Во сне я стояла в нашей квартире. Стены окрашены в темно-синий цвет и блики света, как волны, играют на стенах. Я разбирала вещи Виктора, все его джинсы и фланелевые рубашки. Поднесла его одежду к лицу и ясно ощутила запах его тела. Но самого Виктора не было. Он исчез, оставив мне эту пустую квартиру и груды своих вещей с его метками и запахом.
На автостоянке Гордон, выключив фары, снова спрашивает, не хочу ли я, чтобы он поехал со мной.
– Нет, – снова отвечаю ему, – хочу, чтобы ты присмотрел за Виктором.
А как он должен объяснить Виктору мое отсутствие?
– Скажи, что уехала в Бостон, вот и все. Не говори, зачем. Скажи только, что уехала.
Понимаю, что это не ответ. Или, вернее, что Гордон-то уйдет, ничего не сказав, но мне лучше бы заранее подготовить убедительное объяснение, по какой-такой причине я столь внезапно отправилась в Бостон.
Гордон провожает меня до конца пирса, мы целуемся у трапа парома, и я поднимаюсь на борт. Иду на нижнюю палубу, где находится кафе и стоят несколько столиков. В такую рань основная масса тех, кто работает в Бостоне, еще спит и на борту почти нет народа. В салоне человек тридцать, не больше, – жители Халла, чей рабочий день начинается рано; сидят, читают газеты. Океан сегодня разбушевался, и многие то и дело прерывают чтение, если крен парома увеличивается слишком резко. Некоторые, сложив газеты, спустились в трюм, где качка ощущается не с такой силой.
Кафе еще закрыто. Очень жаль, потому что в животе у меня урчит от голода. Устраиваюсь поудобнее. Я совсем запарилась в своей куртке и в толстом рыбацком свитере Гордона. Избавляюсь от некоторых предметов своей одежды. Перчатки засовываю в карман вместе с шапкой, которую одолжил мне Гордон. Укладываю куртку на стол, как больного, которого готовят к операции, сверху бросаю свитер. Роюсь в карманах джинсов в поисках бумажника и выуживаю из него пятидолларовую бумажку, чтобы не терять времени, когда откроется бар. Потом кладу голову на кучу одежды, лежащей на столе, и почти тотчас засыпаю.
Просыпаюсь оттого, что надо мной надоедливо маячит чье-то лицо, грубое, обветренное, изрытое оспинами, с жирными щеками, перекошенным ртом и большим приплюснутым носом. Не лицо, а страшная маска. В общественных местах, где скапливается много народа, часто натыкаешься на подобные лица, – как напоминание остальным, какими они могли бы родиться, но, слава Богу, не родились. Не считайте меня недоброй, но эта рожа брызжет на меня слюной, предупреждает о чем-то… ничего не понимаю. Поднимаю голову, отодвигаюсь от него, а он хватает меня за воротник, как собаку за ошейник, и тащит куда-то.
Думаю про себя: «Какая глупость! Зачем хватать человека за горло сзади? Этот бандит просто недотепа».
Деньги, на которые я собиралась купить пончик, все еще зажаты в кулаке. Сую ему пять баксов, но он не обращает на них внимания и не выпускает из рук воротник моей рубашки. Вытаскивает меня из-за столика. Зал пуст. Пассажиры испарились, оставив меня наедине с этим преступником; взгляд у него какой-то затуманенный да к тому же он жуткий заика. Паром как-то странно качает из стороны в сторону, как будто он стоит на месте. Трудно разобраться в том, что происходит, потому что я отчаянно борюсь с насильником, барабаню кулаками по груди, по массивной, в складках шее. Он взваливает меня на спину и направляется к выходу, я отчаянно брыкаюсь. Парень бубнит что-то, но мне не слышно. Я ору благим матом. Зову на помощь. Он очень силен, так зажал меня, что вздохнуть не могу, голова моя болтается у него на спине. И в этот момент замечаю, что в руке у него моя куртка и свитер; перестав орать, пытаюсь сообразить, почему он тащит не только меня, но и мои вещи. Потом до меня доходит, что он не насильник, это просто грабитель. Перестаю брыкаться, и он тут же ослабляет свою хватку. Я наконец обретаю почву под ногами.
– Леди! – говорит он, отдуваясь. И, отчаянно заикаясь, пытается произнести слово «этот»:
– Эт… т… т… этот корабль т… т… т… Замолкает, шлепает себя по губам, раздраженный своей беспомощностью, и начинает по новой:
– Этот к… к… корабль… т… т… т…
– Тонет? – спрашиваю я. – Корабль тонет?
– Ага, – произносит он с облегчением. Он великан, в нем не меньше шести футов пяти дюймов роста. И очень ловкий: распахивает передо мной дверь и одновременно протягивает мне свитер, чтобы я нырнула в него на ходу. Достав перчатку, натягивает мне на руку. Я нахлобучиваю по самые брови шапку, и мы выходим из зала на боковую палубу. Чтобы защитить меня от волн, парень уступает мне более безопасное место у стены, подальше от бушующего моря. Шум оглушает меня: кричат чайки, грохочет океан, работает радиопередатчик; люди с мегафонами пытаются перекричать весь этот гам, давая указания столпившимся на борту пассажирам.
