Таитяне отказались от рыбы. «Большинство» милостиво приняло дар, но вернувшись после очередной рыбной ловли, не отплатило любезностью за любезность. Только Ваа милостиво участвовала и в этом разделе и в последующих. Что касается Масона, то он либо действительно не знал, либо делал вид, что не знает, откуда берется рыба, которую подают ему к столу, и по-прежнему не отвечал на поклоны кормивших его людей.
Прошел январь. Ивоа заметно отяжелела и начала считать дни, вернее ночи, остававшиеся до родов. По ее расчетам, роды должны были прийтись на шестую луну и, как она надеялась, на последнюю ее четверть, которая считалась благоприятствующей, а если Эатуа внемлет ее мольбам, то и на чудесную ночь Эротооереоре, что означает: «Ночь, когда рыбы поднимаются из глубин». Она немало гордилась тем, что первым на их острове увидит свет сын Адамо. И это казалось ей счастливым предзнаменованием, сулившим ребенку славное будущее.
Вообще таитянки не отличались плодовитостью, и капитан Кук считал это свойство свидетельством мудрости всевышнего, учитывая свободу нравов и скромные размеры острова Таити. Во всяком случае, пока что одна только Ивоа готовилась стать матерью, и лишь в апреле выяснится, в каком доме еще ждут младенца. Однако в конце марта у таитянок появились кое-какие подозрения… Предстоящее событие казалось малоправдоподобным, до поры до времени женщины считали, что та, на которую падали их подозрения, просто чересчур разжирела от сидячей жизни. Однако в апреле сомнения развеялись. И когда Ваа в день после ночи Туру (ночь, когда рыбы соседствуют с крабами) появилась на рынке, чтобы взять причитавшуюся ей долю свинины, Женщины, стоявшие в очереди, сразу замолкли при виде ее недвусмысленно пополневшего стана. В течение двух недель новость эта занимала умы и сердца островитянок. А Итиа даже сложила несколько вольную, но простодушную песенку об этом событии. Но когда первая волна веселья улеглась, таитянки прониклись к Ваа уважением. Во время раздела она во всеуслышание заявила, что «согреет» вождя большой пироги. И, видимо, сумела сдержать свое обещание.
Апрель принес с собой также и разочарование — плохо уродился яме. После уборки яме строго распределили по едокам. Каждый вырыл рядом с домом яму и заложил туда полученную долю.
Кроме того, островитянам посоветовали по возможности экономить личные запасы, дабы дотянуть до следующего года, не трогая дикорастущего ямса. Его хотели сохранить в качестве неприкосновенного резерва на случай, если в следующем году урожай будет еще хуже.
Как-то в начале мая Маклеод велел передать Парселу, что он, мол, случайно проходил мимо ямы «черных» и заметил, что она опустошена больше чем наполовину. При таком расточительстве «черные», само собой разумеется, того и гляди бросятся собирать дикий яме и нанесут ущерб плантациям, которые решено сохранить в качестве резерва. Маклеод просил Парсела вмешаться в это дело и посоветовать таитянам экономнее расходовать запасы.
Просьба Маклеода имела достаточно веские основания, в чем Парсел убедился лично, заглянув в яму таитян. Он решил поговорить с ними от своего собственного имени, даже не упомянув про Маклеода.
Но с первых же слов натолкнулся на самое искреннее непонимание. Природа на Таити родит все в изобилии, и даже мысль о том, что можно урезывать себя сегодня ради завтрашнего дня показалась собеседникам Парсела сумасшествием, настоящим «маамаа», на которое способны одни лишь перитани. Ну, хорошо, не будет ямса на плантациях, зато останется дикорастущий. Не будет дикого ямса, останутся плоды. Не будет плодов, но уж рыба — то наверняка останется. До тех пор пока мужчина, умеющий орудовать гарпуном, в силах держать его в руках, с голоду он не умрет. Парсел несколько раз начинал свои разъяснения. И никого не убедил. А через час понял, что таитяне считают его вмешательство неуместным. Он распростился с ними и ушел.
Примерно через неделю после этой беседы явился Уайт и предупредил Парсела, что после обеда состоится собрание в хижине у Маклеода. Это последнее обстоятельство поразило Парсела. Почему не под баньяном, как обычно? Уайт покачал головой. Ему ничего неизвестно. Но собрание очень важное, так сказал сам Маклеод.
В два часа Парсел вышел из дома, но вместо того чтобы отправиться прямо к шотландцу, свернул на Уэст-авеню и заглянул сначала к Бэкеру, потом к Джонсу. Ни того, ни другого не оказалось дома. Пять минут назад оба отправились к Скелету. Парсел зашагал по Норд-уэстер-стрит, намереваясь пройти прямо кокосовой рощей и таким образом сократить путь. Но не успел он сделать и десяти шагов, как заметил Итию, сидевшую у подножия пандануса. Она исподлобья смотрела на него сияющими глазами сквозь длинные ресницы. Парсел остановился.
