал пальцы, не подымая головы. Оху и Тими поместились слева от Тетаити, но чуточку отступя. А Меоро и Кори — два неразлучных друга с того злосчастного дня, когда Кори на «Блоссоме» чуть было не застрелил Меоро, — остались сидеть на пороге хижины, свесив ноги.
— Тетаити, — наконец проговорил Парсел, — на острове происходят важные события. Мы — Уилли, Ропати и я — вышли из ассамблеи перитани.
Тетаити еле заметно — наклонил голову, что означало: «Весьма польщен таким доверием». Это было проявлением вежливости — вежливости, но не больше. Да, не больше. Глаза Тетаити неподвижно глядели из-под тяжелых век на Адамо, но лицо его не выражало ни нетерпения, ни желания узнать, что было дальше.
— Ассамблея решила разделить землю, — продолжал Парсел, — но разделить несправедливо, и поэтому мы вышли из ассамблеи.
Тетаити молчал. Лицо его по-прежнему не выражало ни любопытства, ни удивления.
— Ассамблея, — быстро проговорил Парсел, — решила разделить землю на девять, а не на пятнадцать человек.
Он в свою очередь пристально поглядел на Тетаити, но скорее почувствовал, чем увидел, реакцию таитян. Впрочем, ничего не произошло, никто не пошевелился, не вскрикнул. Но внезапно все напряженно застыли. Не шелохнулся и Тетаити, только взгляд его стал еще более жестким.
— Скелет предлагает, — добавил Парсел, — чтобы таитяне работали на земле перитани и получали натурой.
Тетаити насмешливо улыбнулся, но ничего не сказал.
— Это оскорбление, — крикнул Оху, вскакивая на ноги. — Мы не слуги у перитани!
Оху был высокий, сильный юноша, с наивным выражением лица. Он редко открывал рот, и обычно от его имени высказывался друживший с ним Тими. Выступление Оху поразило всех, так как считалось, что на людях он говорить неспособен. Все молча, не без любопытства, ждали продолжения. Но Оху уже закончил свою речь. Эти две фразы исчерпали все его красноречие. Да и сам он, усевшись на место, испытывал неловкое чувство — выскочил говорить первым, да еще говорил так плохо… Он знал, что лишен того поэтического дара, который на Таити считается первой добродетелью политика.
— Ты правильно сказал, Оху, — проговорил Парсел, — это предложение оскорбительно. Я его передал вам лишь потому, что его сделал Скелет. Лично я хочу сделать вам другое предложение.
Он широко развел руки, как бы показывая, что Джонс и Бэкер с ним заодно.
— Я предлагаю разделить наши три части на всех нас.
Воцарилось молчание, потом Тетаити заговорил низким, глубоким голосом:
— Это несправедливо. Уилли, Ропати и Адамо — это будет три. Нас таитян, — шестеро. На девять человек придется всего три части. А у них на шестерых будет шесть частей.
Ни слова благодарности Парселу. Тетаити замолк, как 6ы ожидая нового предложения. Но так как Парсел не открывал рта наступила минута смущенного молчания.
Бросив Кори, Меоро подошел, присел на корточки рядом с Тетаити и поднял на него глаза, словно прося разрешения заговорить. Лицо у него было широкое, круглое, а взгляд — веселый и простодушный.
Тетаити в знак согласия опустил веки.
— У тебя, Адамо, — начал Меоро и поднялся во весь рост, — и у тебя, Уилли, и у тебя тоже. Ропати, руки не полны холодной крови. Вы поступили благородно, сказав: наши три части — ваши. Мне ваше предложение приятно. Но правильно сказал Тетаити: это несправедливо. Почему Скелет должен иметь больше земли. чем Адамо, или Ропати, или Меоро? — добавил он, кладя широкую ладонь на свою выпуклую грудь. — Нет, нет, это несправедливо.
Говорил он веско и, закончив вступительную часть, с трудом перевел дыхание, как бы запыхавшись от бега.
— Когда на Таити, — продолжал он, — вождь совершает несправедливый поступок, к нему приходят всей деревней и говорят: «Ты сделал то, чего делать нельзя. Потрудись сделать иначе». И ждут целую луну. Если к этому времени вождь не исправит своей ошибки, ночью к его хижине приходят двое мужчин и вонзают в дверь дротик. И ждут еще луну. И если к концу этой второй луны вождь ничего не сделает, собираются ночью у его хижины и поджигают ее, а когда он выходит — его убивают.
— А если у вождя есть друзья? -спросил, помолчав, Парсел.
— Если они пожелают остаться с вождем, их тоже убивают.
— А если у вождя много друзей и они станут защищаться?
— Тогда начнется война.
— А когда война кончится?
— Когда вождь и все его друзья будут убиты.
— Прольется много крови, — заметил Парсел.
Он взглянул на Тетаити и спокойно произнес:
— Я против того, чтобы проливать кровь.
Тетаити медленно поднял свои тяжелые веки, уставился на Адамо и провозгласил торжественным тоном, словно вынося при говор:
— Тогда, значит, ты друг плохого вождя.
— Я ему не друг, — с силой произнес Парсел. — Я ушел из ассамблеи перитани, желая показать, что я не одобряю его действий. И пришел разделить с тобой свою землю.
Тетаити склонил голову.
— Адамо, — проговорил он, — ты хороший человек. Но этого еще мало
— быть просто хорошим. Ты говоришь: «Я вместе с вами терплю несправедливость». Но ведь несправедливости этим не исправишь.
Среди таитян послышался одобрительный шепот. Когда он стих, Меани расцепил пальцы, положил ладони на колени и качал:
— Слово моего брата Тетаити — верное слово. Но неправда, что Адамо друг плохого вождя. Он боролся с ним силой, словами, хитростью. С самого начала он боролся против него. И не следует отворачивать голову от моего брата Адамо только потому, что Адамо не хочет проливать кровь. Адамо говорит о кровопролитии, как моа. Я, Меани, сын вождя, я обнажаю плечо перед Адамо, — добавил он, поднимаясь с земли.
Он выпрямился во весь рост, глубоко вздохнул, переступил с ноги на ногу и застыл в непринужденной позе, величественный, как статуя, бросив мускулистые руки вдоль тела.
— Люди, — продолжал он, — нельзя судить об Адамо как о прочих перитани. На нашем большом острове Таити побывало немало перитани, но ни у кого не было таких золотых волос, таких светлых глаз, таких румяных щек, как у Адамо. Поглядите, люди, на румяные щеки Адамо, — загремел вдруг Меани, взмахнув рукой и изящно поведя плечами, как будто румянец и нежная кожа Парсела уже сами по себе порука его честности.
Хотя этот довод показался . самому Парселу до смешного неуместным, на таитян он, произвел сильное впечатление. Они поглядывали на румяные щеки Парсела даже с каким-то уважением, и уважение это еще усилилось, когда Парсел покраснел под их взглядами.
— А сейчас, — продолжал Меани, — когда этот человек, чьи щеки подобны отсвету зари, приходит к нам и говорит: «Я хочу разделить с вами свою землю», мне Меани, сыну вождя, это предложение приятно. Это не значит, что оно справедливо. А все-таки приятно.
Широким изящным жестом руки, так напоминавшим движения Оту, он обвел присутствующих и проскандировал, вернее пропел, как стихи:
— Адамо не принес справедливости, но он принес дружбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73