Это деньги Правительства, без процентов, выплачивать можно в течение шести месяцев. Ну, скажем, две гинеи устроят?
Капрал подсунул парню планшетку и сказал: «Распишитесь здесь». Молодой человек, страшно смущаясь, признался, что не умеет писать.
– Тогда поставьте крестик, – выручил его капрал. – И выходите. Вон в ту дверь.
Капрал подтолкнул его локтем к двери, через которую вошли они с капитаном.
– Ага! – проговорил капитан, поворачиваясь к Тристраму.
– Расскажите-ка мне о себе.
Лицо капитана было замечательно гладким; можно было подумать, что армия располагает неким секретным средством для разглаживания лиц; запах, исходивший от капитана, был необычайно пикантным. Тристрам рассказал о себе.
– Ах, школьный учитель? Что ж, вам не о чем беспокоиться. О какой сумме мы можем говорить? Четыре гинеи? Полагаю, что мне удастся уговорить вас остановиться на трех.
Капитан вытащил из мешка хрустящие бумажки. Капрал держал свою планшетку наперевес и, казалось, был готов воткнуть авторучку Тристраму в глаз.
– Распишитесь здесь, – сказал он. Тристрам расписался дрожащей рукой, в которой были одновременно зажаты и перо, и деньги.
– А теперь выходите через ту дверь, – подтолкнул его локтем капрал.
Оказалось, что дверь вовсе не была выходом на улицу. За ней находилось нечто вроде длинной и широкой приемной, побеленной известкой и сильно пахнущей клеем, где несколько одетых в лохмотья людей возмущенно наседали на молодого сержанта с несчастным лицом.
– По этому поводу требовать объяснений от меня бесполезно, – говорил он высоким придушенным голосом с акцентом северянина. – Который уж день мы их принимаем, и все они катят бочку на меня, как будто это я во всем виноват, а я им должен растолковывать, что я здесь ни пришей ни пристегни. Ни при чем то есть, – объяснил он, глядя на Тристрама. – Никто же не заставлял вас делать то, что вы только что сделали, – рассудительно говорил сержант, обращаясь ко всей честной компании. – Некоторые, то есть те, кто постарше, получили по небольшому подарку. А вы получили ссуду. Она будет погашена из вашего жалованья, по скольку-то там в неделю. Так что не нужно было брать денег у Короля, если они вам ни к чему, и не нужно было расписываться! Всё это вы сделали совершенно добровольно.
Последнее слово он произнес так, что его можно было срифмовать со словом «окно».
Сердце у Тристрама ухнуло вниз, а затем снова подпрыгнуло и застряло в горле, словно было подвешено на резиночке.
– Что все это значит? Что здесь происходит? – спросил он. К своему удивлению, Тристрам увидел здесь и леди с грязно-серыми волосами, прямую, как шомпол, и державшуюся с высокомерием знатной дамы.
– Это существо имело наглость заявить, что мы вступили в армию, – объяснила леди. – Большей чуши не слышала никогда в жизни. Я – в армии! Ф-ф-ф-ф-ф! Женщина моего возраста и положения…
– Осмелюсь доложить, вы вполне подойдете, – успокоил ее сержант. – Обычно берут дамочек чуть помоложе, но вам не иначе как доверят ответственную работу: присматривать за «подсобницами». Женщин-военнослужащих называют «подсобницами», – любезно объяснил он Тристраму, словно тот был самым несведущим из присутствующих. – Понимаете?
– Это правда? – спросил Тристрам, стараясь выглядеть спокойным.
Сержант, похоже, был славным парнем. Он уныло кивнул и сказал: – Я всегда всем говорю: «Не подписывайте ничего, не читая!» На той бумаге, что у капрала Ньюландза, наверху написано, что вы обязуетесь отслужить двенадцать месяцев на военной службе. Это напечатано очень мелким шрифтом, но вы могли бы прочитать, если бы захотели.
– Он закрыл это место большим пальцем, – ответил Тристрам.
– А я не умею читать, – проговорил молодой толстяк.
– Ну, это уж ваша проблема, не так ли? – заметил сержант. – Ничего, читать вас научат.
– Это абсурд, – проговорила серая леди. – Это совершеннейший скандал и бесчестье. Я сейчас же вернусь туда и отдам им их грязные деньги и скажу им в глаза все, что я о них думаю!
– В аккурат то, что надо! – восхищенно проговорил сержант. – Так и вижу, как вы в канцелярии объясняете дамочкам, откуда ноги растут. Вы нам очень подойдете, очень! Из вас получится то, что называется «настоящий старый боевой топор»!
– Позор! – выпалила леди «старый боевой топор» и бросилась к двери.
– Что сделано, то сделано, – философически произнес сержант. – Что написано пером, того не вырубишь топором. Честно или нечестно – но вас подловили. И потом – двенадцать месяцев, это не так уж и долго, правда ведь? Меня они уговорили подписаться на семь лет. Я тогда был натуральный «чайник». Дурачок, – перевел он Тристраму. – Хотя, между нами говоря, – доверительно обратился сержант к присутствующим, – если вы доброволец, то у вас гораздо больше шансов на продвижение по службе. Ага, вот она и завелась! – проговорил он и стал прислушиваться.
