Ее улыбка была полна горькой иронии.
– Новые факты? Откуда же они возьмутся? Нет, нет, даже не пытайтесь вселить обманом в меня надежду. Вы это делаете из добрых побуждений, но ложное утешение не принесет мне облегчения. Мне надо смириться с реальностью.
Она опустилась на нары и обвела свою камеру взглядом, явно свидетельствовавшим о том, что она вдруг поняла, как ей вскоре будет недоставать этого скупо обставленного, но светлого и чистого помещения, где она находилась одна.
Адвокат ван Борг сел напротив нее.
– Никогда нельзя терять надежду, – пробормотал он и сам почувствовал, как банально и лживо это прозвучало.
Лилиан Хорн даже не обратила внимания на его слова.
– Сколько я вам должна? – спросила она.
– Но вы же знаете, что ваш бывший муж…
– Нет, я хочу взять все расходы на себя. Я заплатила дополнительно при строительстве своего жилья пять тысяч марок на специальное оборудование ванной комнаты. Если вы продадите квартирку и мебель, это составит примерно десять тысяч марок… Этого хватит?
– Даже с лихвой.
– Тем лучше. Тогда верните моему муженьку те деньги, что он платил за мою квартиру, пока я была здесь.
Адвокат ван Борг записал ее распоряжения и был рад, что мог занять себя этим – он боялся взглянуть ей в глаза.
– Я все сделаю, как вы хотите.
– Мои платья и туфли и все другие женские тряпки и барахло, которое не удастся продать, – распоряжалась она, – отдайте благотворительной организации. Мне было бы приятнее всего, если бы мои вещи достались молодым девушкам без средств.
– Вам следует все еще раз хорошенько обдумать, – остановил он поток распоряжений, – а что, если вас отпустят досрочно?
Лилиан Хорн засмеялась, но это походило больше на всхлипывания.
– Боже праведный, адвокат, хоть вы не говорите того, во что не верите! Ну, кто же теперь верит в чудеса?
21
Через два дня Лилиан Хорн исчезла за старыми, толстыми стенами каторжной тюрьмы в предместье города, а одновременно с нею и ее имя со страниц газет. И хотя дело не было забыто, особенно людьми, знавшими ее, оно считалось закрытым и стало достоянием прошлого.
Вряд ли кто сомневался в справедливости приговора. Лишь легкая тень некоторой неудовлетворенности, всегда возникающая, когда приговор выносится только на основании собранных улик, осталась в воспоминаниях об уголовном процессе Лилиан Хорн, однако и публика, и судьи видели в отсутствии признания вины самой подсудимой не больше чем ее глупое упрямство. А вынесение обвинительного приговора без ее признания только еще больше подчеркивало успех правоохранительных органов.
Для самой Лилиан Хорн, до последнего момента уверенной в том, что невозможно осудить невинного человека, мир словно рухнул. Конечно, она надеялась, что ее, скорее всего не будут до конца жизни держать взаперти. Когда-нибудь, может, лет через двадцать ее выпустят на свободу, но ей тогда уже будет за пятьдесят!
Ее жизнь была разрушена – на этот счет у нее не оставалось никаких иллюзий. Все чаще приходила мысль о том, что такой жизни лучше всего добровольно положить конец. Мешало исполнить задуманное не только то, что за ней, особенно в первые дни, постоянно наблюдали в тюрьме, и осуществить самоубийство было не так-то просто, но в ней самой что-то противилось этому. Она сама не знала, что это была за сила. Но эта сила поддерживала ее и не давала окончательно пасть духом.
Еще несколько лет назад, когда суд расторг их брак, признав ее виновной, и лучшие друзья, на понимание и сочувствие которых она рассчитывала, отвернулись от нее, она прошла суровую школу жизни. Она думала, что сумела навсегда выработать в себе недоверие к людям и безразличие к их мнению и болтовне о ней.
Теперь она поняла, что ей это не удалось. Ее приводила в бешенство одна мысль о том, что ей сломали судьбу. Она отнюдь не собиралась безропотно облегчить совесть ее судей признанием собственной вины – ведь именно так будет истолковано ее самоубийство, это ей было ясно, и она никак не хотела облегчать жизнь своим мучителям.
Больше того – она находила слабое утешение в том, что ей удалось, наконец, пусть и с опозданием, убедить адвоката в своей невиновности. Он время от времени навещал ее или посылал к ней молодого человека из канцелярии, чтобы справиться о ее самочувствии и о том, не надо ли ей чего. Однако лишь в минуты душевной слабости поддавалась Лилиан Хорн надежде, что процесс когда-нибудь возобновится снова.
Она пыталась смириться с не поддававшимся разумению представлением, что отсидит в этих унылых стенах, куда ее забросила злая судьба, двадцать лет, что составит 175 200 бесконечных часов.
