Он — Билли Шекспир. Он — Каин, Улисс, Летучий Голландец, он — печальная Дейрдре, он — Лот из Содома, он — Свинопас и сладкозвучный Соловей. Он — таинственный элемент Ц-247, он необъятен...
–- Псих ты! — завизжал Клевинджер. — Сумасшедший, вот ты кто!
–- Я — подлинный, громоподобный, чистейший душой многорукий Вишну. Я — верх человека.
–- Что? — закричал Клевинджер. — Сверхчеловек?
–- Верх человека, — поправил Йоссариан.
–- Слушайте, ребята, прекратите, — взмолился встревоженный Нейтли. — На нас все смотрят.
–- Ты рехнулся! — истерически заорал Клевинджер, На глазах у него были слезы. — У тебя комплекс Иеговы. Ты думаешь, что миром правит зло...
–- Я думаю, что каждый человек — это Нафанаил.
Клевинджер посмотрел на Йоссариана с подозрением, взял себя в руки и уже без крика спросил немного нараспев:
–- Кто такой Нафанаил?
–- Какой Нафанаил? — спросил невинным тоном Йоссариан.
Теперь Клевинджер решил сам устроить ему ловушку.
–- Ты думаешь, что каждый человек — это Иегова. В таком случае ты нисколько не лучше Раскольникова.
–- Кого?
– Да-да, Раскольникова, который...
–- Раскольникова?!
–- ...который, да будет тебе известно, считал, что можно оправдать убийство старухи.
–- Я, значит, не лучше?
–- Да, да, вот именно. Он оправдывал убийство топором. И я сейчас докажу тебе, что ты не лучше!
Задыхаясь и жадно хватая ртом воздух, Клевинджер перечислил симптомы заболевания Йоссариана: абсурдные утверждения, что все вокруг сумасшедшие; человеконенавистническое желание перестрелять всех вокруг из пулемета;искаженные представления о событиях прошлого; ни на чем не основанные подозрения, что люди ненавидят его и замышляют убить.
Но Йоссариан был убежден в своей правоте, потому что, как объяснил он Клевинджеру, насколько ему известно, он вообще никогда не ошибается. Куда ни взглянешь, всюду одни психи, и среди всеобщего помешательства ему, Йоссариану, человеку молодому и благоразумному, приходится самому заботиться о себе. И все, что он делает, -исключительно важно, потому что он-то хорошо знает, что жизнь его в опасности.
Вернувшись из госпиталя в эскадрилью, Йоссариан поглядывал на всех с осторожностью. Милоу не было, он отправился в Смирну закупать фиги, но столовая в его отсутствие работала, как обычно. Еще по дороге к эскадрилье, когда Йоссариан трясся в кузове санитарной машины, он, плотоядно принюхиваясь, уловил острый запах жареной баранины, доносившийся из офицерской столовой. Там готовили на завтрак шиш-кебаб. Огромные, дразнящие обоняние куски мяса жарились на вертелах, дьявольски аппетитно шипя над угольями, а перед этим их трое суток вымачивали в таинственном маринаде, секрет которого Милоу выкрал у одного жуликоватого ливанского торговца. Искусные официанты-итальянцы, которых майор де Каверли похитил с Большой земли, ставили на столики, застеленные дорогими полотняными скатертями, огромные порции всякой снеди. Шиш-кебаб подавали с рисом и пармезанской спаржей, на десерт следовал пирог с вишнями и в завершение — душистый свежезаваренный кофе с бенедиктином и брэнди.
Йоссариан обжирался до тех пор, пока не почувствовал, что вот-вот лопнет. Тогда он отвалился от стола и долго сидел в блаженном отупении с жирными слипшимися губами. Никто из офицеров эскадрильи нигде в своей жизни так не наедался, как в столовой у Милоу, и Йоссариан подумал, что, возможно, они и не заслуживают такой жратвы. Но тут он рыгнул и вспомнил, что все только и ищут случая его укокошить. Он, как безумный, выскочил из столовой и помчался искать доктора Дейнику, чтобы тот дал ему освобождение от боевых вылетов и отправил домой. Доктор сидел на высоком табурете около своей палатки и грелся на солнышке.
