– Все впустую, – вздохнул Тристрам. – И все это «турне» понапрасну.
Его рука, сжимавшая бокал, дрожала. Тристрам и Шонни сидели в маленькой распивочной, торговавшей водой, слегка разбавленной алком.
– Мейвис вела себя замечательно, – проговорил Шонни, поднимая голову. По лицу его текли слезы. – Мейвис приняла это как святая. Или как ангел… Но я никогда не стану таким, каким был раньше. Я пытался уговорить себя, что Бог, мол, знает, почему это произошло, что на все есть промысел Божий. Я даже пошел в церковь сегодня утром, готовый уподобиться Иову и славить Господа в своих несчастиях. И вдруг я прозрел. Я увидел истину в жирном лице этого священника, я понял ее, слушая его жирный голос: фальшивый бог властвует всеми ими!
Шонни тяжело вздохнул, издав странный клекочущий звук, похожий на звук перекатываемой морем гальки. Другие немногочисленные посетители – мужчины в поношенной одежде, не принимавшие участия в праздновании Пасхи, – подняли глаза от стаканов.
– У вас могут быть еще дети, – проговорил Тристрам. – У вас еще есть ваша жена, ваш дом, ваша работа, ваше здоровье. .. А что делать мне? Куда могу пойти я, к кому прилепиться?
Шонни зло уставился на Тристрама. Вокруг губ у него засохла пена, а подбородок был плохо выбрит.
– Не нужно меня поучать! – враждебно огрызнулся Шонни.
– У вас остались ваши дети, которых я охранял все эти месяцы, рискуя жизнями всех моих близких. А вы, с вашими незаконно появившимися на свет близнецами…
– Близнецами?! – Тристрам широко раскрыл глаза. – Близнецами, так вы сказали?!
– Вот этими самыми руками, – патетически произнес Шонни и продемонстрировал всем свои огромные скрюченные руки, – я произвел их на свет! А теперь я говорю: лучше бы я этого не делал. Лучше бы они родились сами собой, как маленькие дикие животные. Лучше бы я задушил их и отдал вашему фальшивому ненасытному «богу», с губ которого капает кровь и который довольно ковыряет в зубах после своей любимой анафемской еды
– маленьких детей! Тогда, может быть, он оставил бы в покое моих. Тогда, может быть, он бы позволил им вернуться домой невредимыми, как обычно, и оставил бы их жить. Жить! – закричал он. – Жить! Жить! Жить!
– Я сожалею, – сочувственно произнес Тристрам. – Поймите, мне очень жаль…
Он помолчал.
– Близнецы! – удивленно проговорил Тристрам и потом жадно спросил: – Куда они поехали, что они сказали об этом? Говорили они, что возвращаются к моему брату, в Лондон?
– Да, да, да, думаю, что так оно и было. Мне кажется, они говорили что-то в этом роде. Все равно это не имеет значения. Ничто теперь не имеет значения…
Шонни без всякого удовольствия потянул из стакана.
– Весь мой мир разбился вдребезги. Мне придется строить его заново и искать Бога, в которого я смог бы верить.
– Ах, да не жалейте вы так себя! – с неожиданным раздражением воскликнул Тристрам. – Именно такие люди, как вы, создали мир, в который, как вы говорите, вы больше не верите. Мы все были в достаточной безопасности, живя в старом, либеральном обществе.
Тристрам говорил о том, что существовало менее года назад.
– Голодные – но в безопасности! Убивая либеральное общество, вы создаете вакуум, в который устремляется Бог, а потом вы даете волю убийству, прелюбодеянию и каннибализму. И вы верите, что человек обладает правом грешить вечно, потому что таким образом вы оправдываете свою веру в Иисуса Христа!
Когда Тристрам говорил это, сердце у него вдруг упало: он понял, что, какое бы правительство теперь ни было у власти, он всегда будет против него.
– Это неправильно, – возразил Шонни с неожиданной рассудительностью. – Всё не так. Есть два Бога, понимаете. Они перепутались, и нам трудно отыскать настоящего. Ну, как у этих близнецов, Дерека и Тристрама, как она их назвала, – она их путает, когда они голые. Но лучше уж так, чем не иметь никакого Бога.
– Так на что же вы жалуетесь, черт побери! – заорал Тристрам. («И тут она успела, как всегда! Женщины всегда найдут лучший выход».) – Я не жалуюсь, – проговорил Шонни с обезоруживающей кротостью. – Я хочу верить в настоящего Бога. Он отомстит за моих несчастных мертвых детей!
Он снова закрыл лицо своими огромными грязными ладонями, его опять душили рыдания.
– А вы можете и дальше верить в своего Бога, в вашего гнусного Бога!
– Я вообще ни в какого Бога не верю, – вырвалось у Тристрама. – Я либерал.
Потрясенный тем, что сказал, он спохватился: – Я, конечно, совсем не то хотел сказать. Я хотел сказать, что…
– Оставьте меня в моем несчастии! – закричал Шонни. – Уходите, оставьте меня одного!
