Есть ведь Баруф, и он мне может помочь. Сможет? Конечно! И я попаду к нему
в руки. Цепь на цепь, несвободу на несвободу? Лучше уж Братство, оно может
отнять только жизнь. Я стыжусь этих мыслей, мне тягостно и противно так
думать. Баруф - мой друг, он любит меня и желает мне только добра. Да! И
желая добра, он поможет мне сделать выбор, очень нелегкий выбор, который
еще предстоит. В том и беда, что выбор еще предстоит, и выбрать я должен
сам.
Я еду и думая о Баруфе, и эти мысли горьки, как желчь. Мы слишком
похожи и слишком нужны друг другу, мы вместе - страшная сила, и это пугает
меня. Мы ничего не хотим для себя, наша цель благородна, и поэтому мы
опасны вдвойне. Всем можно пожертвовать для благородной цели: счастьем -
чужим и своим, - жизнями... даже страной. Ох, Баруф, неужели я тебя брошу?
Неужели мне придется встать у тебя на пути?
Наш караван доплелся до Согора. Я отдохнул пару дней, простился с
посольством и вместе с Эргисом отправился в Квайр. Дороги стали
непроходимы: Эргис выбирал звериные тропы, где палые листья не дали
раскиснуть земле.
Тощий конь Эргиса был бодр и свеж, а с верным Блиром пришлось
проститься. Эргис подыскал мне пегого жеребца, выносливого, как черт, и с
таким же нравом. Мы очень повеселились в начале пути, но плетка его слегка
усмирила - на время. Он подловил меня уже далеко в лесу. Выбрал момент,
когда я опустил поводья, вскинул задом и встал, как пень. Я птичкою
пролетел над его головою и со всего размаха плюхнулся в грязь.
- Скотина! - прорычал я, едва поднимаясь. - Я тебя!..
Конь поглядел с укоризной, а Эргис заржал так, что птицы шарахнулись
с веток.
- Чего завелся?!
- Н-не могу, - простонал он. - Бла-благородный гинур! А ведь смешно!
- Хватит ржать! Дай хоть глаза протру.
Эргис достал какую-то тряпку, скупо плеснул воды из фляги, и я
кое-как протер лицо.
- Слышь, Учитель, ты не сердись, а?
- За что?
- А я б рассердился!
Я не сердился даже на жеребца. Собрал поводья, нащупал ногою стремя и
кое-как забрался в седло. А треснулся я неплохо. Эргис поехал вперед.
Молчал, молчал и вдруг обернулся:
- Одного в тебе не пойму: как это ты всюду свой? Вроде без разницы
тебе - локих там, или последний мужик. И что чудно: говоришь-то
по-разному, а все одинаковый.
- А мне и правда все равно. Я людей не по званиям ценю.
- Не обидишься, коль спрошу?
- Смотря что.
- Вот победим... ты что будешь делать?
- Спроси что полегче! Чего это вдруг?
- Да так. Глянул тебя в деле... похоже, что мы одного поля ягоды -
тихо нам не жить. В своих-то землях ты чем жил?
- Я же вам еще в первый день исповедался. Наукой.
- А я вот засомневался. Больно ты драчливый, чтоб над книжкой сидеть.
- Моя наука - это не только книжки. Жестокая штука - не хуже войны.
Все заберет - и досуг, и друзей... даже жизнь, если понадобится.
- А на кой черт?
- Для людей. Понимаешь, наука - если в добрых руках - она очень много
может. Накормить голодных, согреть озябших, вылечить больных. Остановить
реки, раздвинуть горы, за час одолевать многодневный путь...
- А коль в худых?
- Еще больше. Уничтожить все живое на свете - чтоб и трава не росла.
- А бог?
- Что бог?
- Спит он, что ли, покуда вы, чародеи, деретесь?
- Знаешь, Эргис, чего-то мне кажется, что богу на нас наплевать.
- Ты это брось! Есть еще царствие небесное!
Я даже коня остановил.
