Иногда, правда, подходил кто-нибудь из мужчин и пытался унести
мой второй шезлонг. Занято, говорил я. И в ресторане то же самое. Я просил
принести два прибора, говорил, что нас двое, что должна подойти
приятельница. Приятельница не приходила, да и откуда ей было взяться?
Знакомых же у меня не было. Потребовалось время, потребовалось записаться в
хор Фурио Стеллы, чтобы встретить ее. Вот теперь, когда мы встретились, я
могу ждать ее у стойки.
В гуще обнаженных тел все были более или менее одинаковыми, торговец
марками переставал быть именно торговцем марками, его можно было принять за
учителя, инженера, крупного чиновника, депутата парламента, судью. Я же
чувствовал себя червем. Сутолока Курзала, тела, кишащие на песке, теснота,
сплошные головы и ноги. Я закрывал глаза и в полудреме начинал разговаривать
с разными животными, как в сказке. Но в сказках разговаривают животные, а
здесь говорил я, животные молчали. И действительно, какая же это сказка?
Проснувшись, я убеждался, что второй шезлонг исчез. Есть ли у них Душа?
спрашивал я себя. Этот вопрос мучает меня до сих пор. С виду все голые
женщины и все голые мужчины, в том числе и я, похожи на червей. Возможно ли,
чтобы у такого количества червей было по Душе? спрашивал я себя. А если на
каждого из них приходится по Душе, если верно, что Душа превалирует над
телом, как же возможно, чтобы все эти Души могли вытерпеть этот пляж в
Остии, это кувыркание на песке, это бултыхание в воде? Выходит, Бессмертная
Душа вон того, например, толстого мужчины, который однажды хотел утащить мой
шезлонг для своей подружки, должна следовать за ним в бассейн Курзала, потом
- под душ, потом в кабину, а потом в бар, где он пил стакан за стаканом
кока-колу, и наконец в ресторан, где он ел рагу из даров моря? Каждый вечер
его Душа садилась с ним за руль двухцветной "Ланча-аурелиа" и следовала за
ним повсюду, как собачонка за хозяином. Некоторые Души влачат просто жалкое
существование. Рассуждать об этих вещах как-то неловко, и люди действительно
почти никогда о них не рассуждают, таскают за собой свою Душу, но разговоры
об этом им ни к чему. А ведь Душа, будь ее воля, устремилась бы вверх. Вот
ангелы, которые обладают только душой и не отягощены телом, тянутся вверх,
летают. Людей же, в основном, тянет вниз.
Если у мужчины есть костюм, галстук, ботинки и все прочее, кто станет
задумываться над тем, есть ли у него еще и Душа? И Мириам, когда она одета,
кажется мне просто девушкой, и все. Когда же мы с ней наедине и оба голые -
это совсем другое дело, и, если у нас есть Душа, она, как говорится в
Библии, должна преобладать над телом. Ведь тянет же меня вверх, и рано или
поздно я действительно полечу. Вот в чем различие между мной и моим другом
Бальдассерони: Бальдассерони тянет вниз, а меня - вверх. Бальдассерони
никогда не сможет летать, потому что его тянет вниз.
Как и все на свете. Душа в конце концов улетучивается. В этом мире все
такие беспечные, носятся, суетятся (я имею в виду мужчин и женщин) - и никто
не заботится о вещах, которые исчезают, улетучиваются. Бальдассерони
говорит, что мне нечего об этом беспокоиться, но я беспокоюсь. Ведь речь
идет о сохранении Вселенной, о том, чтобы не дать ей погибнуть, чтобы она не
улетучилась, как все остальное. Бальдассерони говорит, что об этом не стоит
беспокоиться, но Бальдассерони мне не указ.
Я много лет ждал Мириам, держал для нее свободный шезлонг, а теперь,
когда она у меня появилась, мне приходится следить за тем, чтобы она не
улетучилась, как рано или поздно улетучивается все на свете. Так написано в
Библии: что такое наша жизнь? Пар, который появляется на краткий миг и
улетучивается.
Мы сидели и смотрели друг на друга в моем магазине - я и Мириам. Я
гладил ее лицо, проводил пальцами по бровям, под глазами, за ушами. Я
испытывал чувство удовлетворения, тихого удовлетворения, без всякой музыки.
Потом я вспомнил, что видел Мириам раньше, по воскресеньям, у моря, когда
просиживал долгие часы в своем шезлонге среди всех этих голых людей на пляже
Курзала. Мириам приходила туда же с каким-то парнем, одним их тех волосатых
парней, которых я так ненавижу. Мне вообще ненавистны все люди. Кроме
Мириам, конечно. Это был молодой, поросший волосом брюнет с ухватками и
походкой спортсмена, он брал ее за руку и тащил в воду, после чего оба
легким брассом уплывали в открытое море и там терялись. Девушкой была
Мириам, теперь она четко вырисовывается в моей памяти, я прекрасно помню ее,
хотя с тех пор прошло три года. Я долго надеялся, что волосатый молодой
человек утонет, тогда она подойдет и сядет на свободный шезлонг, который я
всегда ставил рядом со своим. Но молодой человек все никак не тонул, а
выходил из воды, облепленный своими мокрыми волосами, растягивался на песке,
чтобы обсохнуть, потом пружинисто, по-спортивному, бежал под душ и,
возвратившись, снова бросался на песок. Девушка всегда садилась рядом с ним.