– Всем п… приказали выйти. Н… н… но вы не слышали.
На носу парома суета: волнуются пассажиры, крепят канат. Свет прожектора отражается от поверхности воды, освещает катер береговой спасательной службы, приткнувшийся к борту парома; с него переброшен трап. В отдалении еще один такой же катер спасателей, битком набитый пассажирами, на всех поверх зимней одежды желтые спасательные жилеты. Девушка в синих джинсах никак не может справиться со своим спасательным жилетом, который ей явно велик. Длинные волосы темным покрывалом развеваются у нее за спиной, она нетерпеливо отбрасывает их с глаз. Катер берет курс на восток, навстречу восходящему солнцу, обратно в Халл, и с каждой минутой уменьшается в размерах.
Мужчина, которого я приняла за грабителя, не сводит с меня глаз, пока мы пробираемся к носовой части парома, как будто я особо ценный груз, который надо сдать с рук на руки и с которым надо обращаться очень заботливо. Я думаю: «Почему этот парень вернулся за мной? Он не из бригады спасателей. На нем нет формы, он в свитере с капюшоном, а сверху накинуто оранжевое пончо. Под носом – родинка с пучком волос. И ходит он странно: переваливается с боку на бок на каждом шагу». До меня вдруг доходит, что с парнем не все в порядке, – нет, он не умственно отсталый, очевидно, у него какие-то физические изъяны. Убеждаюсь в своей правоте, и в то же мгновение меня охватывает стыд. С трудом добираемся до носа, где офицер протягивает нам спасательные жилеты и назидательно напоминает, что при переходе по трапу следует соблюдать осторожность.
Я могла бы вообще обойтись без трапа, но покорно переправляюсь на «спасательное средство для транспортировки», как гласит надпись на ящиках с запасным оборудованием и на моем спасательном жилете, и, отыскав свободное местечко, присаживаюсь, поджидаю того человека, который вывел меня из салона. Хочу поблагодарить его, узнать его имя. Хочу извиниться перед ним за все мои брыкания и вопли. Но еще один катер береговой спасательной службы уже гудит у борта парома и начинает принимать на борт пассажиров. Наш катер отплывает от парома на несколько футов. Пытаюсь пробраться на нос, но один из офицеров приказывает мне сидеть на месте. Машу моему «грабителю», но он не видит меня. Катер наш отплывает.
Возвращаемся в Халл. Нас ведут на станцию спасательной службы. Велят усесться и раздают всем, – подумать только! – горячее какао в конусообразных бумажных стаканчиках, вставленных для удобства в пластмассовые подстаканники. Отпаивают какао, как будто нас доставили с третьей степенью обморожения, которое мы получили, проведя целый день на катке.
Здание спасательной службы желтовато-коричневого цвета, в нем множество всяких кабинетов, вдоль стен – полки орехового дерева. Несколько дверей закрыто – наверное, офисы больших начальников; в холле длинный ряд скамей, обитых грубой темно-серой тканью, и, для разнообразия, несколько вращающихся кресел. На стенах – цветные плакаты с изображением разного типа судов береговой спасательной службы и с историей ее возникновения в Халле. Рассказывают о доблестных операциях, проведенных спасателями в первые десятилетия после образования Халла; о том, как мужественно боролись они за спасение жизни купцов и рыбаков, которые ежедневно отправлялись в небезопасное по тем временам путешествие в Бостон, чтобы купить и продать товар. О первом спасательном катере, названном «Нантаскет», которым можно полюбоваться теперь в городском музее. Под стеклом у одного из окошечек конторы – старинный сектант. Главная контора, небольшое помещение, отделенное от зала ожидания перегородкой с окошечками, выглядит слишком тесной, так как добрая треть его полезной площади занята радиотехникой.
Повсюду полицейские. Когда нас сюда привезли, они уже были на месте, на них отутюженные, накрахмаленные синие формы, на боку – коротковолновые радиопередатчики. Полиции боюсь до умопомрачения. С детских лет полицейские наводят на меня ужас. Всю жизнь боюсь, как бы меня не засадили за решетку. Посадят по недоразумению, из-за какой-нибудь путаницы, – и нате вам, лишение свободы сроком… А потом, в результате таких вот ошибочек, просижу в тюрьме не один месяц, а может, – и не один год, пока тюремная камера не станет мне родным домом: ведь в конце концов ко всему привыкаешь.