- Эргис, а ты что, надеешься туда попасть? Может, мы хоть одну
священную заповедь не нарушили? "Не лги, не убий, покоряйся господину
своему. Не возжелай чужого добра, наследуй долю свою и остерегись ее
менять". Что там еще осталось?
- Да ну тебя! Говоришь, как враг господа нашего!
- Ладно, Эргис, извини. Зря я так.
- Нет, ты постой! Ты мне вот что скажи: как это можно жить не веруя?
- А кто тебе сказал, что я не верую? У меня своя вера: люди.
Понимаешь, мне кажется, что не так уж он хорош, тот мир, что подарил нам
господь. Да и ты, по-моему, от него не в восторге. Бегаешь, дерешься...
нет, чтоб сидеть да терпеть, что тебе бог определил.
- Учитель!
- Ладно, Эргис, хватит. Дурацкий разговор.
- И верно, хватит. Дурацкий разговор.
- И верно, хватит! Страшно от твоих речей! Неужто ты для людей душу
готов загубить?
- Давно загубил, - ответил я равнодушно, и Эргис, со страхом взглянул
меня, пришпорил коня.
К Квайру мы подъехали в темноте; только запах дыма и жилья обозначил
спящий город.
- Эх, мать моя! - сказал Эргис. - Опять в лесу ночевать!
- В доме переночуем. Только смотри: никому!
Почуяв жилье, кони пошли бодрей. Объехали Оружейный конец, спустились
на берег, и вот уже зачернели по сторонам домишки Ирага. Не слезая с
седла, я открыл калитку и спешился возле крыльца. Тихонько постучал и
окликнул мать.
- Сыночек! - простонала она, вылетая из двери. - Родимый мой!
Воротился! Ой, да ты не один?
- Друг со мною, матушка.
- Пожалуйте в дом, добрый человек, сама с конями управлюсь.
- Лучше об ужине похлопочи. Не помню, когда и ели по-человечески.
Она поохала и убежала, а мы занялись лошадьми. В дом Эргис вошел не
спеша, огляделся, посмотрел на меня, пожал плечами.
- Сейчас, сынки, сейчас! - тут мать оглянулась, увидела меня, и даже
руками всплеснула:
- Благость господня! Да на кого ж ты, Равл, похож!
- На черта.
- Замолчи, бесстыдник! Чтоб я таких слов не слыхала! Я засмеялся и
отправился умываться. А потом мы сидели, дожидались ужина, и я
расспрашивала мать.
- Как жила, сынок, так и живу, ты не тревожься. Деньги-то мне
передали, а родичи навещают. Давеча Тазир, жена твоего дружка, забегала.
Дочку просила шитью поучить.
- А ты?
- А я что? Пусть ходит, все не одна.
- А Суил?
- Бывает. Такая нарядная стала, красивая, а собой невеселая. Посидим,
потолкуем, а то всплакнем по бабьему обычаю. Ты-то хоть надолго?
- Не знаю, матушка. Придется тебе еще потерпеть.
- Сколько ж можно, Равл? Не такие твои годы по свету бегать! Пора б и
дом завести, а то, гляди, поздно будет! Не меня, так девку пожалей:
сколько ей ждать, горемычной?
- Я бы и рад, матушка, да дело - не девка, ждать не станет. И не
доделать нельзя: полгреха ведь за грех считают, так?
- Ох, горе ты мое! И пошто тебя господь лишним разумом наделил? Ни
мне, ни тебе спокою нету! Ладно, готово. Пожалуйте к столу, добрый
человек. Как величать-то вас прикажете?
- Эргисом мать-отец нарекли.
- Откуда ж будете?
- С севера, - ответил он уклончиво.
- Матушка-то ваша тоже, небось, ждет да горюет?
- Уже привыкла. Знает, что в дому меня и на цепи не удержишь. Что
делать, хозяйка? И такие, как мы, на свете нужны... чтоб жизнь не скисла.
Мы ели, а она сидела напротив, подперев ладонью щеку, и все глядела,
глядела...
- Сынок, а ты хоть сколько-то дома поживешь?
