OCR and spellcheck: Reliquarium.by.ru
«Берджесс Э. Вожделеющее семя»: Эксмо; М.; 2002
ISBN 5-699-01642-2
Аннотация
Английский прозаик, критик, переводчик и композитор Энтони Берджесс (1917-1993) начал свою литературную деятельность на пятом десятке лет и успел написать много книг, но прежде всего он известен как автор скандального `Заводного апельсина`.
В романе `Вожделеющее семя` Берджесс проявил во всем блеске свою фантазию, описывая будущее, когда население планеты увеличилось настолько, что людям грозит голод, деторождение считается преступлением, а бесплодие и гомосексуализм превратились в добродетели.
Энтони Берджесс
Вожделеющее семя
Недремлющим Гиллонам посвящается
ЧАСТЬ I
Глава 1
То был день перед той самой ночью, когда ударили ножи официального разочарования.
Беатриса-Джоанна Фокс бормотала сквозь слезы печальные слова несчастной матери, пока двое служащих из отдела регенерации фосфора Министерства сельского хозяйства принимали маленький трупик в желтом пластиковом гробу. Парни были весельчаками, черные лица сияли белизной искусственных зубов, а один из них напевал песенку, недавно ставшую популярной. Ее часто мурлыкали по телевизору хлипкие молодые люди неизвестного пола. Вылетая из луженой глотки мужественного уроженца Вест-Индии, песня звучала нелепо и жутко.
Фредик, крошка сладкий, Милое лицо, С головы до пяток Весь – мое мясцо…
Маленького покойника звали не Фред, а Роджер. Беатриса– Джоанна всхлипнула, но парень продолжал петь, равнодушно занимаясь своим делом, привычка к которому делала его работу легкой.
– Вот и все, – удовлетворенно произнес доктор Ачесон, толстый оскопленный англосакс. – Еще одна порция пятиокиси фосфора для нашей славной старой матушки-земли. Значительно меньше, чем полкило, я бы сказал. Ну что ж, всякая малость на пользу.
Певец теперь превратился в свистуна. Насвистывая, он кивнул головой и протянул квитанцию.
– А если вы сейчас зайдете ко мне в контору, миссис Фокс, – улыбнулся доктор Ачесон, – я выдам вам копиюсвидетельства о смерти. Отнесите его в Министерство бесплодия, и вам выплатят соболезновательные. Наличными.
– Все, что мне нужно, – судорожно вздохнула Беатриса– Джоанна, – чтобы сын был снова со мной.
– Это у вас пройдет, – бодро заверил ее доктор Ачесон.
– У всех проходит.
Он благосклонно наблюдал за тем, как двое чернокожих несут гроб по коридору, направляясь к лифту. Двадцать один этаж вниз, а там их ждет фургон.
– И подумайте, – добавил Ачесон, – подумайте об этом в национальном масштабе. В мировом масштабе. Одним ртом меньше. Одним фунтом пятиокиси фосфора для удобрения земли больше. Вы знаете, миссис Фокс, в некотором смысле вы получите вашего сына назад.
Он провел ее в свою крошечную контору.
– Мисс Хершхорн, – обратился Ачесон к секретарше, – свидетельство о смерти, пожалуйста.
Мисс Хершхорн, девица тевтоно-китайского происхождения, скороговоркой прокрякала данные в аудиограф, и из щели выползла отпечатанная карточка. Доктор Ачесон поставил свою подпись, округлую, женскую.
– Пожалуйста, миссис Фокс, – проговорил он, – и постарайтесь посмотреть на все это разумно.
– Я вижу, – взорвалась Беатриса-Джоанна, – я вижу, что вы могли бы спасти его, если б захотели! Но вы подумали, что дело не стоит труда. Чем кормить еще один рот, лучше отдать его государству в виде фосфора. О, вы все такие бессердечные!
Она снова заплакала. Мисс Хершхорн, плоская худая девица с собачьими глазами и совершенно прямыми черными волосами, состроила презрительную гримаску, глядя на доктора Ачесона. Разумеется, они привыкли к таким сценам.
– Он был очень плох, – проговорил доктор Ачесон мягко.
– Мы сделали все, что могли. Гоб знает, чего мы только не делали. Но такого рода менингиальная инфекция развивается очень быстро, понимаете, просто стремительно. Кроме того, – добавил он с упреком, – вы привели его к нам слишком поздно.
– Я знаю, я знаю. Я сама виновата. – Крошечный носовой платочек Беатрисы-Джоанны был мокрым насквозь. – Но я думала, что его можно спасти. И мой муж думал так же. Но похоже, что человеческая жизнь вас больше просто не заботит. Никого из вас. О, бедный мой мальчик!
– Мы заботимся о человеческой жизни, – произнес доктор Ачесон строго. – Мы заботимся о стабильности. Мы заботимся о том, чтобы на земле не стало слишком тесно. Мы заботимся о том, чтобы вдоволь накормить всех. Мне кажется, – продолжал он более доброжелательно, – вам нужно немедленно пойти домой и отдохнуть. На обратном пути покажите это свидетельство в аптеке и попросите пару таблеток успокаивающего. Ну полно, полно.