Лилиан не восставала против судьбы и сберегала тем самым силы, так необходимые ей.
С самого начала она понимала, что ничего не добьется, если будет бунтовать, шуметь или досаждать надзирательницам жалобами. Наоборот, она старалась доставлять им как можно меньше хлопот, что возвышало ее в их глазах. Своей внешностью и интеллектом она заметно выделялась из отбывающих здесь заключение преступниц, родом в основном из очень низких социальных слоев. Ее привычка к чистоте и порядку тоже принесла свои плоды. Ей дали возможность навести уют в ее боксе, где от параши всегда разило запахом уборной. Цветными репродукциями она заклеила стены в тех местах, где были пятна, и отвалилась штукатурка, а под цветной скатеркой скрыла царапины и щели в крышке стола. Через три месяца безупречного поведения ей разрешили слушать радио.
Некоторые из заключенных, с которыми она до того встречалась лишь на прогулке в тюремном дворе, на так называемых культурных мероприятиях или по воскресеньям в церкви, пытались сначала поддеть ее. Но жесткий юмор и твердость характера служили ей надежной защитой.
Она даже не делала попыток говорить о своей невиновности среди нового окружения, инстинктивно чувствуя, что выставит себя тем самым только в смешном свете.
– Ну и дурой же ты была, – отчитывала ее черноволосая неряшливая баба, отбывавшая наказание за преступление против собственности, – если бы ты перед ними – она имела в виду судей – поплакалась в тряпочку, наверняка отделалась бы одними синяками.
– А ты сама так бы сделала?
– Не-е. Такого удовольствия я бы им не доставила.
– Вот видишь! И от меня они получили столько же!
– Но ты ведь пришила старуху?
– А какая теперь разница. Мне не повезло. Как и тебе. Как и всем остальным здесь. Виновна или невиновна – главное, не попадаться.
– Ну, ты даешь! – сказала грязнуха с нескрываемым восхищением.
Им пришлось разойтись, потому что надзирательница стала к ним приглядываться.
Как и предполагал адвокат ван Борг, Лилиан Хорн очень пригодилось, что она не курила. Она не отказывалась от положенных сигарет и потихоньку передавала их другим, страдавшим от недостатка курева. Благодаря этому она не то, чтобы завоевала всеобщую любовь среди новых товарок, но многие старались поддерживать с ней хорошие отношения в надежде получить сигареты.
Хотя она и понимала, что невозможно стереть различие между нею и ее теперешними подругами по неволе, она все же искала контакты, чтобы не остаться в полной изоляции.
В первые месяцы, когда тюремные власти еще опасались, как бы она не наложила на себя руки, большую часть времени она проводила в камере. Чтобы Лилиан могла немножко заработать себе на жизнь, ей давали работу, в которой не использовалось никаких режущих или колющих предметов. Она, например, вдавливала кнопки в картонки – монотонная работа, выполняемая ею очень быстро и ловко и отвлекавшая ее от грустных мыслей.
Внешне она казалась спокойной и выдержанной, но внутренне никак не могла перебороть обиду на несправедливость, из-за которой очутилась здесь. Дни и ночи она мысленно переживала все, что с ней произошло, и недоумевала, как вообще могло такое случиться.
Сейчас, задним числом, ей казалось, что уже тогда, во время первой встречи с молодым врачом из Института судебной медицины, все и решилось. Именно он вынес ей приговор. Все остальное потом было лишь фарсом, только она этого не знала и дергалась, как мышка, попавшая в мышеловку.
Почему он не захотел ей поверить? Она все время проигрывала в уме ту сцену, пытаясь припомнить каждое слово, каждый взгляд и жест.
Он произвел на нее приятное впечатление – такой безобидный молодой мужчина с бородкой и голубыми глазами, и она даже заметила, что понравилась ему. В мужчинах она хорошо разбиралась и не сомневалась, что произвела впечатление на молодого судебно-медицинского эксперта.
Как же он мог тогда так с ней поступить?
Лилиан Хорн не вынашивала мести, но была одержима мыслью однажды все же доказать свою невиновность, даже если это случится через двадцать лет.
Это страстное желание оправдаться, и было источником тех сил, которые помогали ей выстоять.
22
После спокойно проведенного в заключении Рождества, без всяких проявлений особого душевного состояния в эти дни – для Лилиан Хорн Рождество уже много лет не было радостным праздником, – дирекция тюрьмы решилась на смягчение мер предосторожности.
Ей разрешили работать в пошивочной мастерской. Работа там была не менее монотонной – она пришивала пуговицы, – но зато позволила ей покинуть камеру и находиться среди людей. Она уже успела привыкнуть к примитивной еде и запаху параши, познав, что человек вообще способен привыкнуть ко многому, что в нормальных условиях кажется ему немыслимым.
