Единственное украшение – ярко иллюстрированный настенный календарь городской сберкассы.
– Так я и думал, – сказал он, – вне сомнения, самоубийство.
Джо Кулике поднял голову.
– Речь идет о трупе в городском лесу?
– Именно.
– Когда мы производили вскрытие, ты не проронил ни слова, что подозреваешь самоубийство.
– Я хотел быть уверен в своем предположении.
– Задним числом так каждый может сказать. Михаэль Штурм не делал трагедии из мелких стычек с коллегой.
– Хочешь опять меня завести, – сказал он спокойно, – пора бы тебе постепенно уже усвоить, что твои наскоки разбиваются о меня как о гранитную стену.
Он провел рукой по бородке, обдумывая, стоит ли звонить инспектору Крамеру, но потом все же решил, что спешки нет, пододвинул к себе пишущую машинку, вставил формуляр с обязательными пятью копиями и приступил к составлению заключения – ему приходилось печатать самому, потому что секретарша полностью находилась в распоряжении профессора Фабера.
Когда постучали в дверь, он не прореагировал. Обычное «Войдите!» крикнул Джо Кулике.
– Я сюда попала? – спросил хриплый женский голос. – Я ищу господина Штурма.
Только теперь молодой врач поднял голову.
– Что вам угодно? – спросил он.
Женщина была молодая, наверняка не старше двадцати четырех, и в своем черном элегантном костюме выглядела очень изящно. Ее узкое лицо казалось особенно белокожим под копной рыжеватых волос. На тонких губах – помада пастельных тонов.
– Вы доктор Штурм? – спросила она.
– Да.
– Боже мой, как я рада. – Ее бледные щеки окрасились легким румянцем. – Ужасно трудно найти вас.
– Это место не для посещения публики, – сказал Михаэль Штурм.
Джо Кулике встал и подвинул посетительнице стул.
– Присаживайтесь и поведайте, что у вас на сердце!
– Спасибо, – выдохнула едва слышно молодая женщина и одарила Джо Кулике благодарным взглядом своих подернутых печалью карих глаз, – не сердитесь на меня, но… к сожалению, мне надо поговорить с господином Штурмом наедине.
– Ну, пожалуйста, тогда я удаляюсь, – Джо Кулике был уже у двери.
– Погоди! – крикнул Штурм. – Оставайся здесь! Ты не можешь так просто уйти. Сначала давай выясним, кто вообще эта дама?
Молодая женщина, колеблясь, переводила взгляд с одного на другого.
– Я – вдова Оскара Миттерера, – сказала она, наконец, нервно поигрывая замком маленькой черной сумочки.
Мужчины выжидательно молчали.
После небольшой паузы она неуверенно продолжила, спотыкаясь на отдельных словах:
– Инспектор полиции Крамер считал, что вы… и поэтому я здесь, чтобы… пожалуйста, скажите мне, от чего умер мой муж? – Но и после того, как она уже задала свой вопрос, напряжение явно не отпускало ее.
– Ну, тут я, пожалуй, лишний, – сказал Джо Кулике, – расскажи ей, Михаэль… ну, пока!
– Пожалуйста, останься!
– Не может быть и речи. Мне все равно надо в лабораторию. – С этими словами Джо Кулике удалился.
Михаэль Штурм и фрау Миттерер остались одни.
– Вы действительно не предполагаете от чего? – спросил врач и испытующе посмотрел на нее.
– Не знаю, мой муж был… иногда чрезмерно легкомыслен, брал с собой чересчур много денег, и поэтому я, как только он исчез, сразу подумала о преступлении.
– Нет. Он не был убит.
– Но тогда я могу себе представить, что произошло, – сказала она торопливо, – он постоянно принимал страшно много таблеток, самых разных, какие только есть… Для уменьшения аппетита, для поднятия сил, снотворное. Я всегда боялась, что он когда-нибудь перепутает дозировку и… – Ее голос сник.
Михаэль Штурм с ее первых фраз заметил, что она неискренна, но еще не понимал, чего же она хотела.
– Это произошло не по оплошности, – заявил он сухо.
– Вы хотите сказать, что он убил себя сам? – Она почти выкрикнула эти слова, хотя, по всему, это не было для нее такой неожиданностью, как она пыталась изобразить. – Нет, не может быть!
Он только взглянул на молодую вдову, и это заставило ее взять себя в руки.
Она прижала черный платочек к уголкам глаз и сказала задыхающимся голосом:
– Мой муж был верующий католик. Он не мог покончить с собой. – И добавила энергично: – Ваш диагноз ошибочный!
– Ваш супруг проглотил, по меньшей мере, тридцать таблеток снотворного, – сообщил ей Штурм, – вы должны признать, что такое не может произойти по ошибке. И преступление в подобном случае также исключается. Никто не может заставить другого человека принять против воли тридцать таблеток.
Фрау Миттерер теребила кончики своих черных перчаток.
– Но как вы можете знать, что их действительно было так много? Ведь задним числом это вообще невозможно установить.
