Что-то похожее на подобную смесь облегчения и разочарования, должно быть, испытывает мотылек, когда задувают свечу.
Но если Свиттерс думал, что навеки избавился от утонченной пытки одержимости, если наивно полагал, что сама судьба предписывает ему сложить с плеч это светоносное бремя, то он глубоко ошибался. Когда часов этак в шесть Сюзи пришла из коридора в его комнату с баночкой «пепси» и тарелкой шоколадно-ореховых пирожных, пришла в своей школьной форме (плиссированная синяя юбочка и свободная белая блузка), пришла – и крохотный золотой крестик ее искрился и сверкал, точно звезда востока над сдвоенными мечетями грудей (ух ты, да они подросли! тот старый тренировочный лифчик их уже не удержал бы), пришла – и круглая ее попка подпрыгивала вверх-вниз, точно две кастрюльки в духовке, пришла – вместе со своей многознающей улыбкой и бесхитростным взглядом, – он почувствовал, как по всему телу распространяется желание точно раковая опухоль «сахарная вата», и мания его на всех парусах устремилась обратно.
Сюзи поцеловала его в губы – но быстро и вскользь, без участия языка.
– Не вздумай слопать все эти пирожные прямо сейчас, а то ужинать скоро.
– Ты сама их испекла? – В своем воображении Свиттерс уже облизывал ложку, потом ее пальцы, костяшки пальцев, запястья, предплечья…
– Ага, но типа не от начала и до конца. – Девочка присела на подушку. – Если ты все равно торчишь в комнате, тебе бы в постель лечь, знаешь ли.
– Еще чего. Хотя в постель я мигом нырну, только скажи – если ты ко мне присоседишься.
Сюзи покраснела – пусть лишь самую малость.
– Ох, Свиттерс! Ты та-а-а-акой нехороший!
– Ничего нехорошего тут нет, сплошная польза. Или вас ничему в этой вашей учебной тренажерке не учат?
– В следующем году я перевожусь в обычную школу. Католическая школа… ну, то есть я ужасно люблю духовные наставления и все такое, но большинство правил та-акие дурацкие. – Сюзи обхватила пальчиками шею, иллюстрируя сим загадочным образом интеллектуальную недостачу приходского устава. – Папа не возражает, потому что он все равно отлучен от церкви – ну, знаешь, зато, что развелся с моей мамой и женился на твоей маме. Свиттерс, а твоя мама много раз была замужем?
– Скажем так: матушка на «ты» с персоналом нескольких отелей, специализирующихся на программе «медовый месяц». Держу пари, ей даже изрядная скидка полагается. Кстати, раз уж речь зашла о медовом месяце, любовь моя, как думаешь, не начать ли нам упражняться в преддверии нашего прямо сейчас? – Он медленно подкатил инвалидное кресло чуть ближе к подушке.
Сюзи нервно захихикала – и замотала головой. Девочка обрезала волосы и теперь носила короткую стрижку – более аккуратная и чуть более длинная, стрижка тем не менее весьма походила на блондинистую версию той, что в моде на реке Амазонке. Выглядело это не то по-детски, не то по-мальчишески.
– Тебе даже говорить такого не следует. Ты же ранен.
– Со мной все в порядке – ничего такого, чего бы не исцелила твоя прелестная кругленькая суши.
– Свиттерс! А вот твоя бабушка говорит иначе.
Он заморгал.
– Моя бабушка? А что она такое сказала? И когда?
– Вчера вечером. Помнишь, мы как раз ужинали, и тут телефон зазвонил? Я побежала снять трубку, думала, это Брай… ну, тот мой друг, ты знаешь. А это твоя бабушка звонила из Сиэтла. Она мне все-все рассказала: как опасно твое состояние и что, ну, если вдруг я вздумаю, ну, позволить тебе что-нибудь романтическое или дурное, пусть я помню, что это может убить тебя. «Это для него верная смерть», – вот как она говорила. Так что сам понимаешь.
Черт бы подрал Маэстру!
– До всего ей есть дело, старой ведь… Вечно врет сквозь зубы, и даже зубы у нее фальшивые.
Сюзи встала.
– Она всего лишь пытается уберечь тебя.
– Не надо меня беречь. Я здоров и крепок, как «будвайзеровская» тягловая лошадь.
– Чего-чего? В этом-то креслице? Ну-ну! – Девочка направилась к двери. – Веди себя примерно. Как ужин будет готов, я за тобой зайду. Мы обе стараемся, чтобы тебе было лучше, сам знаешь. По-моему, бабушка у тебя – просто класс. – Сюзи послала ему воздушный поцелуй – и вышла из комнаты.
– Она мухлюет в «Монополии»! – заорал Свиттерс ей вслед. Ничего другого в голову ему не пришло.
