Длинный сумрачный зал, где дымятся факелы, потому что из жалких
окошек еле-еле сочится свет. Сущность Братства! От весеннего солнца в
мрачный хлев, пропахший дымом и прелью.
Совет встречает нас стоя. Мы поклонились Совету, И Совет поклонился
нам, и теперь мы шествуем к возвышенью, где для нас воздвигнуты кресла. И
только когда мы садимся, Ларг встает и приветствует нас. Он сидит в
стороне, демонстрируя независимость веры, и, конечно я с ним согласен. А
если нет, то это решается наедине, у очага в мое кабинете.
Надоедливый ритуал начала Совета. Ларг трудится, Асаг внимает, Сибл
одолевает зевоту, а я гляжу на Совет. И я рад, что мне пришлось созвать их
сегодня. Через несколько дней суета затянула бы взгляд пеленою привычки,
но сейчас...
Я вернулся издалека. Из холода храмового подземелья и холода той
ирагской зимы. Я знал, конечно, что все давно изменилось, и все-таки я
отправлялся на встречу к ним - к тем гордым, иссушенным голодом
оборванцам, которые сначала судили меня, а потом безоглядно вручили мне
свои жизни.
Их было сорок, теперь их осталось двадцать.
Пятнадцать покинули нас при расколе Братства.
Десятерых мы оставили на войне.
Пятеро выбраны заново - из достойных.
О каждом из них я знаю все, и каждому наперед отведено место и
назначена подходящая роль.
Ерунда - я никогда не знаю. Сидят два десятка зажиточных горожан,
уверенных в будущем, знающих себе цену, и огонь фанатизма надежно притух в
их глазах. Фанатизм и сытость не очень-то ладят друг с другом.
И мысль, заманчивая безрассудная: а если прикончить Братство?
Потихоньку его придушить, освободив и их, и себя?
Приятная мысль, но я знаю, что все приятное лживо. Мое богатство -
свободный квайрских Кас, но моя сила - Братство. Три сотни преданных и
бездумных, которые сделают все, что я им велю. Отряды Эргиса хороши до
поры, потому что люди Эргиса приучены думать. Он сам отбирает только
таких, и это лучший отряд во всем регионе. Но пойдут ли они за мной до
конца?
Вступление конечно, но они не спешат говорить. Сидят и поглядывают на
Асага. Пара таких Советом, и грянет новый раскол. И я говорю:
- Спрашивайте, братья! Слово Совета - свободное слово. Грешит не
сомневающийся - грешит лгущий.
Кто примет вызов? Ну, конечно, Гарал! Самый надежный из друзей-врагов
и самый любимый после Эгона. Изрублен в боях так, что жутко глядеть, но те
же мальчишеские глаза и тот же бесстрашный мальчишеский голос. И конечно,
отчаянно и бесстрашно он врубает в меня самый главный вопрос:
- Скажи, Великий, а по чести ли это, что мы первые на пустое пришли,
мерзли да голодали, да жили из себя рвали, а нам за то ни доли, ни славы?
Пришлые заявились, на готовое сели, а ты их теперь над нами ставишь. А как
до спору дойдет, так ты не наше, а ихнее слово слышишь. Что ты на это
скажешь, Великий?
- Говори все, Гаралл.
Зашевелились Братья Совета, довольны. Асаг злится, Сибл ухмыляется, а
Ларг поглядывает с укоризной: Молодец Гарал, отчаянный мой рубака, прямой,
как клинок, только вот без гибкости стали.
- А и скажу! Сколько нас на войне полегло, вдов да сирот пооставляли,
а как они живут? Только что не голодом сидят, только что не нагишом ходят!
А кругом дома богатые, ходят их бабы нарядные, да на наших-то сирых верхом
поглядывают. По чести ли это, Великий?
- Говори еще. Я на все отвечу.