Ачесон потрепал женщину по плечу.
– Вы должны быть благоразумны. Попробуйте быть современной. Вы же умная женщина. Оставьте материнство простому народу, как это и предназначено природой. Теперь, конечно, – улыбнулся он, – предполагается, что вы будете вести себя по правилам. Вы уже использовали рекомендованную норму. Для вас нет больше материнства. Попытайтесь избавиться от чувства материнства.
Доктор Ачесон снова потрепал Беатрису-Джоанну по плечу, а затем чуть хлопнул легонько напоследок: «Ну, а теперь простите меня…»
– Никогда, – проговорила Беатриса-Джоанна. – Я никогда не прощу вас. Никого не прощу.
– Всего хорошего, миссис Фокс.
Мисс Хершхорн включила маленькое речевое устрой ство; идиотский искусственный голос принялся декламировать расписание встреч доктора Ачесона на вторую половину дня. Сам Ачесон бесцеремонно повернулся к Беатрисе-Джоанне толстым задом: Все было ясно: сын ее скоро превратится в пятиокись фосфора, а вот она – просто хнычущая и всем мешающая зануда.
Беатриса-Джоанна высоко подняла голову и промаршировала в коридор, а затем к лифту. Она была красивой женщиной двадцати девяти лет, красивой по-старому, а не так, как теперь требовали приличия от женщин ее круга. Прямое, лишенное элегантности черное платье без талии не могло скрыть ни тяжеловатого изящества ее бедер, ни прелестной линии живота. Волосы цвета сидра Беатриса-Джоанна носила по моде: прямые и с челкой, лицо было припудрено обычной белой пудрой, духами от нее не пахло (духи предназначались только для мужчин). И все же, несмотря на горе и вызванную этим бледность, казалось, что она так и пышет здоровьем и угрожающе предрасположена к плодовитости, что ныне подлежало строгому осуждению. Было в Беатрисе-Джоанне что-то атавистическое, вот и сейчас она инстинктивно содрогнулась при виде двух женщин-рентгенологов в белых халатах, вышедших из своего отделения в другом конце коридора. Они медленно направлялись к лифту, глядя друг на друга и влюбленно улыбаясь, пальцы рук были переплетены.
Теперь такое поощрялось, лишь бы избежать естественных последствий общения полов. Вся страна была залеплена кричащими плакатами Министерства бесплодия, изображавшими (по странной иронии, в ярких «детских» цветах) обнимающиеся парочки одного пола. Плакаты были снабжены надписью: «Быть Homo – Sapiens». В Институте гомосексуализма даже работали вечерние курсы.
Входя в лифт, Беатриса-Джоанна с отвращением посмотрела на обнимающуюся и хихикающую пару. Эти две женщины, обе кавказского типа, классически дополняли друг друга: пушистая кошечка и коренастая лягушка-бык. Почувствовав тошноту, Беатриса-Джоанна повернулась спиной к целующимся.
На пятнадцатом этаже в лифт вошел франтоватый молодой человек с толстыми ляжками, одетый в хороший сшитый пиджак без лацканов, обтягивающие брюки ниже колен и цветастую рубашку с воротником стойкой. Он бросил полный отвращения взгляд на двух любовников и раздраженно передернул плечами, выражая равное отвращение к полной женственности Беатрисе– Джоанне. Быстрыми привычными движениями франт начал краситься, жеманно улыбаясь своему отражению в зеркале лифта, когда помада касалась его губ. Влюбленные хихикали то ли над ним, то ли над Беатрисой-Джоанной. «Что за мир?» – подумала она, когда лифт тронулся вниз. Однако, разглядев исподтишка молодого человека более пристально, Беатриса– Джоанна подумала, что, возможно, это всего лишь ловкое прикрытие. Может быть, он, как и ее деверь Дерек, ее любовник Дерек, непрерывно играет на публике какую-то роль, и его положение, возможность продвижения по службе зависят от этой огромной лжи. Но Беатриса-Джоанна не могла не подумать снова (ей часто приходила в голову эта мысль), что в человеке, который так себя ведет, есть, должно быть, что– то изначально порочное. Сама она – в этом она была уверена – никогда не смогла бы притворяться, никогда не смогла бы пройти через жидкое дерьмо извращенной любви, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Мир сошел с ума. Чем все это кончится?
Лифт достиг первого этажа, Беатриса-Джоанна сунула сумочку под мышку и снова высоко подняла голову, приготовившись храбро нырнуть в этот сумасшедший мир. По какой-то причине створки дверей лифта не открылись. («Приехали», – нетерпеливо тряся двери, пробормотал толстозадый франт.) В этот момент инстинктивного страха быть пойманной в ловушку больное воображение Беатрисы-Джоанны превратило кабину лифта в желтый гроб, полный будущей пятиокиси фосфора.
– О, – всхлипнула она тихо, – бедный мой маленький мальчик.