Так что Новый год она встретила, если не примиренной со своей судьбой, то, во всяком случае, не сломленной ею.
Для всех, кто был так или иначе причастен к делу Лилиан Хорн, жизнь после ее осуждения пошла своим чередом.
Между Михаэлем Штурмом и Евой наметилось легкое отчуждение. Ева сожалела, что свадьба все откладывается, а он выказывал меньше терпения к ее капризам, чем раньше. Но решиться на разрыв они никак не могли. Так прошла зима.
Случайно Михаэль Штурм узнал, что директор Института судебной медицины в Касселе уходит на пенсию, и подал документы на намечающееся вакантное место. В общем, он понимал, что шансов у него немного, однако надежда все же была, и ожидание перемен в какой-то мере сближало их с Евой.
В Институте было много работы, и молодой врач упорно трудился, набираясь опыта.
Весной, вскоре после Пасхи, ребятишки, играя в городском лесу, нашли труп мужчины. Михаэль Штурм, извещенный полицией, прибыл туда вслед за группой по расследованию дел об убийстве, возглавляемой инспектором Крамером. После дела Лилиан Хорн они впервые снова встретились на профессиональной почве.
– Мы уже все сфотографировали и собрали улики, насколько это было возможно, не меняя положения трупа, – доложил инспектор, – теперь ваш черед, господин Штурм.
Тело уже начало разлагаться, черты лица расплылись.
– Да-а, он лежит здесь не первый день, – сказал Штурм, опускаясь коленями на мягкую землю, – по меньшей мере, дней пять, но не больше семи. – Он расстегнул на мужчине воротник. – Следов удушения нет. – Приподнял голову мертвеца и ощупал ее. – Повреждения черепа тоже нет. Давайте повернем его.
Двое полицейских помогли ему. Не было ни крови, ни колотых, ни огнестрельных ран.
– Никаких внешних признаков насильственной смерти, – констатировал врач-эксперт. – Вам известно, кто это?
– При нем нет никаких документов, одет прилично. Хорошие ботинки, добротное пальто. Надо будет посмотреть в картотеке пропавших без вести лиц. – Инспектор Крамер обратился к одному из своих сотрудников. – Попробуйте взять максимально четкий отпечаток большого пальца, Хельмер.
– Когда вы с ним закончите, пришлите его ко мне в Институт, чтобы мы смогли определить причину смерти, – сказал Штурм.
Он еще раз внимательно огляделся вокруг. Место обнаружения трупа находилось примерно в десяти метрах от боковой дорожки – он знал, что полицейские измерят расстояние точно, – на крошечном пятачке, окруженном со всех сторон густым лесом. Невозможно было доставить сюда мертвого на машине, да и следов от машины нигде не было видно – все выглядело так, словно он рухнул прямо здесь или даже специально выбрал для своей смерти это место.
Михаэль Штурм предположил самоубийство, но не стал до поры говорить об этом, не имея на руках прямых доказательств.
Вскрытие производили судебно-медицинские эксперты Михаэль Штурм и Джо Кулике. Профессор Фабер – ввиду того, что ничто не указывало на преступление – участия принимать не стал. Оба молодых врача установили, что сердце мужчины было здоровым, а мозг без очагов поражения. На теле не было ни следов удара, ни ссадин.
– Значит, вы ничего не нашли? – разочарованно спросил инспектор Крамер, позвонив в Институт судебной медицины.
– Ну, почему же, – поспешил заверить его Михаэль Штурм, – с достаточной степенью уверенности можно утверждать, что речь идет об отравлении. Наш химик исследует сейчас как раз желудок и содержимое кишечника. Мы ему дали также кровь на анализ. А вы, между прочим, уже выяснили, кто этот человек?
– Да. Гражданин нашего города по имени Оскар Миттерер.
– Владелец фирмы Миттерер?
– Вам она известна? Это предприятие, производящее женскую одежду, а также импортирующее ее из Парижа и Лондона.
– Да, точно, – сказал Михаэль Штурм, – моя невеста предпочитает носить модели фирмы Миттерер. Как может такой человек умереть в городском лесу?
– Да, я тоже задаю себе этот вопрос. Но его жена без сомнений опознала его одежду. Естественно, ей придется еще идентифицировать его самого. Зашейте там, пожалуйста, как-нибудь поаккуратнее, чтобы у нас не было лишних неприятностей.
– Но, господин инспектор, какого же вы о нас мнения? Естественно, мы так и сделали. – Михаэль Штурм еще в полной задумчивости добавил: – Тем не менее, для бедной женщины будет большим ударом увидеть его в таком виде.
Через три дня пришел результат химического анализа.
Михаэль Штурм прочитал его в рабочем кабинете, который делил с коллегой Кулике, – просторное помещение с простыми рабочими столами, стоявшими друг против друга, вращающимися креслами и шкафами с папками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24