Встретились наши взгляды: его - бестрепетный и горячий - эх, вытащить
бы тебя свободным человеком из этого хлева! - и что-то вдруг изменилось в
его глазах, потух в них яростный огонек, и сразу смягчилось воинственное
лицо, словно бы я уже на все ответил.
- Хватит и того, Великий.
- Я рад, что ты об этом спросил, Гарал. Тайные обиды рассорят и
кровных братьев, наше же братство - только по обету, нам еще труднее друг
другу прощать.
Да, мы пришли сюда первыми. Голодали, холодали и сил не жалели. Но
старались-то мы не для кого-нибудь, а для себя - чтобы выдержать ту зиму,
а после жить хорошо. Да, тем, что пришли потом, мы помогли. А ты сам разве
оставил бы земляков в беде, когда у нас общее горе и общий враг? В чем ты
упрекаешь меня, Гарал? В том, что эти люди живут теперь лучше, чем мы? Да,
и это к их чести. Они принесли сюда только руки и умение, а остальное
добились сами. И теперь их руками и их умением мы тоже стали богаче жить.
Не спеши возражать, Гарал. Погляди сперва на себя и на тех, кто вокруг.
Только пятеро из вас работают в мастерских, и из этих мастерских мы ничего
не продаем, Братство все забирает себе. Откуда же на вас хорошее платье и
дорогое оружие, откуда уборы ваших жен? Откуда деньги на содержание воинов
- ведь из казны я не беру ни грош?
Все от них, Гарал. Это они платят мне за то, что живут под моей
защитой и могут спокойно работать и богатеть. Мы прорубаем дороги, но
разве хоть кто-то из наших трудится в лесу с топором? Нет, я понимаю
бассотцев на деньги, что дают мне купцы. А потом по этим дорогам идут
караваны, скупают наши товары и привозят свои, и каждый купец рад
заплатить за то, что в Касе я охраняю его от притеснений, а в дороге от
грабежа. Что бы мы выиграли, разогнав ремесленников и ограбив купцов?
Нищету. Братство не сможет себя прокормить, потому что слишком много у нас
едоков и слишком мало рабочих рук. Братство не сможет себя защитить,
потому что занятые лишь хлебом насущным не противники для регулярного
войска. Ты говоришь, что я держу сторону вольных против Братства? Да,
когда Братство неправо. Никто не смеет решать споры оружием и кулаком.
Есть обычай и есть закон, и есть кому рассудить. И не думайте, что раз вы
сильны, то вам все можно. Наставник Ларг, дозволено ли одному человеку
силой навязывать свою веру другому?
- Нет, - убежденно ответил Ларг. - Не дозволено. - Помолчал и
добавил: - Но просвещать должно.
- А если просвещаемый не согласен?
- То дело его и богово, - ответил Наставник грустно.
- А чего они над верой нашей ругаются? - крикнул румяный Калс.
- А ты своей верой на улице не размахивай! - внезапно озлился Сибл. -
В Квайре ты ее, чай, в нос никому не тыкал! Ты, Великий, верой-то не
загораживайся, ты прямо скажи: чего это ты Братство в Касе за сторожа
держишь, а всю лесную сторону Эргису отдал? Коль мне куда надобно, так
что, мне у него дозволенья спрашивать?
- Тебе как ответить: правду или чтоб не обиделся?
- А мне на тебя обижаться не дозволено!
- Была бы война, Сибл, я бы тебе свою жизнь в руки отдал и страху не
знал бы. А пока мир, ты мне, как нож у горла. Только и жду, что ты меня с
соседями перессоришь и моих друзей врагами сделаешь.
- Такой олух?
- Если бы олух! Живешь, как в Садане: своего погладь, а чужого ударь.
Дай тебе волю, так мы скоро в осаде будем сидеть, да через стенку
постреливать. Не хочу я такой жизни и тебе не позволю!
- Ничего, - сказал Сибл, - дозволишь. Вот как друзья те предадут, да
соседи огоньку подложат...
