По утрам он не мог отделаться от мерзкого, тошнотворного привкуса во рту. Клод стеснялся своей худобы, не хотел, чтобы Кора видела его раздетым. «Не смотри на меня!» – шипел он. На него часто накатывало изнеможение; бледный как полотно, он жадно глотал воздух, чтобы прийти в себя. Нестерпимо болел желудок, но ведь это от волнения, всему виной экзамены. Клод догадывался, но терпел. От страха у него замирало сердце. Темный ужас поднимался в его душе. Рак, у него рак. Сомнений нет. Но может быть, все пройдет? Может быть, ничего страшного? Кал у него был черного цвета.
Однажды Клод проснулся среди ночи от собственного крика. Сжался в комок, схватился за живот, позвал на помощь. Страшная боль разрывала его на части. Кора в спешке оделась и выскочила на улицу, к телефону. Но так и не смогла убедить своего врача приехать.
– Наверняка несварение желудка, – успокаивал тот. – Дайте ему желчегонного. К утру он придет в себя. Любите вы, студенты, остренькое!
Вернувшись домой, Кора остановилась у кровати и впилась зубами в руку, слушая вопли Клода. Какое там несварение желудка! Не раздеваясь, Кора улеглась с ним рядом. Клод, снедаемый болью, затих, прильнул к ней. В шесть, с первыми лучами рассвета, Кора поднялась, вышла на улицу, поймала такси и отвезла Клода в больницу.
Следующие дни навсегда остались у нее в памяти как «время коридоров». В страхе и тревоге носилась Кора по бесконечным переходам, сверяясь с указателями, вдыхая больничную вонь. В первое утро она была рядом с Клодом. Тот, лежа на носилках, ждал, что же будет.
– Что мы здесь делаем? – спросил Клод еле слышно.
– Ждем врача. Сейчас тебя отвезут в палату. – Кора взяла его за руку.
– Что со мной?
– Не знаю. – Тихий, певучий, испуганный голосок среди больничного шума и суматохи.
Кора была в ядовито-зеленой футболке – мятой, в пятнах от кофе. Потертые джинсы в обтяжку, с дырой на штанине, уже не сходились на ней. В левом ухе звенели цепочки, кольца, звездочки. На ногах грязные, исцарапанные ботинки. В волосах пестрели дерзкие черные и лиловые прядки. Накраситься она не успела. Врач смерил Кору взглядом, полным недовольства и отвращения, и сестра вывела ее из палаты. Кора сидела за дверью, пока Клода осматривали. При ней его увезли на каталке в лифт. Жизнью ее любимого теперь распоряжались чужие люди.
С Корой заговорила медсестра:
– Вашего…
– Близкого друга, – подсказала Кора.
– …сейчас положат в палату. У него язва двенадцатиперстной кишки. Прободение. Немного позже его прооперируют. У него было кровотечение. – Медсестра укоризненно посмотрела на Кору. Та пожала плечами:
– Я не знала. Можно его увидеть?
– Как только положим его в палату, сразу начнем готовить к операции. Шли бы вы лучше домой. Позвоните после обеда.
Медсестра не хотела обидеть Кору, просто была очень занята. Да и не часто встретишь девушку в таком наряде.
Домой Кора не пошла. Что ей там делать? Она осталась сидеть сиднем среди спешивших куда-то людей, которым не было до нее дела. Просидела весь день. В четыре пошла узнать, как чувствует себя Клод. Коридоры. Косые взгляды. В палату ее не пустили. Клоду лучше. Увидеть его можно завтра, в отведенные для посетителей часы. Кора побрела домой, ей хотелось оттянуть возвращение. Она смотрела под ноги, страшась минуты, когда войдет в пустую квартиру. Тогда уже не будет спасения от неотвязной мысли: Клод умирает.
Кора вернулась на другой день. Несмело зашла в палату и не увидела его.
– Он в реанимации, – сказала сестра и с улыбкой объяснила, когда Кора непонимающе взглянула на нее: – В интенсивной терапии.