Да, то была Мириам, и она никогда не подходила ко мне, чтобы сесть рядом со
мной. Мои второй шезлонг пустовал.
У ларня были блекло-красные плавки с завязками по бокам, а у Мириам,
словно у близняшки, - купальный костюм такого же блекло-красного цвета,
бретельки лифчика завязывались на шее узлом, который, казалось, вот-вот
развяжется. Нигде не сказано, что, заплыв подальше от берега, он этот узел
не развязывал, свинья такая. Я не мог проследить за ними, потому что не умею
плавать. Однажды они после плавания и душа вместе зашли в кабину и
оставались там больше двадцати минут, я по часам следил. А когда они вышли,
лица у них были такие ошалелые, словно они только что занимались тем, чем в
кабине уж во всяком случае заниматься не положено. Вот я сейчас сообщу о них
куда следует, подумал я, но почему-то не сообщил.
Я сказал Мириам, что видел ее три года тому назад на пляже у Курзала.
Да, три года тому назад на пляже у Курзала ее действительно можно было
встретить, сказала она. Ты приходила с каким-то волосатым типом, сказал я,
на тебе был красный купальник, а на нем - красные плавки. Красный купальник?
Возможно. Она не сказала твердо ни да, ни нет. На тебе были лифчик и трусики
блекло-красного цвета, а тот тип был весь покрыт шерстью. Вообще-то я обычно
ездила в Фреджене, сказала Мириам, но иногда, правда, бывала и на пляже
Курзала. Короче говоря, стоило мне упомянуть о том волосатом типе, который
приезжал с ней, как она сразу попыталась сбить меня со следа. Нет, сказал я,
три года тому назад ты бывала на пляже Курзала почти каждое воскресенье, и с
тобой всегда приезжал тот мохнатый тип. Насчет мохнатого типа она не помнила
и ничего определенного сказать не могла. Это у нее называлось "ничего
определенного". Постарайся вспомнить, говорил я, с виду он был похож на
спортсмена.
Если уж я к чему-нибудь прицеплюсь, то бываю хуже святой инквизиции.
Однажды вы зашли в кабину и оставались там больше двадцати минут по
часам - ты и этот волосатый тип, похожий на спортсмена. Это, наверно,
ошибка, говорила Мириам. А я говорил: нет, совсем не ошибка, у меня на такие
вещи память железная. Ты сама хорошенько постарайся и вспомни. Да нет же, ты
ошибаешься, говорила Мириам. Эта картина стоит у меня перед глазами, как
будто все было вчера, говорил я, волосы у него росли даже на спине, ну
горилла и горилла.
А хоть бы и так, сказала Мириам. Тогда ничего, это меня устраивает.
Казалось, разговор окончен, но он не был окончен. Теперь, значит, есть
место, где мы с тобой не можем появиться вдвоем, сказал я. Какое место?
Курзал. Не можешь же ты требовать, чтобы я появился с тобой в Курзале? Но ты
же ни разу не приглашал меня к морю, да и вообще, мы могли бы съездить в
какое-нибудь другое место, говорила Мириам. А если мне захочется именно в
Курзал? Мириам продолжала доказывать, что мы имеем право ездить куда угодно,
в том числе и в Курзал, и что ничего необыкновенного в этом нет, но тут я
стоял на своем, потому что в данном случае я оказывался в роли рогоносца. Но
ведь все это было три года тому назад, когда ты меня еще не знал, твердила
Мириам, о каких же рогах может быть речь? Да и того волосатого типа, о
котором ты говоришь, я совершенно не помню. Я тогда ездила к морю очень
часто и как-то не обращала внимания, волосатые мои спутники или не
волосатые, - ездила на пляж позагорать, поплавать в море, говорила Мириам. И
чтобы запереться в кабине Курзала больше чем на двадцать минут - по часам -
с тем волосатиком, говорил я.
В то время, говорила Мириам, я делала переводы для ФАО и общалась со
множеством людей, водила знакомство с разными ребятами - американцами,
шведами, англичанами, работавшими в ФАО. Я приносила готовые переводы, и
обязательно кто-нибудь приглашал меня на пляж. Приглашали ну прямо
наперебой. Тип, у которого волосы росли даже на спине, говорил я, не был ни
американцем, ни шведом, ни англичанином. С такой-то шерстью! Нет, не мог он
быть шведом, это исключено. Американцем и англичанином тоже. Тогда, значит,
он был итальянцем. И конечно, тоже работал в ФАО? - говорил я. Если я
заведусь, никакая святая инквизиция со мной не сравнится. Думаю, да,
говорила Мириам, я ездила на пляж почти всегда с кем-нибудь из ФАО, а там
работают главным образом американцы, но есть и шведы, и англичане, и даже
негры. Значит, ты сама признаешь, что итальянцев в ФАО нет? А вот и есть, и
даже негры тоже есть, там кого только нет, говорила она. Может, ты еще и с
неграми на пляж ездила? говорил я.