–- Пятьдесят вылетов, — сказал доктор, качая головой, — полковник требует пятьдесят боевых вылетов.
–- А у меня только сорок четыре!
Доктор не шелохнулся. Это был унылый человечек с гладким, тщательно выбритым, узким, как клинышек, лицом. Весь он чем-то напоминал выхоленную крысу.
–- Пятьдесят боевых вылетов, — повторил он, качая головой. -Полковник хочет пятьдесят вылетов.
3. Хэвермейер.
Когда Йоссариан вернулся из госпиталя, в лагере фактически никого не было, кроме Орра и покойника в палатке Йоссариана. Покойник отравлял атмосферу и очень не нравился Йоссариану, хотя Йоссариан его и в глаза не видел. Йоссариана настолько раздражало, что покойник валяется тут целыми днями,что он несколько раз ходил в штаб эскадрильи жаловаться сержанту Таусеру. Сержант же никак не мог взять в толк, что покойник действительно существует, и, конечно,был прав.
Еще более безнадежным делом было жаловаться непосредственно майору Майору, долговязому и костлявому командиру эскадрильи, чем-то смахивающему на Генри Фонда в минуты печали. Всякий раз, завидев, как Йоссариан, отпихнув сержанта Таусера, прорывается к нему в штаб, командир выпрыгивал из окна кабинета.
Жить с покойником в одной палатке было не так-то просто. Он мешал даже Орру, жизнь с которым, кстати, тоже была не сахар. В тот день когда Йоссариан вернулся из госпиталя, Орр паял трубку, по которой топливо поступало в печку, установленную Орром, пока Йоссариан лежал в госпитале.
–- Ты что это делаешь? — настороженно спросил Йоссариан, входя в палатку, хотя сразу же сам все понял.
–- Малость протекает, — ответил Орр. — Хочу заделать.
–- Будь добр, прекрати, — сказал Йоссариан. — Это действует мне на нервы.
–- Когда я был мальчишкой, — ответил Орр, я, бывало, заложу за щеки лесные яблочки, по дичку за щеку, и хожу так целый день.
Йоссариан, начавший было вынимать из рюкзака туалетные принадлежности, отложил его в сторону, скрестил руки и с подозрением уставился на Орра. Так прошла минута. Наконец Йоссариан не выдержал и спросил:
–- А зачем?
Орр торжествующе хихикнул:
–- А потому что лесные яблоки лучше, чем лошадиные каштаны. — Он продолжал работать, стоя на коленях. — Ну а ежели дичков под рукой не окажется, тогда, бывало, берешь каштаны. Каштаны — они размером почти с лесные яблоки и формой на них похожи, хотя форма большой роли не играет.
–- Я тебя спрашиваю, зачем ты разгуливал с дичками за щекой? -снова спросил Йоссариан.
–- Потому что у них форма лучше, чем у каштанов, — ответил Орр, — я же тебе только что объяснил!
–- Почему, — незлобиво набросился на него Йоссариан, — почему ты, бездомный сукин сын, зловредная тварь, помешанная на технике, шлялся, запихнув неизвестно что себе за щеку?
–- С чего это ты взял, что я запихивал неизвестно что? Я ходил с дичками за щекой. А когда не мог раздобыть дичков, разгуливал с каштанами за щекой. По одному за каждой щекой.
–- Зачем?
–- Мне хотелось, чтобы щеки были, как яблоки.
–- Щеки, как яблоки? — изумился Йоссариан.