Кора почуяла: что-то не так. Все вдруг стали к ней чересчур внимательны. Не к добру это. Впервые в жизни на Кору свалилось такое несчастье. Оказалось, это больно. У Коры ломило шею, лицо, подкашивались ноги. Ее отвели в небольшую приемную, предложили чаю. С ней были вежливы до тошноты. Ей было невыносимо всеобщее участие. «Терпеть не могу, когда меня жалеют», – стонала она про себя. К Коре подошел медбрат.
Из этих дней в памяти у Коры остались звуки, краски (в основном оттенки красного и зеленого), выражения лиц. Лица она будет помнить всегда. Она попала в руки людей, посвятивших жизнь заботе о тяжелобольных. Тревога и страх родных и друзей – для них дело привычное, часть их повседневной работы. Здесь ей нечего бояться. Кора опустилась на красную пластмассовую табуретку. Медбрат был в зеленом. Он сел рядом с Корой, улыбнулся, заговорил с ней ласково, глядя прямо в глаза. Состояние Клода оказалось тяжелее, чем ожидали. Прободение язвы всегда с трудом лечится. Хотите его увидеть? К нему подключен монитор и трубки для оттока гноя. Пугаться не нужно.
Тяжело было Коре выносить эту внезапную доброту. Слезы подступали к глазам, она чувствовала, что вот-вот не выдержит, расплачется.
Словно ребенку, ей помогли надеть стерильный халат: сначала одну ручку, вот умница, теперь другую. Позже Кора вспомнила, что медбрат даже застегнул ей халат. Кору отвели в реанимацию. Просторная палата, шесть кроватей, красные одеяла, возле каждого больного дежурит медсестра. Ангелы-хранители, подумалось Коре. В углу стоял телевизор, показывали дурацкие дневные сериалы; от экрана струился мягкий свет. Посреди палаты – дефибриллятор с красными электродами.
Коре пришла в голову безумная мысль: что, если приложить электроды к своей груди? «Раз. Два. Три…» Точь-в-точь как в кино или сериалах. Она видела это тысячу раз. На стене висела большая зеленая табличка с белыми буквами: «НОГИ НЕ СКРЕЩИВАТЬ». А мне бы как раз стоило, рассеянно отметила Кора, месяцев шесть-семь назад очень даже стоило скрестить ноги. И все же здесь было так тихо, спокойно. Люди, оставив все земное, безмолвно бились за жизнь. Солнечный свет лился в окно. Сидеть бы здесь часами, в тепле и покое, если не прогонят. Впервые в жизни Кора ощущала вокруг себя милосердие, дышала им.
Она осторожно присела возле кровати Клода, пристроив руки на колени, прислушиваясь к треску вентилятора у кровати пациента напротив и непрестанным гудкам монитора. Клод лежал не шевелясь. Мутная жидкость стекала по трубке, змеившейся из-под покрывала к бутыли на полу. Клод не спал. Увидев Кору, он бросил на нее холодный взгляд и отвернулся. Кора ни о чем не думала, лишь прислушивалась к собственному телу. Ее била дрожь, да изредка шевелился ребенок под сердцем.
Монитор неожиданно потемнел, раздался громкий, протяжный, тревожный писк. Вот оно. Кора поняла, почему это случилось, и съежилась от ужаса. В кино всегда так. Медсестра подлетела к монитору, подняла руку и стукнула… нет, не по остановившемуся сердцу Клода, а по прибору. Вновь раздались мерные гудки.
– Вечно он барахлит, – пожаловалась сестра. И, поймав испуганный взгляд Коры, добавила: – Не волнуйтесь вы так. Он непременно поправится. Мы просто решили подстраховаться, понаблюдать за ним. Завтра его переведут в обычную палату.
Медсестра не ошиблась. Кора почти жалела о том, что из спокойствия и уюта интенсивной терапии Клод вернулся в шумную, суматошную общую палату. Он лежал на высокой узкой кровати, бледный, осунувшийся и какой-то потерянный. На тумбочке у кровати стояла бутыль с водой и стакан.