Из столовой явственно доносился голос серой женщины.
– Во дает! Молодец! – одобрительно проговорил сержант.
Затем он вернулся к своей теме.
– Капитан Тейлор говорит, что скоро будет введена Всеобщая Воинская Повинность. И волонтер окажется в совершенно отличном от любого призывника положении. Это уж как пить дать.
Тристрам захохотал. В дверном проеме стоял стул, и он опустился на него, изнемогая от смеха.
– Рядовой Фокс! – смеясь сквозь слезы, проговорил Тристрам.
– Вот и молодец! – одобрительно сказал сержант. – Вот это настоящий армейский дух! Улыбайтесь, всем советую. Лучше улыбаться, чем наоборот. Итак, – подводил итоги сержант, стоя в положении «вольно» и кивками приветствуя вновь прибывающих бродяг, – вы теперь служите в армии. Отныне вы должны мужественно переносить все тяготы армейской жизни. – Тристрам продолжал смеяться. – Вот как он.

ЧАСТЬ V
Глава 1
Ицли-пицли-бу-бу-бу! – сказал Дерек Фокс сначала одному из смеющихся и пускающих пузыри малышей, а потом другому. – Бу-бу-бу, гу-гу-гу! – побубукал Дерек сначала своему маленькому тезке, а затем, щепетильно с теми же звуками и выражением, маленькому Тристраму. Он всегда и все делал со скрупулезной справедливостью, это могли засвидетельствовать его подчиненные в Министерстве плодовитости. Даже Лузли, пониженный в звании настолько, насколько позволяла его чиновная должность, вряд ли мог кричать о несправедливости, хотя он теперь и пытался доказать, что Дерек – гомосексуалист.
– У-тю-тю-тю-тю! – сюсюкал Дерек, поочередно делая близнецам «козу». Братья, сидя в своем загончике, пускали пузыри, словно две рыбешки, и, ухватившись за прутья пухлыми ручонками, непрерывно приседали. Маленький Тристрам громко повторял, как заклинание: «Да! Да! Да!» – Да, – проговорил Дерек серьезно, – у нас должно быть больше, гораздо больше детей.
– Чтобы их забрали в армию и застрелили? – спросила Беатриса-Джоанна. – Это невозможно.
– О, это же…
Дерек, сцепив руки за спиной, прошелся по гостиной, словно по капитанскому мостику. Потом он допил свой кофе. Гостиная была просторной; да и все комнаты этой выходящей окнами на море квартиры были просторными. Теперь для людей калибра Дерека хватало места, так же как и для их жен, псевдожен и детей.
– Каждый должен испытать свою судьбу, – проговорил Дерек. – И каждая – тоже. Вот почему у нас должно быть больше детей.
– Чушь! – ответила на рассуждения Дерека Беатриса– Джоанна, раскинувшаяся на диванчике с толстой ворсистой обивкой цвета бордо. Диванчик был футов восьми длиной. Беатриса-Джоанна листала последний номер «Шика», журнала мод, который сплошь состоял из картинок. Турнюры, отметили ее глаза, рекомендовались Парижем для ношения днем; смелые декольте были de rigeur вечером; гонконгские чонсамы были призваны возбуждать похоть своими четырьмя разрезами… Секс. Война и секс. Младенцы и пули.
– В былые времена мне бы сказали, что я превысила свою норму, – задумчиво проговорила Беатриса-Джоанна. – А теперь твое Министерство укоряет меня в том, что я не выполняю план. С ума сойти.
– Когда мы поженимся, по-настоящему поженимся, я имею в виду, ты, может быть, станешь относиться к этому по-другому.
Он обошел диванчик и поцеловал Беатрису-Джоанну сзади в шею, золотившуюся нежным пушком под слабыми лучами солнца. Один из близнецов, возможно маленький Тристрам, как бы в качестве юмористического звукового сопровождения, «пукнул» губами во время поцелуя.
– Тогда, – игриво продолжал Дерек, – я смогу по– настоящему начать говорить о супружеских обязанностях жены.
– Сколько еще осталось?
– Около шести месяцев. Тогда будет полных два года с тех пор, как ты видела его в последний раз.
Дерек снова поцеловал ее прелестную шею.
– Это установленный законом промежуток времени для пребывающих в бегах от семьи.
– Я все время думаю о нем, – призналась Беатриса– Джоанна. – Я ничего не могу с этим поделать. Два дня назад я видела сон. Я видела Тристрама совершенно ясно. Он шел по улице и звал меня…
– Сны ничего не значат!
– И я все думаю о том, что сказал Шонни. Что он видел его. В Престоне.
– … как раз перед тем, как беднягу посадили в психушку!
– Бедный, бедный Шонни!
Беатриса-Джоанна бросила на близнецов взгляд, полный безумного обожания.