– Еще как можно, – сказал он терпеливо, – такие таблетки не растворяются в желудке полностью. По остаткам наш химик вычислил, что их было не меньше тридцати. Он провел точный анализ. Ошибка полностью исключается, милостивая госпожа. Вам придется смириться с фактами.
– Но… это же ужасно! – не удержалась фрау Миттерер. – Значит, моему мужу будет отказано в церковном погребении. Его родные придут в ужас. Это просто немыслимо.
Михаэль Штурм отодвинул свое кресло и встал.
– Об этом вам следует поговорить со священником. Мне кажется, он может войти в ваше положение. Во всяком случае, от души желаю вам, чтобы так оно и было. – Он подошел к ней.
Фрау Миттерер подняла руки, как бы защищаясь.
– Нет-нет, пожалуйста, только не выгоняйте меня! Вы единственный человек, кто может мне сейчас помочь!
Он понял, чего она от него добивается, однако сказал:
– Не представляю – как?
– Вам достаточно только чуть изменить ваше заключение!
Она улыбнулась ему, хотя в ее больших карих глазах стояли слезы.
– Ведь так часто бывает, что люди умирают от больших доз снотворного, об этом каждый день пишут газеты и о том, что это был несчастный случай. Пожалуйста, ну, пожалуйста, пусть смерть моего мужа не будет для всех остальных самоубийством!
– Очень сожалею. Но я не могу фальсифицировать правду.
– Речь идет о моем дальнейшем существовании, – воскликнула она и теперь заплакала по-настоящему, – моем и моих детей, и еще детей мужа от первого брака! Я сама опять могу хоть завтра пойти работать манекенщицей, но что будет с детьми?
– У вас, однако, есть еще фирма, – напомнил он ей.
– Ну да, фирма, да! – Она всхлипнула. – Вы все еще не поняли, почему мой муж покончил с собой? Фирма на пороге банкротства. Зима была плохой, магазины не продали наших моделей и не хотят теперь платить нам за них. Некоторым из них нечем. У нас даже нет достаточно денег, чтобы погасить кредиты в банках, а вы говорите – фирма!
– Мне очень жаль, фрау Миттерер, – сказал он и взял ее мягко за локоть, – все это, конечно, ужасно для вас, но нет никакого смысла рассказывать об этом мне.
– Но вы должны мне помочь!
Прежде чем он успел ей помешать, она упала перед ним на колени, обхватив его ноги.
– Что вам пришло в голову! – запротестовал он. – Это же бессмысленно… встаньте!
– Страхование жизни, – всхлипывала она, – вот все, что нам осталось, но он оформил его только в этом году, и если это самоубийство, мы не получим ни пфеннига!
Штурму с трудом удалось поднять на ноги молодую женщину, обливающуюся слезами и переставшую наконец ломать перед ним комедию. Он терпеливо уговаривал ее, пытаясь призвать к разуму, но ничего не помогало. Она была вне себя, и на ее бледных щеках выступили от волнения пятна.
– Мы можем поделить сумму, полученную по страховке, – предложила она ему, – да, так и сделаем, сто тысяч нам, а сто тысяч вам! Вы должны пойти на это, должны! Какой смысл дарить страховой компании такие деньги?
– О подарке, – сказал он довольно решительно, – речь не идет. Ваш муж покончил с жизнью, и поэтому сумма по страхованию ему не полагается. Вы нарушаете закон и пытаетесь подкупить меня. Идите, немедленно уходите, тогда я еще, пожалуй, подумаю и воздержусь от того, чтобы заявить на вас в полицию.
Молодая вдова энергично вскинула голову, так что ее маленькая черная шляпка съехала с каштаново-рыжих волос.
– Наверное, вам кажется, что вы честны и неподкупны, да? – выкрикнула она, и ее голос сорвался на визг. – Но на самом деле вы нечто иное, как ханжа и самовлюбленный обыватель! У вас нет ни сердца, ни жалости, ни сострадания к несчастью других! Меня и детей вы обрекаете на беду… только ради ваших так называемых высоких понятий долга и чести!
– Вон! – заорал он и попробовал придать своему доброму лицу свирепое выражение. – И быстро… вон отсюда!
Он с силой подтолкнул ее к двери. При этом он вовсе не был зол на нее. Он отлично понимал ее отчаяние. И ненавидел себя самого, потому что не мог ей помочь, переживая сейчас один из тех моментов, когда ненавидел свою профессию.
23
Михаэль Штурм стоял и тупо смотрел на легкие нити весеннего дождя за окном. Он все еще никак не мог собраться с духом, чтобы сесть и написать заключение о смерти Оскара Миттерера. Он неохотно повернулся к столу, когда зазвонил телефон.
Он почти не сомневался, что это инспектор Крамер, хотевший знать результаты лабораторного анализа, и ему пришлось преодолеть себя, чтобы снять трубку и ответить. К его удивлению, на другом конце провода был директор тюрьмы Пюц – врач по профессии.
– Дорогой коллега, – сказал он, – мне опять срочно нужна ваша консультация. Речь идет о некой Лилиан Хорн.