— Что ты тут делаешь, Итиа?
— Жду тебя, — смело ответила она.
— Ждешь меня, — расхохотался Парсел. — А откуда ты знала, что я пойду именно здесь? Я забрел сюда случайно.
— Я шла за тобой следом. А ты меня не видел. Я шла по роще. До чего же смешно, человек! Я от самого твоего дома за тобой слежу. Я знала, что ты пойдешь к Скелету, — Ороа мне сказала.
— Ну ладно, что тебе от меня надо? — спросил Парсел.
Итиа поднялась и приблизилась к нему, закинув свою круглую смеющуюся мордашку. Не доходя до Парсела шага два, она остановилась, заложила руки за спину и кротко сказала:
— Я хочу, чтобы ты меня поцеловал, Адамо. Поцелуй меня, пожалуйста.
— Этого еще недоставало, — нахмурился Парсел. — Я не поцелую женщины, которая принадлежит Меани.
— И Тетаити тоже, — уточнила Итиа. — И даже чуточку Кори.
— Вот именно, значит, у тебя трое танэ? Не хватит ли?
— Двое, — поправила Итиа. — Кори это только так, самую чуточку.
Парсел рассмеялся.
— Почему ты смеешься? — спросила Итиа, склонив голову к плечу и широко открыв свои живые глаза. — Иметь двух танэ это вовсе не табу. А почему у тебя нет двух жен, Адамо? Я уверена, что тебе было бы хорошо с двумя женами.
Парсел снова рассмеялся, обезоруженный этим замечанием. Итиа — настоящее дитя природы: лукавство, инстинкт, очарование, все в ней первобытно, наивно, но все направлено к единой цели, во всем настойчиво проявляет себя женское начало.
Итиа уже не смеялась. Она пристально глядела на Парсела.
— А у тебя новое ожерелье! — заметил он.
— Оно из шишек пандануса. Понюхай, как хорошо пахнет, — проговорила Итиа, поднявшись на цыпочки и протягивая ему ожерелье.
Шишки великолепного оранжевого цвета были нанизаны на лиану. Парсел вдохнул их аромат, и в висках у него застучало. Впервые в жизни он вдыхал такой пьянящий запах. Но он лишь с запозданием понял маневр Итии. Она вдруг бросилась ему на грудь, обхватила руками и, сжимая изо всех сил, прильнула к нему. Словом, применила тот самый прием, который оправдал себя в день сожжения «Блоссома».
От Итии шло какое — то несказанное благоухание. Запах шишек пандануса смешивался с нежным, теплым ароматом цветов тиаре, которыми она украсила себе волосы.
— Итиа, — негромко произнес Парсел, — если я тебя поцелую, ты меня отпустишь?
Но тут же понял свой промах. Слишком быстро он сдал позиции. Она, несомненно, воспользуется своим преимуществом.
— Да, — сказала она, и глаза ее заблестели, — только не так, как в прошлый раз, а по-настоящему.
Он чувствовал, как льнет к нему прохладное гибкое тело. Нагнувшись, он поцеловал ее. Потом взял маленькие ручки, обвившиеся вокруг его стана, развел их в стороны и, не выпуская из своих, спросил:
— Ну, теперь уйдешь?
— Да, — ответила она, вскинув на него влажные глаза.
И убежала. Казалось, она порхает среди пальм, как солнечный луч. «Какой стыд!» — вслух произнес Парсел. Но что за смысл лгать самому себе? Ему ничуть не было стыдно. Он видел перед собой личико Итии, ее тело, такое выразительное в своей прелести. Эти гримаски, эта мимика, эти движения — весь этот танец венского соблазна… И все явно подстроено, продумано, чтобы произвести определенное впечатление. В сущности, шито белыми нитками. И по иронии судьбы ты отлично все видишь, знаешь и все — таки не можешь не поддаться этому впечатлению.
Когда Парсел вошел к Маклеоду, все англичане, кроме Мэсона, уже сидели вокруг стола. Маклеод председательствовал, внушительный и поистине скелетоподобный, положив худую руку на большой лист бумаги, исчерченный сеткою кривых линий.
Бэкер указал Парселу на свободную табуретку между собой и Джонсом, а Джонс поднялся, давая ему дорогу. Парсел пробормотал: «Добрый день!»
— не обращаясь ни к кому в особенности. Никто не ответил, один лишь Маклеод бросил: «Только вас и ждали». В его интонации не чувствовалось неприязни. Он просто отметил это.
Усевшись, Парсел первым делом взглянул на лист бумаги. И узнал грубо набросанный план острова, вернее, низменной его части. Чертеж бухты «Блоссома» показался ему неточным, зато ромб, изображавший поселок и расположение домиков, стоявших по его сторонам, соответствовал натуре.
— Матросы, — начал Маклеод, — нам следует сообща обсудить одно дело, и притом неотложное. Это вопрос о земле.
