– Эй, – Марк сжал ее лицо в ладонях, глядя Саре в глаза. – Мне всегда казалось, что ты в состоянии справиться с любым парнем. Вот уже не думал, что кому-то удастся одержать над тобой верх.
– Знаешь, я тоже считала, что у тебя не может быть проблем с машинами, что ты впишешься в любой поворот. Может, здесь и зарыта собака? Мы привыкли переоценивать свои силы.
Марк молчал. Голова сестры покоилась у него на груди. Сара слушала биение его сердца и возносила в душе беззвучную молитву, благодаря Бога за то, что он не дал ему смолкнуть в яростном всплеске металла и стекла.
– Сара, – начал он, – я зарабатываю на жизнь, пытаясь ставить под свой контроль различные жизненные ситуации, те проблемы, с которыми ко мне приходят люди, споры в суде, то, что я называю контролем. И это у меня получается. Тебе тоже всегда удавалось контролировать свои отношения с окружающими – ты никогда не сомневалась, что твоя рука сверху, что последнее слово за тобой. Опасность для нас с тобой заключается в том, что мы чересчур уверовали в себя, а в таком случае совершенно неизбежно случается что-то – для восстановления утерянного равновесия. Мы разбиваемся в машинах или подворачиваем ногу, попав ею в мышиную норку, мы обнаруживаем вдруг, что все вокруг изменило свои размеры, что жизнь теряет смысл. Так вот, когда я в машине налетаю на дорожный столб, я сталкиваюсь сам с собой, вот как я на это смотрю.
– А я? – спросила Сара. – Тоже разбилась о свое «я»?
– Не знаю. Это же ты провалилась в мышиную нору. Вот ты мне и скажи.
– Ну, я ловлю себя на том, что либо превращаюсь в какого-то постороннего, незнакомого мне человека, либо открываю в себе такие стороны, о которых никогда раньше и не подозревала.
Мягким жестом Марк убрал волосы с ее лба.
– Я не могу сказать тебе, как в таких случаях нужно поступать, – нежно проговорил он.
– Знаю. И знаю, что следует сделать, – купить машину побольше и ездить помедленнее. – Она поднялась, чтобы уйти. – Тебе надо поспать. Может, сегодня приснится что-нибудь хорошее. Я приду завтра.
– Но ты так и не рассказала мне о мышиной норе.
– Услышишь еще. Как только я буду знать, как оттуда выбраться.
Сара шла по коридору клиники, чувствуя себя разбитой из-за разницы во времени. Свет флуоресцентных ламп неприятно давил на глаза. Пара дверей в коридоре была распахнута настежь, и, подобно тому как водитель, приближаясь к перекрестку, где произошла авария, тормозит и поворачивает голову, Сара замедлила шаг и заглянула в одну из палат, где сестра, склонившись над больным, делала ему укол в руку. До слуха ее донеслось неразборчивое бормотание с чьей-то кровати.
Она сознавала, что ведет себя нескромно, – наверное, в клинике существовало неписаное правило, согласно которому посетителям следовало воздерживаться от праздных взглядов по сторонам, но поделать с собой Сара ничего не могла. Ее так и подмывало увидеть украдкой чужие мучения, тогда она не так остро переживала свои – связанные с Марком, со страхами родителей. Она должна была увидеть собственными глазами, что на самом деле все могло быть гораздо хуже.
Следующая раскрытая дверь – по соседству с лифтовым холлом – вела в полутемную палату, освещенную лишь ночником в изголовье кровати. Занавес от стены до стены делил палату пополам, отделяя Сару от чужих страданий. Однако то, что она могла видеть из коридора, заставило Сару подумать о том, что перелет оказал более разрушительное действие на ее психику, нежели ей это представлялось. Галлюцинация?
На кровати лежал мужчина лет тридцати, рядом сидел индеец. Сквозь повязку на голове мужчины проступала кровь, прозрачные трубки капельницы с разноцветными жидкостями подведены были к его венам. Индеец поднял голову.
– Заходи, – сказал он так просто, будто ждал Сару. Она решила, что последовать приглашению ее толкало любопытство. Или усталость с ее почти гипнотическим воздействием. Но в глубине души она знала, что притягивал ее к себе сам индеец – силой, природу которой распознать Сара была не в состоянии.
Его длинные волосы поддерживал на лбу кожаный ремешок, из которого над ухом торчало орлиное перо, на шее и запястьях индейца висели браслеты из бисера и черепашьего панциря. Сара дала бы ему лет пятьдесят, а то и шестьдесят: в волосах серебрилась седина, лицо бороздили глубокие морщины.
– Возьми себе стул, – произнес индеец негромко, почти шепотом.
Сара повиновалась и села рядом. Глаза индейца были настолько темными, что казались черными. В них отражалась вся его жизнь, Сара отчетливо видела это. Очень возможно, что ее глаза таили в себе ту же информацию, только ей совсем не хотелось, чтобы кто-то взялся за расшифровку истории ЕЕ жизни.