Штурм уже много месяцев не слышал этого имени и сам не произносил его вслух, что вовсе не означало, будто он забыл эту женщину. Сейчас воспоминание о ней оживало в нем с каждой секундой все сильнее и сильнее, словно ее дело слушалось только вчера.
– Она что-нибудь сделала с собой? – быстро спросил он.
– Она? Да что вы! Это такая особа, которую ничто не сломит. Она и в аду выживет.
– Может, она плохо ведет себя?
– Нет, так нельзя сказать. Она приспособилась. Не ноет, не хнычет и пользуется благодаря этому особым уважением у надзирательниц, да и у заключенных тоже. Кроме того, у нее острый язычок. А тут такое уважают.
– Тогда что же с ней? – спросил Штурм, ничего не понимая.
– Она жалуется на боли в животе и, похоже, ее действительно прихватило. Я поставил диагноз аппендицит и отправил ее в изолятор.
– Ну, и?
– Если симптомы подтвердятся, аппендикс надо удалить. Лично я уверен, что она не симулирует. Но она опасная особа, судя по процессу – патологическая врунья. Поэтому мне было бы спокойнее, если бы вы ее посмотрели, дорогой коллега. Сами знаете, всегда какое хлопотное дело переводить в окружную больницу заключенную с пожизненным тюремным сроком, всякие там меры предосторожности и так далее… Ну, вы сами понимаете.
– Конечно, доктор Пюц, само собой разумеется, я приеду. Когда вам будет удобно?
– Лучше всего прямо сейчас. Если дело серьезное, я не хотел бы терять понапрасну времени.
– Хорошо. Немедленно направляюсь к вам.
Когда Михаэль Штурм надевал плащ, в комнату вошел Джо Кулике.
– Ну, избавился от вдовы-красотки? – спросил он, криво ухмыляясь.
– С грехом пополам.
– Могу себе представить. Крепкий орешек.
Михаэль Штурм взглянул на него.
– Поэтому ты и оставил меня с ней одного?
– Только не становись смешным! Я хотел дать тебе шанс! Ты же прирожденный вдовий утешитель!
– Ха, ха, ха, как смешно. Сейчас прямо запрыгаю от смеха. – Михаэль Штурм направился к двери.
– Ты куда? Еще двенадцати нет!
– В тюрьму. Звонил доктор Пюц. Лилиан Хорн заболела.
– Слушай, я с тобой! – Кулике уже рванул свой плащ с крючка.
Но теперь ухмыльнулся Михаэль Штурм.
– Ишь, какой прыткий! Там такие, как ты, не нужны, мой друг. И, кроме того, кто-то должен охранять нашу цитадель. Вот ты и займешься этим!
– Ах, так! Какая подлость! – проворчал тот недовольно, – все, что сладенькое, так сразу тебе. Расскажешь мне хотя бы потом, как там. Неужели она и в тюрьме все так же хороша?
Но Михаэль Штурм не слышал его – он уже был за дверью.
Михаэля Штурма никак нельзя было упрекнуть в сентиментальности. Тем не менее, посещение старой каторжной тюрьмы каждый раз повергало его в душевное смятение.
Мрачный комплекс зданий, считавшийся в конце прошлого века образцом современной архитектуры, находился примерно в пятнадцати километрах за городской чертой. С угрожающим видом, подобно средневековой темнице, возвышалась тюрьма над равнинной местностью, приветливо радующей глаз весенней зеленью. Крестьяне, выращивающие здесь для близлежащего промышленного города овощи, жили в постоянном страхе, что заключенные совершат побег, нападут на их дома и грубо завладеют их имуществом. С другой стороны, близость тюрьмы сулила им весомые преимущества, поскольку благодаря заключенным, отличавшимся хорошим поведением, что скашивало им срок заключения и приближало долгожданную свободу, крестьяне постоянно имели рабов, которых присылали им для сельскохозяйственных работ.
Великим благом было и для заключенных иметь возможность поработать на воле. В стенах тюрьмы, кроме пошивочной мастерской, прачечной, кухни с пекарней, сапожной мастерской и машинного зала, можно было еще только получить монотонную и плохо оплачиваемую работу надомника в камере, от которой не требовалось ничего, кроме ловкости пальцев.
Возможности получить профессию или повысить квалификацию не было никакой. Тюрьма за этот недостаток не раз подвергалась нападкам со стороны прессы, и вопрос даже дебатировался в городском муниципалитете, но в конечном итоге все оставалось по-старому, поскольку подлинная реорганизация требовала значительных средств, которые постоянно уходили на что-нибудь другое, правда, в первую очередь проблема упиралась в отсутствие необходимых кадров.
Все эти мысли пронеслись в голове молодого врача, пока он проходил бесконечные проверки, направляясь по гулким длинным коридорам в хорошо знакомый ему изолятор на третьем этаже. Сильный запах лизола, мастики и простого мыла ударил ему в нос.
Доктор Пюц, пожилой человек с серым, изрезанным морщинами лицом и очках в золотой оправе – единственном сияющем предмете во всем его облике, – сердечно приветствовал его.
– Это очень любезно, что вы приехали так скоро, дорогой коллега, – сказал он и протянул ему руку с пожелтевшими от йода и никотина пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24