Он остановился, и Парсел вдруг почувствовал, что на сей раз пауза не была обычным для Маклеода рассчитанным ораторским приемом. Когда он произнес слово «земля», лицо его вдруг приняло торжественное выражение.
— Мы собрали нынче плохой урожай, — медленно продолжал Маклеод, — но не это меня беспокоит, потому что урожай, он вроде как женщина — женщины, как говорится, бывают хорошие, бывают плохие, и рано или поздно найдешь себе ту, какая тебе требуется. Нет, матросы, меня беспокоит другое — есть на острове парни, беззаботные, словно воробьи на ветке, и вот они, черт бы их побрал, уже больше чем наполовину опорожнили свою яму. При такой быстроте ясно, как повернется дело. Через три месяца эти парни пойдут пастись в дикий яме. А кто от этого пострадает? Я! Вы! Все мы! Дикорастущий яме — это наш резерв. Священный и неприкосновенный. И вы думаете, черные будут стесняться, когда им животы подведет? Ничуть не бывало! Что же тогда нам прикажете делать? Выставить охрану? Днем еще куда ни шло, а ночью мы и не заметим, как черные приползут нагишом и перетаскают наши овощи.
Маклеод положил ладони на край стола и обвел взглядом свою аудиторию, как бы желая подчеркнуть всю серьезность положения.
— Короче, — продолжал он, — что — то у нас не ладится, а что именно — я сейчас вам скажу: не получается у нас житье сообща, как мы решили. Да и не могло оно получиться. Возьмем, к примеру, рыбную ловлю. Черные решили: не дадим никому рыбы. Ладно. А в итоге: на одном острове три разные команды ходят на рыбалку.
— От вас самих зависело сделать так, чтобы их было всего две, — сухо бросил Парсел.
— Что верно, то верно! — горячо подхватил Бэкер. — Вам сделали подарок, а вы чем отплатили?
Джонс, рассеянно следивший за началом прений, вдруг спохватился и энергично закивал головой, но промолчал. Маклеод с друзьями словно и не слышали ничего. Очевидно, шотландец заранее приказал своим адептам быть начеку, чтобы не попасть впросак.
— Лично я отнюдь не одобряю решения таитян, — сказал Парсел. — Но им можно найти извинение: их ограбили. Если бы вы не исключили их при разделе женщин, они бы на это не пошли.
Тонкие губы Маклеода тронула улыбка, и темные провалы под глазами углубились.
— Вам легко говорить, Парсел, — протянул он, — но если бы вашу Ивоа включили в общий список и стали бы делить, вы, небось, запротестовали бы! Ой, как бы еще запротестовали! Ни за что на свете не согласились бы. Поглядите-ка, этот человек хочет, чтобы весу всех было общее, и согласен поступиться всем, кроме самого главного.
— При чем здесь Ивоа, — взорвался Парсел, — женщин не распределяют, как овощи. Женщины имеют право высказывать свое мнение.
— И едко добавил: — Впрочем, вы, кажется, сами могли в этом убедиться.
После слов Парсела наступило молчание. Маклеод даже не оглянулся в сторону говорившего. А Бэкер выказал достохвальную выдержку: он просто промолчал. Не позволил себе улыбнуться.
— Ну, ладно, — проговорил Маклеод, широко взмахнув рукой, как бы отметая второстепенный вопрос, мешающий дискуссии.
— Позвольте, я еще не кончил, — сказал Парсел. — Мне хотелось бы заметить, что на острове еще многое делается сообща, и все считают, что так оно и должно быть. Например, хождение за водой. Вообразите себе, если каждому придется лично запасаться водой…
— И еще кое — что делается сообща, — заметил Бэкер. — Возьмите, к примеру, диких свиней. До сих пор на острове существует команда, которая выделена для охоты на свиней. А почему? Потому что так удобнее. Конечно, удобнее для всех передать убитую свинью Омаате и женщинам. Свинью надо потрошить, да мыть, да топить печь, да класть всякие приправы, да рубить ее на части. На это дело не так — то легко найти охотников. Отсюда мораль, — заключил он, взглянув на Маклеода, — раз вам удобно, значит, делай сообща. А раз неудобно — значит, давай врозь.
— Здорово сказано, сынок! — широко улыбнулся Маклеод и обвел собравшихся торжествующим взглядом, словно Бэкер выразил его затаенную мысль. И добавил: — Но было бы глупо делать чтолибо сообща, когда это вас не устраивает!
И не дав Бэкеру времени возразить, заговорил сам:
— А что касается земли, уважаемые, то меня как раз устраивает, чтобы ее разделили, и почему, могу вам объяснить: своей спины я не жалею, тружусь, надрываюсь, полю сорняк и междурядья обрабатываю… Мой участок обработан на славу. И то, что он приносит, я съедаю. А вам, Парсел, я вот что скажу: когда какой-нибудь сукин сын сидит себе и любуется на собственный пуп, вместо того чтобы гнуть на своем участке спину, и через год получит шиш, я, конечно, его пожалею, но тем хуже для него, если ему придется стянуть пояс потуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73