Ошарашенный Тристрам пробормотал: – Я ухожу. Пойду лучше обратно. Говорят, уже ходят поезда. Говорят, Государственные авиалинии снова работают… Так, значит, она назвала их Тристрамом и Дереком? Это она очень умно поступила.
– У вас двое детей, – проговорил Шонни, отнимая ладони от наполненных слезами глаз. – А у меня ни одного. Давайте, идите к ним!
– Дело в том… Дело в том, что у меня нет денег, – смущенно признался Тристрам. – Ни одного таннера. Вот если бы вы могли дать мне взаймы, скажем, пять гиней… или двадцать крон, или что-нибудь около того…
– От меня вы не получите денег.
– Взаймы, только и всего. Я верну, как только получу работу. Вам не придется долго ждать. Я обещаю.
– Не дам ничего, – ответил Шонни, скривив рот, как ребенок. – Я для вас сделал достаточно, разве не так? Разве я сделал недостаточно?!
– Ну… Я не знаю, – пробормотал озадаченный Тристрам.
– Думаю, что так оно и было, раз вы говорите. Я вам благодарен. Но вы же понимаете, конечно, что я должен вернуться в Лондон, а это уже слишком, конечно, заставлять меня возвращаться таким же образом, как я пришел: пешком и пресмыкаясь перед водителями. Видите, что у меня с левой подметкой?! Я хочу быстрее добраться до Лондона. – Тристрам пристукнул по столу кулаками. – Я хочу быть с моей женой! Это вы можете понять?!
– Всю свою жизнь я отдавал, отдавал и отдавал, – угрюмо проговорил Шонни. – Люди садились мне на шею. Люди брали у меня, а потом смеялись за моей спиной. Я слишком много отдавал на своем веку – и времени, и труда, и денег, и любви… А что я получил взамен? О Боже, Боже!
Слезы душили его.
– Ну подумайте, – канючил Тристрам, – я ведь просто взаймы прошу. Скажем, две или три кроны. В конце концов, я же вам свояк!
– Вы для меня никто. Вы просто муж сестры моей жены, вот и все. И еще вы оказались чертовски плохим человеком, да простит вас Бог.
– Послушайте, мне эти ваши рассуждения не нравятся. Вы не имеете права так говорить!
Шонни сложил руки перед собой, словно ученик по приказу учителя, и крепко сжал губы. Потом он сказал: – От меня вы ничего не получите. Поищите денег в другом месте. Я никогда не любил вас и людей такого сорта, как вы… И вас, и этот безбожный либерализм! К тому же этот обман – тайком заводить детей. Ей вообще не нужно было выходить за вас замуж. Я это всегда говорил, и Мейвис то же самое говорила. Уходите, скройтесь с глаз моих!
– Вы жадный ублюдок! – выругался Тристрам.
– Я есть то, что я есть, – ответил Шонни. – Как и Бог есть то, что Он есть. Вы не получите от меня помощи.
– Вы гнусный лицемер, – как-то даже весело проговорил Тристрам. – С этим вашим фарисейством – «Да поможет нам Бог», «Да будет славен Господь на небесах…». Высокопарные религиозные фразы, черт бы вас побрал, и ни крупицы подлинной религиозности!
– Уходите! – приказал Шонни. – Уходите по-хорошему. – Плешивый официант у стойки бара нервно грыз ногти. – Я не хочу выкидывать вас силой.
– Можно подумать, что вы хозяин этой паршивой забегаловки, – огрызнулся Тристрам. – Надеюсь, вам еще аукнется этот день. Надеюсь, что вам еще вспомнится, как вы отказали в помощи тогда, когда она была позарез нужна!
– Уходите, уходите! Идите, ищите ваших сыновей!
– Я ухожу.
Тристрам встал, замаскировав ярость улыбкой.
– Так или иначе, вам придется заплатить за алк, – злорадно проговорил Тристрам. – И это только одно из того, за что вам придется платить.
Он, словно школьник, издал неприличный звук и, разъяренный, вышел на улицу. Мгновение он колебался, стоя на тротуаре, потом решил пойти направо. Медленно проходя мимо загаженного окна распивочной, Тристрам бросил последний взгляд на беднягу Шонни, который, закрыв похожее на пудинг лицо своими огромными ладонями, сотрясался от рыданий.
Глава 11
Голодный Тристрам, в котором еще кипела ярость, тащился пешком по залитым солнцем праздновавшего Пасху Престона.
Что ж ему теперь, встать на краю сточной канавы, протянуть руку и петь Лазаря? Изможденный, заросший бородой, со свалявшимися волосами, он был достаточно грязен и оборван, чтобы сойти за нищего, он это знал. Кем-то из древней истории или мифа стал тот не слишком несчастливый преподаватель Общественных Наук, который меньше года назад, ухоженный, чистый, красноречивый, приходил с работы домой и ел синтелаковый пудинг, приготовленный красивой женой, а на стене что-то успокаивающе бормотал, вращаясь на своей ножке, черный диск новостей… А и верно, жизнь была не так уж плоха: еды сколько полагается, стабильность, денег достаточно, стереоскопический телевизор на потолке спальни.. .
Тристрам коротко всхлипнул без слез.