– Зря ты так бездумно относишься к собственной душе. Слишком многие пальцы оставили на ней свои отпечатки. – Индеец пристально глядел на Сару, читая ее, как раскрытую книгу, нимало не заботясь о том, нравится ей это или нет.
– Честно говоря, на теле у меня таких отпечатков куда больше, только это уже неинтересно.
Ей удалось сбросить с себя оцепеняющее действие его взгляда, от которого тело уже начинала бить дрожь, и посмотреть на мужчину с перевязанной головой. Тот дышал медленно, с трудом. Возвращая голову в прежнее положение, Сара почти ожидала, что индейца в палате не окажется, что он исчезнет, как видение, как некий дух, посланный к ней, чтобы подать знак. Однако индеец продолжал сидеть, глядя на нее так, будто они знакомы долгие годы. Окажись он обычным мужчиной в костюме, купленном в торговой фирме Сирса и Робека, она бы давно стояла в кабине лифта. Но в ушах у нее звучал собственный голос, которым завтра она скажет Марку: «Нет, клянусь, это был настоящий индеец».
– Кто это? – Она кивнула на лежащего мужчину.
– Мой сын. Ехал на мотоцикле и попал в аварию.
– Он поправится?
– Он уже не сможет быть таким, каким был, – мягко проговорил индеец. Голос его напомнил Саре шелест ветра.
– Как вас зовут? – спросила Сара после паузы.
– Локи. – Он опять уставился на нее. – Ты слышала о крадунах?
– Только то, что они крадут вещи.
– У тебя привычка шутить, когда ты нервничаешь, верно? Как твое имя?
– Сара. Да, вы правы. Кто-то грызет ногти, я шучу.
– Крадун – это дух, который не может передвигаться сам, который привязан к земле. И у него есть дела, которые он не успел завершить. Так вот, чтобы покончить с ними, крадун должен вселиться в того, кто находится среди людей. Он должен прокрасться в чье-то тело – проще всего в тело человека, не способного по какой-либо причине обезопасить себя от такого вторжения.
– Если вы хотите сказать, что во мне поселился дух, то, скорее всего, это должен быть гибрид Герберта Уэллса и Сильвии Плат.
Индеец строго посмотрел на нее. Его серьезный взгляд говорил: «Брось валять дурака».
– Хорошо, – сказала Сара. – Постараюсь воздержаться от шуток. Но для чего вы мне все это рассказываете? Считаете меня одержимой?
– Нет, я думаю, что ты какое-то время находилась в обществе крадуна. Среди твоих знакомых нет человека, который сначала тянул бы тебя к себе, а потом отталкивал, который умеет быстро и непостижимо изменяться? Который сбивает тебя с толку?
– Что заставляет вас так говорить?
– Ты выглядишь сбитой с толку, – ответил Локи.
Сара негромко рассмеялась.
– Ага, я поняла: тут все дело в логике, а не в мистике, да?
– Мистика да определенной степени всегда логична. В твоих глазах то же выражение, что очень долгое время было и у моего сына. Я пытался предостеречь его от тех, в чьей компании ему приходилось бывать. Не только потому, что я его отец, и не только из-за мотоцикла и выпивок. Дело в другом. Его накрывал мрак, сын тонул в нем – я это видел. И душа его несла на себе слишком много следов чужих пальцев, как и твоя. Но человек обязан защищать себя даже от таких вещей, которые кажутся ему невидимыми.
Сара слушала Локи, но в ушах ее звучали иные звуки, далекие и неясные, – свист ветра над широкой и плоской равниной, крик совы, глухие удары в барабан. Вот она, живая история, сидит перед ней – и что можно ей ответить? Это он, старик, имеет право называться действительным американцем, она же – пришелец, вторгшийся извне, ведущий свой род от воров и убийц, проливших реки крови за то, чтобы назвать себя именем жителей этой страны.
– Как же мне защитить себя? – спросила она.
– Ответ ты знаешь, нужно только решиться. Теперь иди, я хочу побыть один, помолиться. До утра сын не доживет.
– Это вам врачи сказали?
– Нет. Они не знают. Знаю я.
На прощание он протянул Саре руку. Она не хотела выпускать ее из своей. А выходя из палаты, оглянулась, почти уверенная, что никакого старика там нет, что он растворился, исчез в полумраке комнаты. Но индеец сидел на своем месте, на неудобном больничном стуле, и, закрыв глаза, молился.
Теперь уже Сара не чувствовала усталости. Теперь она понимала героиню детского мультфильма, которая спрашивает отца: «Мы все еще на Земле, папочка?» Идя к машине, Сара поймала себя на мысли, что ей не хочется ехать домой, в одиночество, нарушаемое лишь звуком собственных шагов. Она остановилась у телефонной будки, дожидаясь, пока мужчина, запертый в маленьком светящемся аквариуме, не закончит свой разговор. Белинда живет неподалеку, она может оказаться дома и спасти Сару от неизбежной участи ходить по квартире, сталкиваясь с самой собой.
