Дуняша дала перед Мишкой клятву быть такой отважной, как Овод, и так же, как он, пострадать, а если придется, то и умереть за свободу. Толе образ Овода больше был по душе: Следопыт только ведет разведку, а Овод нападает на врата, преследует и жалит. Когда имеешь дело с врагами, надо быть Оводом. И вот теперь перед тем, как уснуть, он рассказывал Жене об Оводе, историю которого успел прочитать.
Из-за болезни Анатолий пропустил много дней в школе и сильно отстал. До переходных испытаний оставались считанные недели. Но не оставаться же на второй год в классе даже по такой уважительной причине, как перенесенный тиф. Тем более его взволновала еще одна новость, которая подстегнула решение догонять класс: он узнал, что в Богословске создается пионерский отряд. В него войдут лучшие ученики. Толя с отчаянием в душе прислушивался к оживленным разговорам ребят о пионерском отряде. И тут сказалась сила товарищества. Люся Грудина, а за ней и другие ребята вызвались помогать Анатолию. Он и сам изо всех сил преодолевал свое отставание и сделал порядочные успехи.
На праздник 1 Мая приехали бойцы и командиры из воинской части. Торжественно прошел утренник - состоялся прием в пионеры. Был принят и тринадцатилетний Анатолий Серов, ученик четвертого класса. После торжественной части командиры рассказывали о Чапаевской дивизии - сами еще не так давно воевали в ее рядах. Разучивали со школьниками песню о Чапаеве.
Играя потом в войну и маршируя по улицам поселка, ребята громко распевали:
Гулял по Уралу Чапаев-герой,
Он соколом рвался с полками на бой....
Вперед же, товарищи, не смейте отступать,
Чапаевцы привыкли смело умирать....
Блеснули штыки, мы грянули "ура!",
И, бросив окопы, бежали юнкера.
Рассказы о Чапаеве взволновали Анатолия. Особенно один рассказ, как Чапаев был ранен в голову при взятии Уфы, как ему советовали пойти на перевязку, а он - "как глянет! Уфа, говорит, еще не взята, они там наших людей, может быть, вешают. Вперед! И как, повязав голову куском кумача, взмахнул шашкой: "За мной!" Сигнал к атаке, мы не отстаем, врываемся в город, как буря! Никакая сила нас уж не удержит... Взяли Уфу и товарищей спасли от казни".
Наступили каникулы. Толя был сначала вожатым звена, потом отряда, и жизнь пионеров была полна интересных выдумок, игр, походов. Ребята с ним не скучали. Но порой он сам нарушал порядок и дисциплину.
Однажды отряд отправился на несколько дней к Воленторскому озеру в тридцати километрах от Богословска. Ребята купались, ловили рыбу, занимались "шагистикой", которая стала им надоедать... Очень хотелось покататься по озеру в лодках или на самодельных плотах. И то и другое педагоги и старшие вожатые строго запрещали, опасаясь несчастного случая.
Анатолий уже не первое лето мастерил плоты и умел управлять ими и счел это запрещение необязательным для себя. Выпросил у сторожа плот и направился на середину озера. Его заметил старший вожатый. Окликнул, приказал подплыть к берегу.
- Кто дал плот?
- Сам нашел.
- Отведи этот плот на место и передай сторожу, что вожатый запрещает выдавать плоты и лодки пионерам.
Серов исполнил все в точности. Только очень обиделся на старшего вожатого, когда тот, одобрительно хлопнув его по плечу, сказал:
- Молодчина, Серов. Выполнил приказ в точности. Ну, да, я же видел, шел за тобой берегом.
- Подсматривал, что ли?
- Проверял, брат.
- А мне не поверил? Я же пионер!
Он ушел, страшно огорченный. Сам он был добр и доверчив, и эти чудесные качества никогда не обманывали его.
Некоторое время он с удивлением посматривал на старшего вожатого. Потом обида забылась, и между ними восстановились добрые отношения. Толя был памятлив на хорошее и забывчив на личные обиды. Это знали за ним товарищи его юных и молодых лет.
Осенью Толя расстался с Богословском: школа второй ступени находилась в Турьинске. Толя поселился там у бабушки Пелагеи Денисовны Платоновой, бывшей работницы кирпичного завода. Домик ее глядел на улицу маленькими окошками, заставленными геранью, как почти все окна в городке. Под окнами цвели палисадники. Перед домиками высоко поднимались тополя. Но в общем царила тишина. Турьинские рудники были затоплены. Жители уезжали на работу в Надеждинск или на угольные и железные рудники. Лишь позднее, в годы великих пятилеток, жизнь здесь возродилась, городок расцвел и разросся, получив новое имя - Краснотурьинск. А тогда, в 1923 году, на нем еще лежала печать разрухи.