- Нет, родная. Только на ночь завернул. Потерпи.
Мать вздохнула и принялась готовить постель.
Заснул я мгновенно, но несколько раз просыпался и видел, что мать еще
сидит у стола. Согнувшись, она в зыбком свете лучины чинила и чистила нашу
одежду, порой прижимая к лицу мой пропотелый тапас.
Уезжая, я попросил мать передать Ирсалу, что мне надо увидеться - он
знает с кем.

...Сегодня удивительный день. Отпустив охрану, мы с Эргисом, Суил и
Баруф входим в невзрачный храм у Саданских ворот.
Блестят глаза Суил, разрумянились щеки, радость и испуг на любимом
лице. Эргис ухмыляется, Баруф совершенно спокоен, а я совсем оглох от
ударов сердца.
Итилар Бэрсар, сын Агира Бэрсара и Ниис Коэлар, рожденный в Квайре,
берет в жены Суил, дочь Гилора и Зиран, крестьянку.
- Кто знает этого мужчину и эту женщину? - сурово спрашивает старый
священник.
- Я знаю эту женщину, - говорит Баруф.
- А я знаю мужчину, - объявляет Эргис.
- Готовы ли вы присягнуть, что по доброй воле, без корысти и
принуждения они избрали друг друга?
- Да, - объявляют они в один голос.
И вот уже клубится над алтарем дымок курений, и, протянув над ним
руки, мы с Суил читаем молитвы. Суил запнулась, глядит на священника,
ожидая подсказки, а Эргис лихо подмигивает мне. Вот уже красный шнур
связал наши руки, и звучат последние, самые главные, слова обряда:
- Отныне путь ваш един, и судьба ваша едина. В беде и в радости, в
веселии и в печали, на земле и на небе...
А потом мы скачем по спящему городу; радостен гулкий стук копыт, эхо
мечется в щелях улиц. Сквозь ночь, сквозь тьму, сквозь средневековье
мчимся мы, и город, и мир, и счастье принадлежит только нам.
А вот и дом Баруфа. Я спрыгиваю на землю, снимаю с седла Суил, несу
ее по лестнице, и сердце ее так громко, так часто и тревожно стучится
прямо в мое.

Я без стука зашел в кабинет Баруфа - вольность, дозволенная немногим,
- и он поднял от бумаг измученное лицо.
- А, молодожен! Как дела?
- Лучше, чем у тебя.
- Пожалуй, - сказал Баруф и осторожно тронул красные от бессонной
ночи глаза. - Не хотелось тебе мешать, но время... Давай кончать с
лагарскими делами.
- К вашим услугам, сиятельный аких!
- Тогда приступим, благородный гинур.
- Самое смешное, что это правда. Разбирал бумаги после смерти
родителей и наткнулся на любопытный документ. Оказывается, последний
император пожаловал моему прадеду, главе Судейской коллегии, потомственное
дворянство за особые услуги. Ну, и услуги, наверное, если даже мой отец
предпочел не вспоминать о своем гинурстве!
- Нужен дворец, достойный твой милости?
- Обойдусь.
Мы поработали пару часов, потом Рават принес на подпись бумаги, и я
отошел к окну. Город жил, как ни в чем не бывало: толкался, гремел,
голосил, перемешивал в каменной темноте людскую гущу. Квайр ничем не
удивишь...
- Тилам!
Я оглянулся. Баруф был уже один.
- Тилам, - спросил Баруф раздраженно, - ты можешь не делать
глупостей?
- А что?
- Какого дьявола ты косишься на Равата?
- Вернемся-ка к Лагару, сиятельный аких.
Он молча взглянул мне в глаза - и уступил.
- Ладно. Пункт о восстановлении Карура.
- Пока можешь забыть. Отложен.
- Как же тебе удалось?
- Удалось. Дальше.
- Двадцать кассалов, статья "Особые расходы".
- Замаскированный подарок Тубару. Купил в его элонском поместье
триста коней для войска. Старик доволен.
- Переплатил?