Стеклянная кабинка телефона-автомата, подобно витрине магазина, выставляет на обозрение прохожих кусочки человеческой жизни. Сара не раз обращала на это внимание. Ей часто приходилось видеть в них мужей, что-то врущих своим женам, в то время как снаружи поджидает любовница, была она свидетелем наигранной беспечности, слез, злости, отчаяния в поисках работы или крыши над головой. Но сейчас ей было трудно судить – по одной лишь позе, – что привело незнакомца в будку. Рука с трубкой опирается на корпус телефона, локоть другой прижат к животу; мужчина чуть склонился вперед, будто его прихватил приступ аппендицита. Лет тридцати пяти, решила Сара, похож на брокера или агента по торговле недвижимостью, скорее всего, в клинике лежит кто-то из его знакомых или родственников либо же ему самому врачи предложили сбросить пар, иначе сердце не выдержит. Должно быть, курит, жует резинку, а при этом еще беспрерывно пьет кофе.
Человек нервно бросил трубку, выскочил из кабины и на ходу бросил Саре «извините». Она не поняла за что, видимо, он подумал, что заставил даму ждать не меньше часа.
– Белинда, это я.
– Ты где?
– В клинике. Виделась с Марком, у него все нормально. Мне так не хочется домой. Надоело одиночество. Можно к тебе?
– Давай, – ответила Белинда. – Останешься на ночь. К черту одиночество.
Белинда жила на тенистой улочке к востоку от Вествуд-вилидж в крошечном флигеле для гостей, который широким двором отделялся от внушительного особняка; к ее дверям через ухоженный газон вела узенькая, выложенная галькой тропинка. Всякий, кто попадал к ней в дом, оказывался в волшебном мире хрусталя, старинных кружев и эстампов Максфилда Пэрриша. На столах скатерти ручной работы, с оконных рам свисают хрустальные подвески, так что в любое время дня по полу и стенам мечутся причудливые разноцветные узоры. В курильницах вечно дымятся какие-нибудь благовония, а по ночам в доме горят по большей части свечи, а не лампы. Выбираясь пару раз с подругой на съемки в другие города, Сара знала, что примерно то же Белинда пыталась устраивать и в гостиничных номерах: покупала цветы, покрывала столы шалями, а кресла кружевами – это напоминало ей дом.
Дверь распахнулась еще до того, как Сара постучала. Гулкие шаги, доносящиеся с тропинки, заблаговременно предупреждали Белинду о посетителях. Стоя на пороге, освещенная падавшим из-за спины золотистым светом, она выглядела юной и хрупкой. Волосы ее, по-прежнему белокурые, не были ни взбиты, ни как-то уложены. Мягкие, они по-мальчишески падали на лоб. Пеньюар цвета слоновой кости опускался почти до пола; уже на пороге чувствовался аромат курений.
– С тобой все в порядке? – спросила Белинда, обнимая подругу.
– Да, только вымоталась что-то. Слишком уж много событий за последнее время.
Разговор не клеился, как будто обе понимали, что на какое-то время, пока они расхаживают по дому, пока Белинда показывает подруге свое новое платье, пока поджариваются тосты и заваривается чай, им хватит и молчания. Домик Белинды был крошечным; кушетка в гостиной оказалась коротковатой даже для Сары – спать на ней было невозможно. Оставалось только одно – обеим улечься в кровати. Настоящий разговор начался у них только после того, как подруги забрались под одеяло, и Белинда задула ароматизированную жасминовую свечу – единственный источник света в спальне.
– Мне нужно уйти от него, – сказала в темноте Сара, – но не думаю, что это у меня получится.
– Энтони?
– Угу. Такое ощущение, что жизнь расползается по швам.
– Это мне знакомо. – Белинда чуть приподнялась, опершись на локоть, до Сары донесся запах шампуня с кокосовым маслом. – Знаешь, все это так несправедливо, – продолжала Белинда. – Ну почему эти мужчины так тянут к себе? Почему так искушают и завораживают, просто разбойничают в твоей душе? А добрые, заботливые и понимающие не лягут с тобой в постель никогда.
– Никогда, – эхом отозвалась Сара.
– Вот именно. А если и лягут, то все будет закончено через пару минут и штука эта окажется такой маленькой, что не поймешь, вошла она в тебя или вышла.
– Нужно смотреть на их ноги, Белинда. Знаешь ведь: длинная ступня – длинный член?
– Прошлым вечером я ужинала в ресторане с подругой, которая была моим ассистентом в последнем фильме. Официант принес и поставил на стол бутылку вина, объяснив, что ее прислал восхищенный поклонник. Я окинула взглядом зал, заметила в углу какого-то ничтожного человечка и спросила: «Он»? Официант кивнул: «А как вы узнали?» Так вот всегда и бывает, правда? Им никак не мог оказаться загорелый парень с внешностью Арамиса.
Сара перевернулась на спину, устроив голову на подушке повыше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44