– Это не цинизм, – ответила Мириам, – а всего лишь здравый смысл, который ты почему-то обходишь стороной. Мужчины его типа никогда не меняются. Таких, как он, за милю видно. У них у всех на лбу написано: «Опасно для вашего здоровья! Не для приема внутрь!» Так что же тебя так привлекло в его приглашении?
– Мириам… Я как-нибудь справлюсь… думаю.
На том конце линии послышался демонстративный вздох.
– Послушай, я знаю, что я – всего лишь твой агент, но я и в самом деле хочу тебе добра. Мужчины вроде Энтони Коула кормятся как раз теми женщинами, которые считают, что они «как-нибудь справятся». Чтобы доказать тебе это, могу лишь добавить: ты уже не справляешься, ты заваливаешь работу.
– Поговорим, когда я вернусь из Парижа, – сказала Сара.
Она знала, что в мозгу своем уже нарисовала картину их жизни в Париже, и теперь ей хотелось, чтобы действительность оправдала ее ожидания. Подобного полета воображения Сара еще не испытывала. Здесь ведь шла речь не о безликой фигуре из ее сновидений, здесь она имела дело с плотью и кровью такого мужчины, объятия которого оставляли синяки на ее коже.
Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что именно делает ее такой размягченной и податливой. Поездка в Париж – романтическое путешествие с человеком, которого она любит. Только у человека этого ладони были в мозолях от того, что слишком часто ему приходилось защищаться от наседавших на него поклонниц и поклонников. Сейчас он отталкивал от себя ее. Тут была ее твердыня, тут и думать нельзя было ни о какой мягкости.
Когда она пришла к Марку, чтобы попрощаться перед отъездом, тот бросил на сестру озадаченный взгляд.
– Почему мне так хочется спросить, не влюбилась ли ты? Может, потому, что ты отказалась от хорошего предложения, чтобы рвануть в Париж с Энтони? На тебя это не очень-то похоже.
– Иногда мне и самой кажется, что я влюблена, – ответила Сара, – иногда же я думаю, что это всего лишь временное помешательство.
Рассмеявшись, Марк обнял ее.
– Знаешь, я считаю, что любовь только тогда любовь, когда идешь в ней до конца.
– Да, в этом-то и проблема. Вот как я себе это представляю: неважно, насколько близок мне Энтони или насколько наши отношения интимны, – все равно у меня в тумбочке лежит револьвер. Пусть незаряженный, но он у меня есть. Я не могу позволить себе быть абсолютно безоружной. В повседневной жизни.
– Начинаю понимать, зачем тебе так понадобился Париж. Ведь перевозка оружия через границы запрещена, так?
– Наверное, – согласилась Сара. – Как обычно, ты до всего догадался раньше, чем я.
Белинда отвезла Сару в аэропорт и оставалась рядом с нею до объявления о посадке.
– Наслаждайся самым лучшим, самым романтическим временем в своей жизни, – напутствовала она Сару, не обращая внимания на проходящих мимо пассажиров. Затем, отступив на шаг, положила руки на плечи подруги. – Ведь это то, чего ты сама хочешь, не правда ли? Чего это я так смутилась?
– Потому что такое и в самом деле сбивает с толку. Я не в своем уме с того дня, как мы с ним встретились.
«В Париже хочется стать художником, – писала Сара Белинде на второй день после приезда. – Тут все дело в свете. Кто-то мне сказал, что это влажность воздуха или что-то такое в атмосфере, что делает свет в Париже совсем не таким, как в других городах. Теперь я понимаю, почему художников всегда так тянуло в Париж. После обеда по небу каждый день плывут облака, проходит маленький дождик, а после него небо опять меняется».
Об Энтони она ничего не писала.
Энтони и большинство занятых в съемках актеров остановились в «Лютеции», расположенной на Левом берегу. Съемки велись главным образом в заново отреставрированном замке, в тридцати минутах езды от города, так что почти каждый день Энтони покидал гостиницу чуть ли не на рассвете.
Картина представляла собой современный вариант романтической истории любви, по сюжету мало чем отличавшийся от классических романов, разве что за исключением того, что на актерах были джинсы и пиджаки от Армани. Богатый молодой человек влюбляется в бедную девушку, которая и одеться толком не умеет, не знает, какой вилкой что едят и зачем их вообще так много. Отец ее работает в зеленной лавке или нечто в этом роде, а родители молодого человека, жуткие снобы, угрожают выгнать его из семьи, оставить без средств и лишить наследства, если он посмеет остаться с ней. Выживет ли любовь? Но кого это на самом деле волнует? Все это уже столько раз было, что зрителя устроит любая концовка.
Сара, лежа вечером в ванне и читая сценарий, убаюканная теплой водой и банальностью замысла, подумала, что спасти фильм может только неожиданная развязка: к примеру, дочка зеленщика расстреливает из автоматического пистолета всех, кроме отца ее возлюбленного, и пускается со стариком в бега – чтобы жить за его счет жизнью состоятельной дамы, учить испанский для общения с прислугой и читать «Мили пост», где о столовых приборах написано все.