– Натурально застряли, – прочирикал в ответ на ее всхлипывания юный денди, сверкая цикламеновой помадой.
Створки двери лифта расцепились и разошлись в стороны. Плакат на стене вестибюля изображал двух обнимающихся друзей мужского пола. Надпись гласила: «Возлюби ближнего своего». Подруги-любовницы захихикали, глядя на Беатрису-Джоанну.
– Идите вы к черту! – выкрикнула она, вытирая слезы. – Идите вы все к черту! Дерьмо вы, вот вы кто, дерьмо!
Молодой человек дернулся, недовольно фыркнул и удалился, покачивая бедрами. Лесбиянка, похожая на лягушку– быка, обхватила подругу руками, как бы защищая, и вперила в Беатрису-Джоанну ненавидящий взгляд.
– Я ей покажу «дерьмо», – хрипло проговорила она. – Я ей самой рожу дерьмом отполирую, вот что я сделаю!
– О, Фреда, – томно пропела подруга, – ты такая храбрая…
Глава 2
В то время как Беатриса-Джоанна спускалась вниз, ее муж, Тристрам Фокс, поднимался вверх. Он с шумом летел в лифте на тридцать второй этаж четвертого отделения Единой мужской школы южного Лондона, что в районе Канала. Десятая группа пятого класса в количестве шестидесяти человек ждала его. Тристрам должен провести» урок новой истории. На задней стене лифта висела карта Великобритании, полузакрытая тушей Джордана, магистра искусств. Карта была новая, школьное издание. Интересно… Большой Лондон, ограниченный морем с юга и востока, все дальше вгрызался в Северную и Западную провинции: новая граница на севере проходила от Лоустофта до Бирмингема, на западе спускалась от Бирмингема до Борнмута. Поговаривали, что потенциальным мигрантам из провинций нет нужды переезжать в Большой Лондон, им нужно просто подождать. Сами провинции еще были разделены по-старому на графства, но вследствие расселения, иммиграции и смешанных браков старые национальные обозначения «Уэлье» и «Шотландия» больше не несли в себе точного смысла.
Бек, преподававший математику в младших классах, говорил Джордану: «Кто-то из них непременно должен уничтожить другого. Компромисс – вот что всегда было нашей бедой, либеральный порок компромисса. Семь септов в гинее, десять таннеров в кроне, восемь тошронов в квиде… Бедная молодежь не понимает, где живет. Для нас невыносимо что– нибудь выбросить, это наш большой национальный грех…»
Тристрам вышел из лифта, оставив старого лысого Бека продолжать свою обличительную речь. Он прошел к пятому классу, открыл дверь и прищурился, глядя на своих мальчиков. Через обращенное к морю окно майское солнце ярко освещало их пустые лица, пустые стены…
Тристрам начал урок:
– Тема: «Последовательная категоризация двух главных противостоящих политических идеологий в свете основных теолого-мифических концепций».
Он не был хорошим преподавателем. Говорил Тристрам слишком быстро для учеников, использовал слова, которые им было трудно писать, и имел склонность бормотать себе под нос что-то нечленораздельное.
Класс покорно пытался записать в тетради все, что он говорил.
– Пелагианство, – объяснял Тристрам, – когда-то считалось ересью. Его даже называли Британской Ересью. Может кто-нибудь назвать мне другое имя Пелагия?
– Морган, – ответил прыщавый мальчик по фамилии Морган.
– Правильно. Оба имени означают «человек моря». Мальчик, сидевший за спиной Моргана, просвистел сквозь зубы нечто напоминавшее звук волынки и толкнул его в спину.
– Кончай! – прошипел Морган.
– Так вот, – продолжал Тристрам. – Пелагий происходил из рода, который некогда населял Западную провинцию. Он был тем, кого в старые религиозные времена называли монахом. Монах.
Тристрам энергично встал из-за стола и вывел это слово желтым мелом на синей доске, словно боялся, что ученики не смогут правильно записать его. Затем он снова сел за стол.
– Пелагий отрицал учение о первородном грехе и утверждал, что человек способен сам добиться своего спасения. – Лица мальчиков ничего не выражали.
– Пусть вас это пока не волнует, – мягко произнес Тристрам. – Вам только нужно запомнить, что все это подразумевает способность человека к совершенствованию. Таким образом, можно заметить, что пелагианство лежит в основе либерализма и происходящих от него теорий, в частности социализма и коммунизма, Я говорю слишком быстро?
– Да, сэр! – раздался в ответ лай и визг шестидесяти ломающихся голосов.
– Так…
Мягкие черты лица Тристрама были такими же невыразительными, как и у его учеников, но глаза за стеклами контактных линз возбужденно блестели. Волосы его по– негритянски курчавились, ороговевшая кожица на пальцах наполовину скрывала синеватые полукружия на ногтях. Тристраму было тридцать пять лет, и четырнадцать из них он учительствовал. Зарабатывал Тристрам чуть больше двухсот гиней в месяц, но с тех пор, как умер Ньюик, у него была надежда, что его поставят во главе факультета общественных наук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34