У противоположной стены, напротив меня, бородатый мужчина в плаще. Мне почему-то кажется, что он – эксгибиционист. В этой ситуации он, конечно, ведет себя пристойно, но в прошлом… Здесь, на спасательной станции, окруженный людьми в форме, он взволнован не меньше меня: опасается, что выплывут наружу его прежние правонарушения. Вспоминаю о своих кражах, все, чем набивала карманы своей куртки, мелькает перед глазами. Женщина приблизительно моего возраста в дорогом пальто из чистой шерсти нервно перебирает хрустальные бусинки своего ожерелья. Задумчиво смотрит на часы… О чем она думает? О работе, которую прогуляла из-за аварии парома? Женщина смотрит на меня, на мгновение наши взгляды встречаются. Бог мой, как мне хотелось бы знать, что она видит, когда смотрит на меня?
Нам велят заполнить анкеты для жертв несчастных случаев, но не хватает ручек и не на чем писать. Дожидаюсь, когда освободится ручка, а потом пытаюсь заполнить формуляр, пристроив его на колене. Забилась подальше в угол, чтобы не попадаться на глаза полицейским, и торопливо заполняю свою анкету: пол, рост, общественное положение. Невероятно мелкий шрифт, ксерокс с ксерокса. Ее и прочитать-то трудно, не говоря уж о том, что для запрашиваемой информации не хватает места в узеньких клеточках. Обдумываю, как бы улизнуть, но в это время полицейские, как будто прочитав мои мысли, объявляют всем, что никого не отпустят, пока не будут заполнены анкеты. Кроме того, они требуют, чтобы все отправились в госпиталь, – не понимаю, зачем. С улицы доносятся сирены скорой помощи, так что разговор ведется на полном серьезе.
Не могу вспомнить своего почтового индекса; и мобилизовав на это все свои умственные способности, поднимаю глаза, – кого же вижу перед собой? Мой «грабитель», собственной персоной, тоже возится с анкетой, примостив ее на своем широком колене. Мусолит огрызок карандаша, – видно, не меньше, чем я, озадачен этой абракадаброй. Пересаживаюсь поближе, он встречает меня приветливо, как старого школьного друга. Заглядываю через его плечо в анкету. У него не заполнено ни одной графы.
– Глупейшая анкета, верно? – говорю я. – Как вас звать?
– Дэвид, – отвечает он. – Я… н… н… не могу… ч… читать без оч… очков.
– Давайте прочитаю. – Называю ему свое имя, и он с улыбкой повторяет его, совершенно свободно выговаривает: «Хилари».
Его полное имя Дэвид Александр Кеннеди, впечатляющее имя. Среди всего прочего узнаю, пока заполняю анкету, что он уроженец Халла, не женат, двадцати шести лет, – последнее печально, так как выглядит он значительно старше. Его ближайшие родственники – мать, имя – Сибил, ее рабочий телефон начинается с 800. У него не было травм, и он не знает номера своего страхового полиса.
– Я тоже забыла свой номер, – говорю я, чтобы утешить его. По-моему, Дэвид выглядит не так уж плохо, по крайней мере, не отталкивающе, улыбка красит его.
Народ выстраивается в очередь у двери с табличкой «выход», полицейские собирают анкеты, а потом передают пассажиров парома парамедикам, которые прибыли на «скорых».
– Не поеду я в эту больницу, – заявляю Дэвиду. Он смотрит на меня укоризненно, дескать: «Надо бы все же». – Чувствую себя превосходно, – объясняю ему. – Меня спасли вы.
Подойдя к окну, насчитываю семь машин скорой помощи, большие, размером с грузовик. Погрузка идет удивительно быстро. Потом парень захлопывает заднюю дверцу, и «скорые» отъезжают, одна за другой, мигалки включены, но без сирен. Значит, пострадавших нет. На улице какое-то волнение. Собирается небольшая толпа, здесь же и группа телевизионщиков с телекамерами в черных футлярах.
Дэвид хлопает меня по плечу и указывает на очередь людей с анкетами в руках. Киваю в ответ и говорю ему, что присоединюсь к ним через секунду.
Не поеду в больницу. Понятия не имею, где здесь поблизости есть больница. Неподалеку от последнего окошечка конторы дверь с надписью «выход». Мелкими шажками, с безразличным видом, будто всецело погрузилась в изучение анкеты, направляюсь туда. Задумчиво барабаню ручкой по щеке, чтобы все видели, как сосредоточенно я изучаю анкету. Хмурю брови. Подхожу к двери и прислоняюсь к ней спиной, как бы не подозревая, что там выход. Молодой человек за одним из окошечек конторы улыбается мне, отвечаю ему улыбкой, а затем опять утыкаюсь в анкету. Он продолжает наблюдать за мной. Стоит мне поднять глаза – он отводит взгляд в сторону. Волосы у него подстрижены «ежиком», тонкий нос по форме напоминает аккуратный маленький сверточек. Он в очках с толстыми линзами. Ему не больше двадцати.
На мое счастье, чиновник рангом повыше дает ему задание что-то разыскать в картотеке, поэтому молодой человек удаляется рыться в одном из металлических ящиков, которые стоят штабелями вдоль стены. Бесшумно повернув ручку двери, выскальзываю из холла, стыдясь своего поступка, чувствуя себя виноватой, ибо совершенно не способна управляться с подобными ситуациями так, как делают это другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32