– Меня заставляют пить эту гадость, – процедил Клод. Никогда прежде Кора не видела его таким усталым и злым. Не успела она и слова сказать в ответ, он сердито продолжил: – Мне вспороли брюхо. Через весь живот теперь долбаный шов.
– Всегда мечтала иметь шрам. Как Зорро, – выпалила Кора в надежде развеселить Клода.
Тот злобно уставился на нее:
– Видишь, во что я превратился. Это все ты виновата. Все из-за тебя. Из-за твоих «пошли сегодня по магазинам»! Весь этот ужас меня доконал. Ты только взгляни на меня, сука! Вот видишь? – Клод задрал халат.
От груди до паха тянулся ровный, глубокий шрам. Поперек разреза шли длинные черные стежки с красными следами.
Кора ужаснулась.
– Принесу тебе минералки, – пробормотала она.
И до самого ее ухода они с Клодом не обменялись больше ни словом. Кора наклонилась, чтобы поцеловать его, но Клод отпрянул.
Целую неделю Кора ходила пешком от Сенного рынка до Королевской больницы, а путь был неблизкий. Каждый день спешила она по коридорам в палату, пунцовая от волнения. Сидела у кровати Клода, не произнося почти ни слова. Клод по-прежнему лежал в больничном халате с разрезом на спине. Другой одежды у него не было. Каждый день Клода насильно поднимали и усаживали на несколько часов. Всякий раз он бурно возмущался по-французски. Нетрудно было догадаться, что говорил он мерзости. Он никак не мог смириться с тем, что с ним случилось.
Через шесть мучительных дней жгучей обиды и безмолвного гнева Кора зашла в палату. Еще чуть-чуть – и Клода отпустят домой, а там свежие простыни, розы в бутылке из-под молока. На последние деньги Кора купила бутылку минеральной воды и лиловую узамбарскую фиалку. Она вглядывалась в лица, ища среди них любимое. Клода не было.
– А где Клод? – спросила Кора у проходившей мимо санитарки.
Та пожала плечами, качнула головой.
– Это ведь его место? – Кора показала на кровать – пустую, без простыней, по-больничному опрятную.
– Спросите у старшей медсестры, – посоветовала санитарка.
Кора в испуге огляделась по сторонам.
– Где Клод? – повторила она. Должно быть, это ошибка. Он где-то здесь, просто его увели. Санитарка вышла. Кора рванулась следом:
– Где Клод?
Кора и сама понимала, до чего глупо выглядит. Коротышка носится по палате. Яркое цветное пятнышко в мире спокойствия и порядка. Кора сорвалась на крик:
– Где он? Где он?
Старшая медсестра уже мчалась через всю палату, чтобы утихомирить ее. Протягивала к Коре руки, умоляя замолчать:
– Тише, тише. Нельзя беспокоить больных.
Все уставились на них. Впрочем, на Кору и так вечно пялились. Кора обежала все кровати – маленькая, яркая, стремительная, на тонких ножках и с огромным животом, волосы дыбом.
– Где он? Где он? Что вы с ним сделали? Настала самая страшная минута в ее жизни. Вот чего боялась Кора. Клод умер!
Старшая медсестра и санитарка подхватили Кору под руки и повели в кабинет. Кора плакала навзрыд, размазывая по лицу тушь.
– Принесите чаю, – распорядилась медсестра и обратилась к Коре уже другим голосом, полным сочувствия: – Клод уехал. Разве он вам не сказал?
Кора замотала головой.
– Куда уехал?
– Домой, во Францию. Вчера вечером его забрали родители. Разве вы не знали?
– Нет. – Кора притихла. Это ошибка. Клод здесь. Он ждет ее. Он ее не бросит. Ни за что на свете. Разве не так? – Неправда, – выдавила Кора.
– Я понимаю, вам не хочется верить. Но он все-таки уехал.