«Нелепость какая. Я знаю, что жизнь – так, как люди ее проживают, – по большей части абсурдна, да я особенно и не возражаю. По утрам привкус абсурда – в самый раз. В преддверии явно занудного дня глоток истинной смехотворности пьянит точно молодое вино. Но теперешняя ситуация – это слишком. Для меня – так точно слишком. Глупо ужасно. Признаю, поначалу меня оно сколько-то забавляло – ну, нежданная экзотика как таковая, – но теперь новизна явно ушла, и теперь все это – обуза первостатейная, так и выпивает из меня сироп «вау!», капля по капле.
Вот сейчас как встану да как пойду прочь от этой мототележки для гериатрического гольфа! Вот как запрыгаю по коридору точно антилопа-импала, удирающая от стаи гиен, как подхвачу Сюзи на руки, каковые неплохо «накачались», спа-сибочки, с тех пор как я ручные рычаги ворочаю; как завалю ее прямо на пол и, ей-ей, отгрызу пуговицы с ее блузки, прям вот так и отгрызу, и плевать мне, если все семейство будет в свидетелях. Не могу больше этого выносить. Эта глупость достойна Конгресса США, просто estupido supremo».
Упершись ладонями в наугахайдовские подлокотники кресла, Свиттерс приподнялся над сиденьем, одновременно вытянув и согнув правую ногу, пока носок черного кроссовка не оказался в каком-нибудь сантиметре или менее от овального тряпичного коврика, одного из многих, что являются неотъемлемой частью «раннеамериканского» декора в беспорядке разбросанных захолустных ранчо. «Смерть Р. Потни Смайта, вне всякого сомнения, результат внушения – своего рода экстремальный вариант тактики Голливуда и Мэдисон-авеню; лишь духовно слабые восприимчивы к такого рода психологическим манипуляциям. Даже если Сегодня Суть Завтра обладает некой причинно-следственной магической способностью, науке абсолютно неизвестной, так ее воздействие наверняка ограничено определенными географическими пределами; ну, не может оно распространяться на тысячи миль до северо-центральной Калифорнии!»
Свиттерс пошевелил пальцами ног – он уже практически ощущал молекулярное взаимодействие ноги и пола. Однако же соприкоснуться они так и не соприкоснулись. «А предположим, что она все же работает, эта кандакандерская магия, предположим, что я дотронусь до этого мерзостного коврика и тут же, на месте, скончаюсь – и что? Не могу же я провести в таком состоянии остаток жизни, верно? Под подобным покровом. Он гнетет и давит. Я – узник в незримой темнице. Хуже того, я – объект жалости для представительниц противоположного пола. Рембо ошибался! И мириться с этим я не желаю и не буду. Да пошло оно на хрен, это табу с его змеюкой! Я свободен! Убей меня, если сможешь, приятель. Давай приступай. Бросаю тебе вызов».
Но хотя Свиттерс все сильнее упирался в подлокотники, хотя все больше отрывал задницу от сиденья и все быстрее шевелил пальцами, до соприкосновения с полом его отделяли каких-нибудь четверть сантиметра. На лбу выступили горошинки пота, глазные яблоки покрылись красными прожилками артерий. Адамово яблоко превратилось в Адамов грейпфрут, а в ушах неуютно звенело – под стать тому жалобному писку, что издал Потни Смайт, прежде чем рухнуть без чувств. Фью!
Бицепсы задрожали мелкой дрожью – возможно, он переоценил их новообретенную «накачанность», – задрожала и правая нога. Однако точно натурщица, которой пригрозили увольнением, он остался в прежней позе.
«Проблема смерти в том, что она разом отсекает столько возможностей. По крайней мере в том, что касается игр с собственной личностью. Пока я жив, всегда есть шанс, что из всего этого возникнет что-нибудь до крайности интересное. Кто угадает, к чему это все в итоге приведет и чему я в процессе научусь? Разве бесконечность не возникает из фиаско? И ведь в любое время, как я захочу произвести проверку или разом разрешить ситуацию, эта возможность – в каких-нибудь двух дюймах от меня. Куда торопиться-то? А вдруг на ужин будет острый томатный соус?»
«И наверняка есть другие способы завоевать ненаглядную Сюзи». В самом деле, не успел Свиттерс принять позу более удобную и откинуться к спинке кресла, не успел глубоко вздохнуть и прерывисто всхлипнуть, как он уже начал вырабатывать про себя… ну, если не коварную стратегию, то по крайней мере новый подход. Он, внушал себе Свиттерс, отныне сосредоточит всю свою энергию на содействии в написании итогового сочинения. А в процессе включит обаяние на полную мощность, продемонстрирует девочке, как он силен и бодр и как интересен, выкажет столько пыла и столько отваги, что образ недужного, неполноценного слабака, наверняка сложившийся в ее восприятии, постепенно развеется. Он вывернет ее жалость наизнанку, спихнет с жердочки цвета слоновой кости, скормит лисам экстаза, а в процессе заодно и поганца Брайана отдаст на растерзание птеродактилям забвения. А ежели этот план не сработает, если обернется против самого же автора, если тот факт, что он более не молит, задыхаясь, о копуляции по взаимному согласию, лишь укрепит Сюзи во мнении, что «травмы» обернулись для него бессилием и утратой мужественности, тогда он, пожалуй, скажет ей правду. Всю как есть: от истории с Морячком до тычка в пенис.