–- Да, мне хотелось, чтобы щеки у меня были, как яблоки. Я старался изо всех сил. Клянусь богом, я здорово работал и своего добился. А удалось мне это сделать потому, что я носил за каждой щекой весь день по лесному яблочку. — Он опять хихикнул. — По дичку за щекой.
– Зачем тебе понадобились щеки, как яблоки?
–- Мне не нужны были щеки, как яблоки, — сказал Орр. — Я просто хотел, чтобы у меня были большие щеки. Меня не столько интересовал их цвет, сколько размер. Я работал над своими щеками в точности, как эти чокнутые ребята, о которых пишут, что они постоянно сжимают резиновые мячики, чтобы руки стали сильнее. Фактически я тоже был чокнутым. Я тоже обычно ходил весь день с резиновыми мячиками в руках.
–- Зачем?
–- Что зачем?
–- Зачем ты ходил весь день с резиновыми мячиками в руках?
–- Потому что резиновые мячики... — начал Орр.
–- Лучше, чем лесные яблоки?
Орр хмыкнул и покачал головой:
–- Я ходил с мячиками, чтобы сохранить свое доброе имя, в случае если бы меня увидели с лесными яблоками за щекой. А когда в руках мячик, можно сказать, что никаких дичков за щекой нет. И если меня кто-нибудь спрашивал, зачем я ношу за щекой лесные яблоки, я разжимал руки и показывал, что хожу с мячиками, а вовсе не с яблоками, и в руках, а не за щекой. Интересно получалось. Но я так во сих пор и не знаю, удалось мне кого-нибудь провести или нет. Трудновато заставить людей понять тебя,когда ты разговариваешь, держа за щеками пару лесных яблок.
Йоссариан подумал, что Орра и сейчас трудновато понять, — может быть, он, говоря с ним, подпирает кончиком языка одну из своих яблочных щек?
Йоссариан решил не издавать больше ни звука. Все равно ничего не добьешься. Он знал Орра и понимал, что никакими силами ада не удастся выжать из него, зачем ему понадобились большие щеки. Проку будет не больше, чем спрашивать, почему та девка лупила его туфлей по голове.
Дело было в Риме, утром, в переполненном холле публичного дома, напротив открытых дверей комнаты, где жила младшая сестренка шлюхи, с которой путался Нейтли. Они тогда подняли такой шум и гам, что все обитатели дома сбежались в холл посмотреть, в чем дело. Девка вопила, а Орр хихикал. Каждый раз, когда каблук опускался ему на макушку, Орр хихикал еще громче, отчего девка разъярялась еще пуще и еще выше подпрыгивала, чтобы покрепче ударить его по башке. Но вот она, взвизгнув, всадила ему каблук в висок с такой силой, что он перестал хихикать. Его доставили на носилках в госпиталь с дырой в голове, не столь уж, впрочем, глубокой, и с легким сотрясением мозга, так что он не воевал всего только двенадцать дней.
В тот раз никто не мог понять, что случилось. Когда после этого девка встречала Орра, она с презрением поносила его разными нехорошими словами, а когда он, боязливо хихикая, прятался за спину Йоссарнана, она закатывалась хриплым смехом. Что он там ей сделал, или пытался сделать, или, наоборот, не смог сделать за закрытыми дверями комнаты, по-прежнему оставалось тайной. Девка не говорила об этом ни нейтлевой подружке, ни другим проституткам, ни самому Нейтли. ни Йоссариану. Орр мог бы пролить свет на это дело, но Йоссариан решил больше ни о чем не спрашивать.
–- Так ты хочешь знать, зачем мне были нужны большие щеки?
Йоссариан не разжимал рта.
–- А ты помнишь, как тогда, в Риме,, эта девка, которая тебя ненавидит, лупила меня туфлей по голове? Сказать тебе, за что она меня била?