- Знаешь, Сибл, не ко времени разговор. Есть что сказать - приходи. У
меня дверь без запоров. А пока, прости, я Гаралу не все ответил. Ты
спрашивал о наших вдовах и наших сиротах, Гарал? Только ради их блага я
даю им в обрез. Никто не жалеет для стариков, но детям надо знать, что
ничто не дается даром. Достаток приходит от мастерства. Их дело выбрать
мастерство или военный труд, за учение я заплачу, а остальное - это жизнь.
Мы ведь стареем, Гарал. Надо ли, чтобы нас заменили дармоеды и попрошайки?
- Вот так ответил! - сказал Гарал. - Значит, они правы, а мы...
- А мы сильнее, Гарал. Они живут под нашей защитой, их жизнь и
достаток зависят от нас. Сильный может простить слабому то, что равному бы
не простил.
- Ага! - вякнул Калс. - Они задираются, а мы спускай!
Я не буду ему отвечать, его уже треснули по затылку, и он только
глухо бубнит под нос.
- Малый Квайр, Гарал, - это наше дитя. Беспечное и задиристое дитя,
но нам его беречь и растить, чтоб он стал родиной для наших детей. Нам
ведь уже не вернуться в Квайр...
Как они смотрят на меня! Перепуганные ребятишки, осознавшие вдруг,
что все мы смертны.
- Братья мои, - говорю я им, - да неужели вы сами не поняли, что не
на год и не на десять поселились мы здесь? Многое может измениться, но
одно не изменится никогда: чтобы вернуться в Квайр, нам надо оставить
здесь свою гордость, свою веру и свою силу.
- Но коль сила?.. - тихо сказал Тобал.
- Нас все равно не оставят в покое. Только братоубийство принесем мы
в родную страну. Думайте, братья, - грустно сказал я им. - Мне казалось,
что вы все уже поняли сами. Если не так - думайте хоть теперь. Думайте за
себя и за своих детей.
Никто из них не ответил. Они молча встали и поклонились, когда я
пошел к дверям, и взгляды их тянулись за мной, тянулись и обрывались, как
паутинные нити.
- А, дьявол тебя задери! - сказал мне Сибл. - Лихо ты нас!
Мы с ним шагаем вдвоем - Асаг уже улетел. Его распекающий голос еще
не угас, но Малый Квайр засосал и унес Асага, и я улыбаюсь тому, что
Асаг-то, наверное, счастлив. И я говорю-невпопад, но знаю, что Сибл
поймет:
- А ты сменял бы такую жизнь на прятки в Садане?
- А ты сменял бы свое богатство на жизнь Охотника?
- Да? - не задумавшись, отвечаю я - и гляжу на Сибла с испугом. Как
он смог угадать? За семью печатями, за семью замками.
- То-то же! - отзывается он с ухмылкой.
- Раз ты так меня знаешь...
- Ни черта я тебя не знаю. Ты - вроде, как твое стекло. Будто
просвечивает, а насквозь не видать.
- Чего тебе нужно, Сибл? - говорю я ему. - Власти? Богатства?
Свободы?
- Тебя, - отвечает он. - Чтоб ты от меня не загораживался. Чем это я
не вышел, что ты Эргису веришь, а мне нет?
- А Эргис от меня ничего не хочет. И в деле он видит дело, а не себя.
Я и сам такой, Сибл. Мне с ним проще.
Смотрит в глаза, пронизывает насквозь, выщупывает что-то в извилинах
мыслей. Пусть смотрит, мне нечего скрывать.
- А коль веришь, - говорит он наконец, - так чего вы с Асагом меня
вяжете? Чего без дела томите? Эдак я напрочь взбешусь!
- Скоро, Сибл, - говорю я ему. - Теперь уже скоро. Будет лето - будет
война.