Неподалеку от автобусного вокзала, где красные автобусы заполнялись пассажирами, едущими в Бамбербридж и Чорли, ноздри Тристрама уловили принесенный ветром аппетитный запах тушеного мяса. Это был суровый аромат металла и животного жира, сдобренный специями. У Тристрама стала обильно выделяться слюна, и ему все время приходилось сглатывать ее, пока он шел туда, куда его вел нос. В переулке запах просто захлестнул его, радуя душу, как грубая комедия-фарс, и он
увидел мужчин и женщин, стоявших в очереди перед заведением с двумя большими окнами. Окна были покрыты разводами известкового раствора и напоминали любительские копии портрета Джеймса Джойса работы Бранкузи. На жестяной вывеске, укрепленной над дверью, белым по красному было выведено: «Коммунальный Центр питания Северо-западного района. Министерство обороны».
Боже, благослови армию!
Тристрам присоединился к очереди таких же, как он, бродяг с грязными волосами, в помятой со сна одежде и бессмысленными от отчаяния глазами. Один бродяга (несчастный человек, все время стоявший согнувшись, словно его ударили в живот) монотонно жаловался на несварение желудка. Очень худая женщина с грязными серыми волосами держалась очень прямо, с патетическим достоинством, показывая, что она выше этих людей, выше попрошайничества, которым занялась исключительно по рассеянности. Совсем молодой человек с отчаянной силой втянул воздух беззубым ртом.
Неожиданно Тристрама подтолкнул локтем веселый оборванец, от которого сильно пахло псиной.
– Ну, чё слыхать? – спросил он. Мотнув головой в ту сторону, откуда доносился жирный запах тушеного мяса, оборванец сказал: – Скоро дадут нам похрюкать!
Никто не улыбнулся. Молодая расплывшаяся женщина с волосами, похожими на расчесанную шерсть, проговорила, обращаясь к скрюченному и опустившемуся азиату: – Таких, как он, убивать надо. Видеть его не могу.
Жалкие бродяги.
Рыжий человек в форме, но без головного убора, подбоченившись и вывернув локти вперед, чтобы лучше были видны три его нашивки, появился в дверях. Сочувственно оглядев очередь, он пробормотал: «Сор земли. Отбросы рода человеческого», – после чего скомандовал: – Внимание! Сейчас буду впускать! Не толкаться и не пихаться! Ни одна душа без пайки не останется, если в ком душа еще держится. Ну… Заходи!!
Пихаясь и отталкивая друг друга, люди ринулись в столовую. Внутри, слева от входа, с черпаками над дымящимися бачками с рагу стояли трое в «белых» поварских куртках. Справа рядовой солдатик в слишком большой для него форме гремел тускло поблескивавшими мисками и ложками. Самые голодные из очереди кричали друг на друга и истекали слюной, дожидаясь, когда им наполнят миски. Потом, прикрывая их грязными ладонями, словно крышками, они пробирались, шатаясь, к стоящим рядами столам.
Тристрам ел накануне, но утренний гнев разбудил в нем волчий аппетит. Комната, в которой он находился, была побелена известкой и имела грубо функциональное назначение: она была полна чавканья, плеска и замечательно громкого стука ложек. Тристрам, доведенный до бешенства запахом рагу, проглотил его за несколько секунд. Человек рядом с ним вылизывал свою пустую миску языком. Кто-то проглотил свою порцию с такой жадностью, что теперь его тошнило на пол.
– Пропало добро, бездарно пропало, черт бы его побрал!
– громко жалел кто-то рядом.
Похоже, добавок здесь не полагалось. Возможности выскользнуть на улицу и снова встать в очередь тоже не было: подбоченившийся сержант зорко наблюдал за дверью. Более того, фактически из столовой нельзя было выйти вовсе!
Дверь, расположенная по диагонали от входа в противоположной стене, открылась, и в столовую вошел мужчина, недавно вступивший в возраст «средних лет», в форме. Он был в фуражке, чисто выбрит, наглажен, начищен, упакован в портупею с кобурой и имел три капитанских звезды. Его казенные очки в стальной оправе благосклонно поблескивали. За спиной капитана стоял плотный человек с двумя нашивками и держал под мышкой планшетку. Тристрам с удивлением и надеждой заметил, что, кроме звезд, у капитана еще было кое-что: в руке он нес серый инкассаторский мешок, в котором что-то тихонько позвякивало.
«Деньги? Боже, храни армию! И ныне, и присно, и во веки веков!» Капитан петлял между столами, рассматривая и оценивая посетителей, капрал следовал за ним по пятам. У стола, за которым сидел Тристрам, капитан остановился.
– Вы, – сказал он чавкающему старику, заросшему диким волосом, – можете обойтись тошроном.
У капитана был акцент образованного человека. Он засунул руку в мешок и полупрезрительно бросил на стол блестящую монету. Старик сделал старинный жест, прикоснувшись кончиками пальцев к виску.
– А вы, – обратился капитан к молодому голодному человеку, который, по иронии судьбы, был очень толст, – вы, вероятно, можете получить заем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34