Непостижимо, чем он мог разозлить ее до такой степени, что она молотила его по голове чуть ли не двадцать минут. Правда, ярости ее не хватило, чтобы взять его за лодыжки, приподнять и вышибить дух вон. А ей это было под силу: девица была долговязой, а Орр коротышкой. Торчащие вперед зубы Орра и глаза навыкате как нельзя лучше соответствовали его толстым щекам, а ростом он уступал даже молодому Хыоплу, тому, что жил в палатке, поставленной в неположенном месте — в административной зоне, по ту сторону железнодорожного полотна. Хыопл жил в одной палатке с Заморышем Джо, еженощно оравшим во сне.
Административная зона, где по ошибке поставил свою палатку Заморыш Джо, находилась в центре расположения эскадрильи, между выемкой, по дну которой тянулось ржавое железнодорожное полотно, и черным асфальтированным шоссе, сбегавшим с возвышен вести. На шоссе иногда можно было встретить девок — простых, улыбчивых, грудастых, правда, частенько с неважными зубами. Пообещаешь подвезти, куда им надо, а там съезжай с дороги в сторону и — прямо на травку. Йоссариан так и делал, когда представлялся случай, но это происходило не так часто, как того хотелось бы Заморышу Джо, постоянно умолявшему Йоссариана отправиться "на охоту". Джо ничего не стоило в любое время раздобыть джип, но водить машину он не умел.
Палатки сержантско-рядового состава эскадрильи стояли по другую сторону дороги, рядом с летним кинотеатром, где по вечерам развлекалось мужественное, но невежественное воинство, для увеселения которого теперь прибыла еще одна труппа ОСКОВ.
Эта труппа была прислана генералом Пеккемом, который перевел свой штаб в Рим и не придумал ничего лучшего, чем строить оттуда козни против генерала Дридла. С таким генералом, как Пеккем, требовалось аккуратное обхождение. Это был эрудированный, воспитанный и педантичный генерал, который знал длину окружности экватора и писал "численно возросли" там, где другой написал бы "увеличились". Вообще-то, конечно, он был порядочной дубиной, и никто не знал этого лучше, чем генерал Дридл,взбешенный последним приказом генерала Пеккема.
Согласно этому приказу, все палатки на Средиземноморском театре военных действий надлежало ставить параллельными рядами, с таким расчетом, чтобы вход каждой палатки гордо глядел в сторону памятника Вашингтону. Генералу Дридлу, как командиру боевой части, это показалось бредом собачьим. Тем более, что вовсе не его, генерала Пеккема, дело — указывать, как ставить палатки в авиабригаде Дридла. Между двумя сюзеренами разыгрался бурный политический диспут, закончившийся в пользу генерала Дридла. Одержать победу ему помог экс-рядовой первого класса Уинтергрин, писарь из штаба двадцать седьмой воздушной армии. Уинтергрин решил исход дела тем, что стал бросать всю корреспонденцию от генерала Пеккема в корзину, так как счел ее слишком многословной. Зато письма генерала Дридла, написанные куда менее напыщенным слогом, пришлись по душе Уинтергрину, и он передавал их на доклад в точном соответствии с уставом. Таким образом, генерал Дридл победил ввиду неявки противника.
Чтобы вновь утвердить свой утраченный престиж, генерал Пеккем начал посылать больше концертных бригад ОСКОВ, чем когда-либо прежде, и поручил полковнику Карджиллу под личную ответственность обеспечить энтузиазм зрителей.
Но в полку Йоссариана энтузиазма не наблюдалось. Энтузиазм в полку Йоссариана наблюдался только в одном направлении: все больше и больше рядовых и офицеров по нескольку раз в день с торжественным видом шествовали к сержанту Таусеру, чтобы узнать, не поступил ли приказ об отправке их домой. Эти люди сделали по пятьдесят вылетов. Сейчас таких ходоков к Таусеру стало еще больше, чем раньше, когда Йоссариан уходил в госпиталь,и они по-прежнему ждали и надеялись, волновались и грызли ногти от нетерпения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68