– Оставил записку? Медсестра покачала головой.
– Ни строчки?
– Ни строчки.
Они смотрели друг на друга. Кору охватил стыд: эта женщина знает, что ее бросили, что она неудачница. А лучше бы никто не знал.
– Он отец вашего ребенка?
– Да.
– Вам пришлось бы нелегко. За ним нужен хороший уход. Вряд ли вы справились бы.
– Справилась бы! – возмутилась Кора.
– Верю. Похоже, тебе все под силу. – Медсестра чутьем угадала в девушке настоящего бойца. – Мне очень жаль.
Кора глянула на нее с вызовом. В глазах у нее стояли слезы, а в горле – комок.
– Не нужна мне ваша жалость. Не выношу жалости!
Медсестра улыбнулась. Казалось, она все понимает и ей ведомы все чувства на свете.
– Жалость – скверная штука, правда? – Сестра протянула Коре упаковку салфеток: – Вот. Посиди минутку, успокойся. Сейчас принесут чай.
Кора, силясь совладать со своим горем или хотя бы понять его, уткнулась лицом в ладони. Медсестра погладила ее по плечу, и этого было достаточно. Единственный ласковый жест сломил волю Коры. Нет больше сил таить в себе боль. Не выдержав, Кора зарыдала.
Сестра вышла из кабинета, закрыла дверь. А когда чуть погодя вернулась, Коры уже не было.
Остаток дня Кора провела на ногах. Бродила по старому Эдинбургу, по мощеным улицам, среди серых, закопченных старинных зданий. Мимо нее с грохотом проносились коричневые автобусы. Кора пробиралась сквозь шумную толпу. Заглядывала в узкие темные переулки, смотрела на яркие вывески, зазывавшие в незнакомые бары, магазины и галереи. С тоской на душе читала меню у входа в рестораны: блинчики с лососем и всякой всячиной, жареное что-то там, в соусе из красной смородины. «Не видать мне таких деликатесов, – стонала в душе Кора. – Не везет мне в жизни».
Она смотрела на лоснящихся от сытости людей, которые, выйдя из ресторанов, изображали дружелюбие, красовались друг перед другом, делали вид, что безмерно счастливы, раскрывали объятия, выставляли напоказ модные прически. Завидев угрюмую Кору в ее пошлом наряде, на минуту отвлекались: «Вот, полюбуйтесь!» Про себя Кора решила, что, когда настанет ее черед влиться в ряды этих задавак, болтающих об отпусках и великолепных пудингах, она ни за что не станет смеяться над несчастными и плохо одетыми. «Сама была такой, – скажет она. – Ничего смешного». Все это время ее не покидала тоска. Тошнота. Ком в горле. Боль, готовая пронзить ее, стоит только забыться. Но Кора шла и шла, не поддаваясь боли.
Возле своего дома у Сенного рынка Кора даже не замедлила шаг. «Никогда больше сюда не вернусь». Она шла мимо небритых стариков-пьяниц, которые приветствовали ее и других прохожих кашлем, плевками и икотой. Очень скоро и она, как эти обездоленные, будет пить дешевое пойло и искать окурки в канаве. Кора спустилась по Маунд, держась за лестничные перила. Свернула в парк Принсес-стрит-гарденс и увязалась за туристами, глазевшими на белок. Опустилась на скамейку у фонтана, съела мороженое, от которого тут же началась изжога. За ее спиной катались на качелях ребятишки, веселые, беззаботные. Поднявшись на железнодорожный мост, Кора в легком испуге посмотрела на поезд внизу. Грохот колес отдавался у нее в сердце. Едва дыша, она добралась до вершины холма, вышла через ворота на Эспланаду, а оттуда – к Эдинбургскому замку. С вершины холма окинула взглядом город: сверкающие крыши, шпили, трубы, реку вдали – огромную, свинцовую, с бликами. Кора любила город, но сегодня, глядя на него с высоты, впервые в жизни по-настоящему испугалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30