Иногда я бываю просто чертовски въедлив, почище святой инквизиции, а уж
как въедлива она, всем известно. Тот тип, которого я видел, то есть тот тип
в красных плавках, который провел с тобой двадцать минут в кабине Курзала
три года тому назад в Остии, тот волосатый тип не был негром, в этом я
совершенно уверен. Он не был также ни американцем, ни шведом, ни
англичанином. Однажды в баре Курзала мы стояли с ним локоть к локтю и я
слышал, как он заказывал кофе. Тебя в тот момент не было, но я слышал, что
он говорит на чистом итальянском не хуже, чем я. Видишь ли, сотрудники ФАО,
возразила Мириам, иногда очень хорошо говорят на двух или трех языках. Тогда
зачем тебя просили делать переводы, раз уж они все так хорошо знают разные
языки? Если человек иностранец - это чувствуется сразу, сказал я. А может, и
вправду тот тип был итальянцем, сдалась наконец Мириам. Был у меня один
знакомый парень, с которым мы иногда ездили на пляж. Заросший волосами,
сказал я. У всех мужчин на теле растут волосы, сказала Мириам. А у меня нет,
я не волосатый, сказал я. Крыть Мириам было нечем. Полный нокаут! Ну а если
он и был итальянцем, так что? сказала она. Ничего, сказал я, какая разница?
Только там, в кабине, да еще целых двадцать минут, была не я, сказала
Мириам. Но я так и вижу твое лицо, словно все это было вчера, сказал я.
Между прочим, три года тому назад я совсем иначе выглядела: и причесывалась
по-другому, и полнее была, и лицом покруглее, наверно, ты ошибаешься. Что ты
хочешь доказать? спросил я. Да ничего я не собираюсь доказывать, сказала
Мириам, только в той кабине, в Курзале, была не я, а какая-то другая
девушка, может быть, похожая на меня, но не я. Мне главное узнать, наставила
ты мне, как говорится, рога или нет, больше ничего, сказал я. Не забывай,
что это было три года назад и мы с тобой тогда ни разу друг друга не видели,
сказала Мириам. А вот и неправда, сказал я, не сдаваясь, неправда, я-то
всегда тебя видел на пляже Курзала с волосатым парнем в красных плавках.
По совести говоря, я не был уверен, что та девушка была действительно
Мириам, но уж поскольку разговор принял такой оборот, мне не оставалось
ничего другого, как настаивать на своем, и я настаивал. И все-таки та
девушка, которая заперлась в кабине Курзала вместе с мохнатым парнем, была
именно ты, я же прекрасно помню. Если ты так уверен, говорила Мириам, то и
спорить бесполезно. Что тебе еще хотелось бы узнать?
Мне только этого и надо было: я хочу знать, чем вы занимались в тот
день, те двадцать минут, в той кабине. Да ведь это же была не я, говорила
Мириам. Но мне стоит завестись! Я становлюсь неумолимым, что твоя святая
инквизиция (она тоже была неумолимой). Давай для начала признаем, что
мужчина и женщина, голые, не запираются в пляжной кабине на целых двадцать
минут, чтобы смотреть друг другу в глаза, давай признаем, говорил я. Но ведь
я понятия не имею об этой истории, говорила она, если тебе так важно, я могу
взять все на себя, но это будет ложь. Я согласен и на ложь, лишь бы ты мне
рассказала, чем вы занимались в той кабине Курзала, в тот день, с тем
волосатым парнем. Должен же я знать, наставляла ты мне рога или нет. Ну,
если это называется наставлять рога, сказала Мириам, тогда считай, что
наставляла. Выходит, это все-таки была ты в тот день и в той кабине? Да,
сказала Мириам, это действительно была я с тем волосатым парнем. Значит, ты
мне наставила рога, сказал я.
Я остановил машину на перекрестке, в том месте, где одна улица
сворачивает к Фьюмичино, а другая - к международному аэропорту "Фьюмичино",
и сказал Мириам, чтобы она сама решила, куда мы поедем. Но если бы она
ответила: давай сначала съездим в Фьюмичино, а потом на пляж, я бы не
согласился, потому что терпеть не могу песок и не умею плавать. Вы уже
знаете, что я не создан для воды. Мириам минуту подумала, лотом сказала:
поедем смотреть самолеты. Так-то оно лучше, я просто благоговею перед
самолетами. И вообще, там мне будет легче забыть всю эту историю с Курзалом,
происшедшую три года тому назад, подумал я.
На террасе аэропорта всегда полно народу, по-моему, все только и ждут,
когда какой-нибудь самолет в один прекрасный момент рухнет или взорвется в
воздухе, никто в подобных мыслях, конечно, не признается, но это так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22