Свиттерс снова вздохнул, помассировал руки и, точно рабочий на сортировочной станции, гоняющий бродяге вагона-платформы, утер со лба бобы испарины.
После ужина, под полубдительным взглядом матери для одного и мачехи для другой, Свиттерс и Сюзи уютно устроились в рабочем кабинете – обсудить сочинение, темой которого должна была послужить Пресвятая Дева Фатимы. Поскольку в том, что касалось именно этой девы, в эрудиции Свиттерса наблюдался зияющий пробел, Сюзи поспешила таковой заполнить.
Как следовало из ее рассказа, 13 мая 1917 года троим детям-пастушкам из Фатимы, что в Португалии, когда те стерегли овец в холмах близ деревни, явилась (предположительно явилась, хотя этого Сюзи не уточнила) женщина (жена, сказала Сюзи) в белом платье и под покрывалом. Дети уверяли, что женщина – видение женщины – велела им приходить на то же место тринадцатого числа каждого месяца вплоть до следующего октября, когда она наконец откроет им, кто она такая. Дети повиновались; незнакомка ненадолго заглядывала к ним всякий месяц, согласно обещанию, а 13 октября произнесла прочувствованную, довольно длинную речь и сообщила, помимо всего прочего, что путешествует под именем Божьей Матери Четок. Она велела пастушкам всякий день творить молитву по четкам и попросила построить в ее честь часовню. Свиттерс предположил, что это последнее предложение попахивает махровым эгоизмом, но Сюзи лишь неодобрительно нахмурилась – и продолжала.
Хотя Римско-Католическая Церковь так и не признала официально, что рекламирующая четки гостья – в самом деле возвратившаяся на землю Пресвятая Дева, в 1932 году Римский Престол санкционировал Ее культ, и в Фатиме был воздвигнут храм с базиликой, к которому всякий год стекаются тысячи паломников.
– Может статься, туда-то я и свожу тебя в наш медовый месяц, – прошептал Свиттерс и готов был поклясться, что на краткое мгновение глаза девочки вспыхнули нетерпеливой надеждой.
Но лучшее было впереди. В какой-то момент в ходе октябрьского явления Богоматерь Фатимы сообщила детям три серии предсказаний и предостережений, две из которых велела обнародовать немедленно.
– Предсказания! Предостережения! – буркнул Свиттерс. – Так и знал, что этим кончится.
– Веди себя хорошо и слушай дальше, – одернула его Сюзи.
Как выяснилось, слушать дальше было особенно нечего. Что до пророчеств Пресвятой Девы Фатимы, подробностями Сюзи не располагала.
– Ну, войны там, потопы и, ну, голод, землетрясения…
– Все сходится, – кивнул Свиттерс. – Смерть и гибель для пророков – хлеб насущный. Никому еще не удавалось толком нагреть руки, предсказывая богатый урожай, или чудесную весеннюю погодку, или радость и счастье для всех и каждого. Даже Второе Пришествие окрестили Судным днем.
– Она сказала, что какая-то там великая война закончится в следующем году. Что очень даже приятно, нет? Но если люди не прислушаются к Ее словам, вскорости разразится другая, еще страшнее.
– Видимо, имелись в виду Первая и Вторая мировые.
– Ну, наверное. Она ведь оказалась права, так? – В своей раннеамериканской качалке, поставленной под углом к Свиттерсову инвалидному креслу, Сюзи поджала обнаженную голень под колено и теперь, по сути дела, балансировала на одной стройной загорелой ножке, – в такой позе верхняя часть ее тела чуть подалась вперед, так что дыхание девочки защекотало Свиттерсу шею. О, ее запах – чистый и чумазый, кисло-сладкий, как у ребенка! Грезы детства – цельнокроенные дневные грезы, жизнь игровая и жизнь игрушечная, эта вневременная аура волшебного счастья – все это заключало в себе ее благоухание. Чего бы уж там этот ублюдок Брайан с ней ни делал (или она с ним) – пахла она по-прежнему, словно кульминационная строчка из детского стишка. – Она просто не могла ошибиться, – продолжала Сюзи. – Она ведь Божья Матерь.
Сама логика этого высказывания от Свиттерса ускользнула; впрочем, он полагал, что знает, откуда ветер дует. Многие особи женского рода на пороге половой зрелости – как только первые гормональные воды, предвестие подросткового гейзера, зажурчат, орошая их персональные земли, – в той или иной степени влюбляются в лошадей и/или в Деву Марию. В отличие от особей мужеского пола, чье помешательство на спортивных новостях, взрывах, лошадиных силах и вульгарном юморе может низвести их разумы до стадии раннего средневековья, а в особо тяжелых случаях – во времена еще более далекие, фантазии здоровых девочек насчет лошадей и Девы Марии, по всей видимости, истощаются и улетучиваются (так сказать), едва девочки становятся сексуально активны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77