– Ну и как тебе? – спросил ее наутро Энтони, за минуту до того как Сара скрылась в ванной.
– О… это э-э… премиленькая вещица.
Она прекрасно понимала, что большинство занятых в съемках людей согласились на это главным образом потому, что их привлекала возможность вдоволь наиграться с оружием в сельской Франции. Ее саму это абсолютно не интересовало.
Не желая каждый день болтаться на съемочной площадке, она тратила время на прогулки по парижским улицам, вслушиваясь в музыку языка, который едва понимала. Она силилась вспомнить что-нибудь из школьного французского; затерявшись в незнакомом городе, что случалось по меньшей мере раз в день, бесстрашно обращалась к прохожим и вместе с ними смеялась своим ошибкам – их хватало. Она сидела за столиками кафе на тротуарах, делясь хлебными крошками с птицами, а по утрам бегала ради здоровья по Люксембургскому саду, находившемуся неподалеку от их отеля.
Такой образ жизни ее устраивал: днем она была предоставлена самой себе, а ночью к ней приходил Энтони. Однако ночи казались ей странными. Казался странным Энтони. Секс превращался в привычку – почти сознательную. Сара говорила себе: это потому, что он слишком много сил отдает работе. Ей хотелось убедить себя в этом, но уверенность не приходила. И все же их отношения давали ей ощущение стабильности, безопасности. Пока его не было рядом, он не мог в поисках чего-то лучшего бросить ее в неизвестности, он не мог причинить ей никакого урона. Урон существовал лишь в вероятностном измерении.
Был вечер; Сара только что вернулась в свой номер. Она сидела на балконе, сожалея о том, что отправилась сегодня на съемочную площадку. За неделю жизни в Париже она побывала там всего дважды, да и то на короткое время. Но не сегодня. Отправившись туда после обеда, она до вечера смотрела на то, как Энтони командует актерами, ругается со съемочной группой и расхаживает по площадке с видом безраздельного хозяина – от этого зрелища возникала какая-то тяжесть в животе. Чувство, которое трудно выразить словами и от которого невозможно избавиться.
Сумерки сгущались. С балкона Сара могла видеть Эйфелеву башню – стройный, подсвеченный прожекторами силуэт на фоне темного неба. А на противоположной стороне улицы над домами плыла желтая луна, похожая на брошенный в черную воду яркий воздушный шарик. Горевшие в номере свечи напоминали о сценах в фильме, и от этого веяло какой-то глупостью. Может, она и на самом деле дурочка, если сидит здесь нежной парижской ночью, провожая взглядом каждое подъезжавшее ко входу в отель такси, дожидаясь возвращения Энтони.
Перед мысленным ее взором проплывал день: те моменты, когда желудок сворачивался комочком, а кровь в жилах леденела. Те моменты, когда она доказывала себе, что все выдумывает. По правде говоря, нельзя было сказать, что Энтони флиртовал с исполнительницей главной роли прямо на глазах у Сары – нет, он просто объяснял ей, как и что она должна делать, он поддерживал ее и ободрял, как и любой другой режиссер на его месте. Но почему же тогда Саре опять показалось, что она тонет, что ее засасывает пучина? Что вот-вот ей не хватит воздуха?
Актрисе было лет двадцать с небольшим, белокурых волос, прикрывавших скулы, похоже, не касалась рука парикмахера. Во всем поведении девушки читалась спокойная уверенность. С гибкой мальчишеской фигурой, с прической, требовавшей всего лишь взмаха щетки, она обходилась без косметики даже перед камерой. Как будто знала, что красота ее не нуждается ни в каких дополнительных ухищрениях. Сара сразу же почувствовала себя разукрашенной; едва заметные тени грузом давили на веки. Пожевав губами, она слизнула с них помаду, пытаясь успокоить себя, вернуть то ощущение безмятежности, в которой пребывала когда-то – до Энтони. И при этом знала, что погружается все глубже, что воды вот-вот сомкнутся над ее головой.
– Эллисон, – обратился к девушке Энтони после одной из сцен. – Можно тебя на минуту? Хочу сказать пару слов.
Приблизившись, он положил ей руку на плечо и повел в сторону. Что-то в его позе, когда он стоял, обратившись к актрисе лицом, в его манере держать ее за руку, в том, как он склонялся к ее уху… Саре захотелось броситься оттуда со всех ног, но она не могла сдвинуться с места. Не могла отвести от них глаз; было в этом нечто искушающе-запретное, как если бы она подглядывала в окно чужой спальни. Затем руки ее пришли в движение, пальцы сжались, будто это она, а не Энтони касается сейчас той, другой. Она слышала аромат ее духов, кожей ловила ее дыхание. На какое-то мгновение она превратилась в Энтони: чувствовала его чувствами, испытывала его ощущения.