- Не очень. Трехлетки, гогтонская порода. Эргис сам ездил отбирать.
Мы работали, а время летело; не дошли до последних пунктов, а из
ближнего храма уже протрубили к молитве.
- Хватит, - сказал Баруф и закрыл глаза. - Отлично сработано, Тилам.
Эту дыру мы залатали.
- Значит, пора опять в печку?
- Пора, - сказал он устало. - Да ты ведь и сам все знаешь.
Контролируешь ситуацию не хуже, чем я.
- Нет, Баруф, - ответил я грустно, - только наблюдаю.
- А то?
- Я бы убрал от тебя Равата.
- Чем он тебе мешает?
- Мне?
- Да, тебе.
- Тем, что всех от тебя оттеснил. Ты остался почти один, Баруф. Тебе
это нравится?
- Нет. Но это неизбежно.
- А то, что он делает за твоей спиной?
- А ты уверен, что за спиной?
- Тем хуже. Эти подонки, которых он подобрал...
- Я сам вышел из грязи, Тилам, и грязи не боюсь. У меня нет причин не
верить Равату. Он достаточно предан мне.
- Преданность честолюбца? Боюсь, это товар скоропортящийся!
- Может быть, - сказал он устало, - но, кроме Равата, у меня нет
никого. А он - неплохая заготовка для правителя.
- Тень святого Баада тебя не пугает?
Он ответил не сразу. Заглянул в себя, взвесил, просчитал - и покачал
головой:
- Мне не из чего выбирать. Если бы я мог надеяться, что проживу еще
хотя бы пять лет. Если бы я мог рассчитывать, что ты переживешь меня.
Слишком много "если", Тилам. Остается только Рават. Святой Баад или аких
Таласар, но он сделает то, что я наметил, и удержит Квайр.
- А народ?
- Ты опоздал с этим вопросом. Мы уже повернули колесо.
Да, мы уже повернули колесо, и народ будет драться до конца. Они
осознали себя народом. Речь идет не о политическом, а о физическом
существовании, и мне больше нечего сказать...
- Хорошо. Последний вопрос. Что хуже: Садан или Араз?
Он вздрогнул, как от удара, но ответил спокойно:
- Араз. - Значит, Садану есть к чему стремиться?
Он пожал плечами.
- Я сделаю для Садана все, что можно, но не больше.
- Значит, ничего.
- Скорей всего, так.
- Тогда до завтра, - я повернулся, чтобы уйти, но он окликнул меня:
- Тилам!
- Что?
- Пожалуйста, будь осторожней! Если я останусь один - как-то смиренно
он это сказал; горькая нежность была в его взгляде и потерявшем твердость
лице. И та же самая горькая нежность взяла мое сердце в жесткие лапы и
сжала горло шершавой тоской. И стало неважно, кто из нас прав, важно лишь
то, что пока мы вместе...
- Не беспокойся, - ответил я мягко, - у меня еще без малого год.

Мы с Суил обманули охрану и сбежали за город вдвоем. Дальше, все
дальше вдоль реки, и уже только наши следы бегут по сырой земле.
А река разлилась. Злобно ворча, она тащит ветки, подмытые где-то
деревья и всякий весенний хлам. Она забросала весь берег дрянью и
заплевала желтой пеной, злясь на наше неуместное счастье.
А небо синее до испуга, пушистые шарики на ветвях, и глаза у Суил
совсем голубые.
- Ты меня правда любишь?
Смеется и обнимает за шею.
- Не верю! Я старый и противный.
- Ты красивый, - говорит она серьезно. - А я?
- Как солнце!
- Ой, грех!
- Нет, лучше солнца. Оно ведь ночью не греет?
- Ой, бесстыдник! - а сама прижалась ко мне.
Речной прохладой пахнут ее волосы, так нежны и пугливы губы, и мира
нет - есть только мы и счастье, тревожное, украденное счастье, и жизнь,
готовая его отнять.

Что-то Асаг не торопился со встречей, и это уже слегка пугало меня.
Или весть не дошла, или он мне не верит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43