После потери детей и отступничества от своего Бога мозги у Шонни повернулись; теперь он распевал речитативом длиннейшие литургии собственного сочинения в одиночной палате госпиталя «Уинвик» под Уоррингтоном, что в графстве Ланкашир, и пытался жевать «святые покровы» с казенной кровати.
– Я не могу не думать об этом. Мне кажется, что Тристрам везде бродит, по всей стране, и ищет меня.
– Имелись пути и средства решения проблем, – проговорил Дерек. – Было ли это нравственным поступком бросить вас – тебя и двоих детей! – на произвол судьбы? Я уже говорил и теперь повторяю снова, что наиболее милосердно – считать Тристрама давно погибшим и съеденным. С Тристрамом покончено, всё! Теперь есть ты и я.
И будущее.
Склонившись над ней, он улыбался улыбкой уверенного в себе человека. Ухоженный и гладкий, Дерек, казалось, олицетворял собой это будущее.
– О Боже! – произнес он вдруг без всякого волнения. – Время!
Часы на противоположной стене кротко напомнили ему о времени. Они представляли из себя стилизованное золотое солнце, пламенеющие лучи которого расходились в разные стороны наподобие торчащих пучков волос.
– Я должен лететь, – проговорил Дерек спокойно. Затем, еще более спокойно, он шепнул на ухо Беатрисе-Джоанне: – Ведь на самом-то деле ты же не хочешь, чтобы что-нибудь было по-другому, правда? Ты счастлива со мной, разве не так? Скажи, что ты счастлива.
– О, я счастлива, – проговорила Беатриса-Джоанна, но улыбка у нее получилась вымученной. – Просто… Это просто потому, что я люблю, чтобы все было как надо, вот и все.
– Все идет как надо. Все очень правильно.
Дерек поцеловал Беатрису-Джоанну в губы с таким смаком, что поцелуй получился совсем не похожим на прощальный. Тем не менее он сказал: – А теперь я действительно должен лететь. Мне предстоит трудный денек. Буду дома около шести.
Не забыв и о близнецах, он чмокнул каждого в шелковистые волосики на голове и прогудел им последние смешилки. Помахивая рукой, улыбаясь, с портфелем под мышкой, он вышел из гостиной: внизу его ждала машина из Министерства.
Минуты через три Беатриса-Джоанна как-то украдкой оглядела комнату, а потом на цыпочках подошла к выключателю «Диска Ежедневных Новостей», который чернел на своей ножке, как лакричный блин. Она никак не могла объяснить себе то чувство небольшой вины, которое возникало у нее от желания послушать дневные новости: ведь в конце концов «Диск» теперь был лишь одним из многих органов массовой коммуникации – аудиционных, аудиовизуальных и даже тактильных («Еженедельник Ощущений»), – основанных на принципах свободного предпринимательства, которые и предназначались для того, чтобы их кто-то воспринимал. Любопытство Беатрисы– Джоанны возбуждалось ощущением того, что было в эти дни в новостях что-то неискреннее, что-то хитрое и неправдоподобное, о чем люди вроде Дерека хорошо знали, посмеиваясь втихомолку, но не хотели, чтобы об этом знали люди вроде нее. Ей хотелось посмотреть, сможет ли она найти какую-нибудь трещинку в этой слишком уж ровной штукатурке, которая теперь…
«Выход Китая из СОРГОСа и заявление, сделанное премьером По Сужэнем в Пекине, о намерении Китая основать независимую ассоциацию государств, которая будет называться «Да Чжунго" на «гоюй», англизированное сокращение – СОКИТАС. Уже имеются сообщения о наличии у Китая агрессивных намерений как по отношению к СОРГОСу, так и к СОАНГСу, об этом свидетельствуют нападения на Култук и Борзю, а также сосредоточение пехотных частей на юге провинции Гуандун. Судя по многочисленным признакам, сообщает наш корреспондент с острова Мидуэй, готовится аннексия Японии. С оголением левого фланга СОАНГСа…» Беатриса-Джоанна, щелкнув выключателем, оборвала этот маниакально звучащий синтетический голос. «Чушь собачья чистейшей воды. Если бы мир действительно собирался затевать настоящую войну, наверняка уже велись бы разговоры о летающих где-то там самолетах и плывущих куда-то там кораблях, о марширующих туда-сюда армиях с этими их ружьями; наверняка раздавались бы угрозы возобновить производство какого-нибудь из тех древних, но весьма эффективных видов ядерного оружия, которым стирали с лица земли целые провинции. Но ведь ничего такого не говорят».
Британская Армия, которая была создана на скорую руку в прошлом году, теперь передавала свои функции поддержания общественного порядка рассудительным «бобби» в синей униформе. Армия эта была самой обыкновенной пехотой с минимальной поддержкой технических родов войск. На страницах журналов и в кинохронике можно было видеть солдатиков, поднимающихся по трапам военных транспортов. Одних, как говорили, отправляли на острова Аннекс для тренировки, других – для выполнения полицейских обязанностей в бунтующих буферных зонах. Перед камерами солдатики поднимали большие пальцы рук вверх и, открывая в улыбке рты, заполненные зубами лишь частично, демонстрировали подлинное британское мужество и оптимизм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34