Упершись локтями в балконные перила, Сара то поднимала голову к катящейся по ночному небу луне, то пыталась высмотреть Энтони среди расплачивающихся с таксистами пассажиров. В ней крепло осознание того, что сейчас она поняла нечто очень важное. Я становлюсь им, думала она. Ей вспомнился вчерашний день, воскресенье, когда они сидели в кафе «Флора», в Сен-Жермене: мимо них прошла девушка, и Сара посмотрела на нее так же, как посмотрел бы Энтони. Она окинула взглядом ее бедра, оценила походку, линию губ, все это не своими, а его глазами. Представила себе девушку обнаженной, с раскинутыми в стороны ногами – и опять воображение было не ее, а Энтони. А затем она повернулась к нему, и оказалось, что Энтони следил не за девушкой – он не сводил глаз с нее, Сары. Он понял. Понял, что завоевал, подчинил ее себе, вложил в ее мозг собственные мысли.
Еще до того, как белое такси развернулось у подъезда отеля, она уже знала: это Энтони. Сара перегнулась через перила, чтобы увидеть, как, стоя на бровке тротуара, он помогает выбраться из машины Эллисон. Подобного она не ждала, хотя в том, что она видела, была своя логика – актриса тоже жила в «Лютеции». Часы показывали почти половину десятого. Энтони предупредил Сару, что вместе с Эллисон ему нужно будет отработать некоторые сцены фильма. Он ждал, как она на это будет реагировать. Однако Сара была достаточно опытна, чтобы сдержаться от проявления каких бы то ни было оценок. Прошло уже около двух с половиной часов. Интересно, почувствует ли она от него запах Эллисон? Никаких вопросов, никаких – именно потому, что он их ждет. Такую игру выигрывают по частям, малыми победами. Сейчас требовались только быстрота и ловкость, чтобы в самую критическую минуту отпрыгнуть от края бассейна, кишащего аллигаторами.
Луна уже куда-то скатилась с неба, когда в замочной скважине послышался звук его ключа. Но Сара так и осталась на балконе, подняв голову к звездам.
– Я попросил коридорного принести в номер бутылку вина. – Входя в комнату, Энтони бросил пиджак на кровать.
Из коридора до нее донеслось позвякивание бокалов.
– А стаканов будет два или три? – спросила она, тут же подосадовав, что не прикусила себе язык. Она и шагу не сделала к высоким балконным дверям. Что-то удерживало ее от того, чтобы подойти ближе.
– Я говорил о двух, – спокойно ответил Энтони. – А что? У тебя появились какие-нибудь идеи?
В этот момент Сара испытала острое чувство ненависти к нему. Но с не меньшей остротой она и желала его – и это делало ее ненависть еще более жгучей.
– Ты не сказал, что вернешься так поздно, – заметила она, чувствуя, как бездна поглощает ее. Черт побери, становлюсь настоящей сукой, подумалось ей.
– Сара, работа над фильмом в самом разгаре. Я приехал сюда не на каникулы и не обещал, что каждый вечер буду проводить с тобой, правда? Или я чем-то ввел тебя в заблуждение?
Она готова была расцеловать вошедшего в номер официанта, поскольку в мозгу никак не складывался достойный ответ на взвешенные, логичные, типа «пойди-и-засунь-свой-язык-в-зад-если-тебе-это-не-нравится» построения Энтони.
Казалось, официанту нужна вечность для того, чтобы откупорить бутылку, плеснуть немного в бокал и подать его Энтони на пробу, а потом разлить вино. Все это время Сара не двигалась, хотя ей страшно хотелось сесть. Колени подгибались от слабости. Интересно, «ноги моряка» – это когда ты стоишь неподвижно или когда тебя качает? Сара никак не могла вспомнить. Но не все ли равно, если пол предательски ходит волнами?
– Ты сердишься на меня? – спросил Энтони, выходя на балкон и протягивая Саре бокал.
– А есть за что?
– Я такой причины не вижу. Но наши точки зрения могут и не совпадать, так?
Сара прошла мимо него в комнату и уселась на краешек кровати.
– Может быть, это ты на меня сердишься, Энтони. Ты же столь изобретателен, когда требуется затрахать мне мозги.
Он присел рядом, бедром к бедру, забрал у нее из руки бокал с вином, поставил его вместе со своим на пол, наклонился к Саре, так что рот его оказался напротив нежной кожи ее горла.
– Так вот сюда-то я тебя трахаю, Сара?
Это был даже не вопрос, во всяком случае, теперь. Ответ стал известен обоим еще во время их первой встречи.
Сара испытывала какое-то смутное ощущение, что тело ее не принадлежит ей более, что оно уходит куда-то в пространство и внезапно захотелось оглянуться назад. Вместо этого она схватила Энтони за шею, привлекла к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44