Длинный весенний день, заполненный до отказа. Утро начато по
протоколу, а теперь я позволю себе зигзаг. Завтра аудиенция у локиха,
визит к Эслану, а вечером небольшой прием. Отборная компания: шпионы,
дипломаты и вельможи. Цвет Каса. Послезавтра Совет Старейшин и разбор
торговых споров. И так на много дней вперед - конечно, не считая главного.
Сегодня - для души. Я начал с нового - с ковровой мастерской. Она еще
моя. Мне некогда возиться с мастерскими. Я просто начинаю, налаживаю дело
- и продаю, но оставляю за собой пай и получаю часть дохода. Пока что мне
невыгодно их расширять - предметы роскоши должны быть в дефиците. А вот
когда у нас наладится с железом, и я займусь ружейным производством -
тогда придется все держать в руках.
Приятный час. Ну, с первой партией, конечно, все не так. Фактура
ничего, но краски! но рисунок! Художника сменю, а вот красильщиков
придется поискать. В продажу это я, конечно, не пущу. Раздарим в Касе.
Я обходил почти весь Малый Квайр. Почувствовал, послушал, посмотрел -
и мне немного легче. Мой город в городе. Чудовищная смесь укладов, языков
и технологий. Ребенок странноват, но интересно, во что он вырастет. И то
же ощущенье: невозвратно. Уж очень хорошо они легли - проростки новых
технологий и укладов - в рисунок старых цеховых структур. Еще бы
три-четыре года, и это будет жить и без меня. А любопытно все же, что
важней: вот эти мелочи или все то, что мы с Баруфом сделали для Квайра?

- Баруф, - тихонько спрашиваю я. Да, я один. Я у себя. Немного
отдохну, потом спущусь. - Баруф, ты знаешь, что меня тревожит? Что мы с
тобой ускорили прогресс. Ты двинул Квайр на новую ступеньку, а я такого
насажал в Бассоте...
- Не будь ханжой, Тилам! Прогресс не есть абсолютное зло. Или ты
считаешь, что дикость - благо?
- Зло - это соединение дикости с техническим прогрессом. Я боюсь, что
они будут еще совсем дикарями, когда изобретут пушки и бомбы.
- Понимаю! Ты исходишь из того, что Олгон - страна всеобщего счастья.
Его ведь никто не подталкивал и не мешал четыреста лет искоренять свою
дикость.
- Неужели ты не понимаешь...
- Почему же? Если новый мир окажется не лучше Олгона - что же,
отрицательный результат - это тоже результат. Это значит только, что
всякая цивилизация обречена на гибель.
- Нет, - говорю я ему. - Это значит, что мы напрасно убили миллиарды
людей - не только наших современников, но их родителей, дедов и прадедов.
- Ты стал злоупотреблять ораторскими приемами. Тем более, что это
неточно. Люди все равно родятся - не эти, так другие.
- Но другие. Ты забываешь, что это будущее уже было и настоящим, и
прошлым. Эти люди _б_ы_л_и_, Баруф!
И опять, как при жизни, он отмахивается от проблемы, для него это не
проблема, ее просто не существует.
- Не все ли равно - не жить или умереть? Чепуха, Тилам! Лучше
подумай: не рано ли ты начинаешь блокаду Квайра?
И тут вдруг открылась дверь и вошла Суил. Обычно она не заходит ко
мне в кабинет, оберегая мое уединение, а тут вошла по-хозяйски,
осмотрелась и вдруг говорит с досадой:
- А! Оба здесь!
- Ты о чем, Суил?
- Об Огиле, о ком еще? А то я не чую, когда он заявляется!
Я тупо гляжу на нее, не зная, что ей сказать. Это даже не мистика,
потому что Баруфа нет. Я ношу Баруфа в себе, как вину, как память, как
долг, но это только вина, только память и только долг.
Зря я так на нее смотрю. Выцветает в сумерки теплый вечерний свет,
ложится тенями на ее лицо, и это уже совсем другое лицо, и это уже совсем
другая Суил.
Красивая сильная женщина, уверенная в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43