На Толю Турьинск произвел плохое впечатление - скучно было здесь после шумного Богословска. Да и школа занимала неопределенное положение между нормальной школой и фабзавучем. Тогда педагоги искали все новых методов обучения, экспериментировали, учителя подчас сами были не уверены в правильности метода, порой полагались на способности учеников, которые действительно при бригадном методе нередко проявляли инициативу и яркие способности. Толя Серов вначале жадно накинулся на учебники, увлекся "бригадным методом", потом остыл, стал пропускать занятия, озорничал, получал взыскания. Пресловутый "дальтон-план" обучения позволял и ему пропускать уроки, "ехать" за счет успевающих. Правда, к концу четверти, по своему обыкновению, Толя нагонял упущенное и на испытаниях шел хорошо.
Тишина Турьинска поражала мальчика. Не взбегала на вышку насыпи вагонетка с породой, не визжали лебедки, не слышались призывные рабочие гудки. Он убегал с товарищами на окраину поселка, взбирался на холмы, откуда открывался вид на реку. Турьинск был расположен у отрогов Уральского хребта.
Бабушку свою Толя очень любил. Была она уже стара и слаба. Заметив, как тяжело она ступает, неся полные ведра, он сам стал ходить по воду. Колол дрова, расчищал снег у порога, нежно заботился о старушке. Особенно привязался к ней за ее рассказы о прежней жизни, предания, переходящие из поколения в поколение - о Пугачеве. Толя читал ей книгу "Спартак", а она вспоминала, как ее деда продавали на завод, как его предки мальчиками бывали отданы на чистку паровых котлов.
- Спартаков? - переспрашивала бабушка. - Видать, наших кровей был, уральских. Орел, самого инператора не побоялся.
- Бабушка, он был из Фракии, грек.
- А-а... Интернационал, значит. Страдалец. Что дедушка мой, что твой дед Терентий Семеныч, что грек этот Спартак - мало ли их, страдальцев, прошло по земле! Этого не забыть, не вытравить из души. А сколько прошло через наши края страдальцев за народ, господи! Взять хотя бы дорогу от Свердловска - прежнего Екатеринбурга, Екатерининский тракт! То и дело шли каторжники, гремя кандалами. Гнали их, гнали... Далеко, до самых страшных морозов, в самые дремучие края сибирские....
- И Ленина тоже, бабушка, сослали в Сибирь - за Красноярск. Он и оттуда писал революционерам, учил их, он все время боролся: что с ним ни делали жандармы, а побороть его не смогли.
- Умница ты у меня, радость. Вот я скоро довяжу тебе новые варежки. Теплые-претеплые. А ты мне про этого грека почитай. Все-таки победили они, гладильщики эти?
- Гладиаторы?.. Не знаю. Наверно, нет, ведь это только в семнадцатом году первый раз наша победа была. Настоящая.
И он принимался за чтение, втайне надеясь, что гладиаторам удастся каким-либо чудом перехитрить историю.
Мороз стоял жестокий. А в комнате у бабушки было так тепло и тихо, так мирно. Переставая читать вслух, Толя различал песенку сверчка за печкой, громкое тиканье ходиков с изображением Льва Толстого за сохой. Читая, наблюдал и за котенком, игравшим у ног бабушки, и за бабушкиными пальцами, ловко и быстро орудующими вязальными спицами. Где-то за этими впечатлениями шла мальчишеская задумка - улучить момент, найти и поймать сверчка. Конечно, тут же его и отпустить, он не вредный!
В один из таких вечеров, когда ребят из-за мороза и в школу не отпустили и они сами готовили уроки вперед, послышался скрип шагов по снежной тропе за окном. Кто-то бросил в окно снежок.
Толя, накинув полушубок на плечи, выбежал на крыльцо.
- Кто это?
- Я.
- Володька? Иди к нам.
- Меня вожатый послал. Народ собирать. Пошли со мной.
- А зачем?
- Не знаешь? Телеграф передал известие.
По голосу Володьки Толя почувствовал что-то важное и очень тяжелое.
Первой мыслью было одно:
- Ленин умер?!
Уже не первый день тревожилась вся советская страна, все ждали, надеялись, что обойдется, отгоняли тяжелую мысль.
- Знаешь, Тошка... Смотреть тяжело. Взрослые плачут, как дети.
- Ленин!..
Бабушка выбежала на крыльцо. Дрожащими руками подала внуку теплую шапку.
- Беги, беги с товарищем. Я тоже пойду. Беги.
Толя топал по снежным улицам то позади приятеля, то обгоняя его и невольно вспоминал, как с самого раннего детства мечтал увидеть Ленина, посоветоваться с ним насчет побега за границу, "чтобы сделать там революцию", услышать его голос, проникнуться его взглядом до самого дна души. А потом вернуться к нему, уже совершив свои подвиги.
Поздно. Ленина уже нет. И не будет никогда. Сердце сжималось.
Мальчику было уже около четырнадцати лет, он умственно был довольно развит, а любовь к Ленину была впитана им чуть ли не с молоком матери. Он думал, что сейчас в поселке, на окраине Богословска, дома отец и мать тоже горюют со всем народом. Надо поехать к ним, хоть пешком добежать.
В школе - траурный митинг. Зал полон рабочих и их семей. Люди тянутся к партии, сливаются вокруг нее, как бы у несокрушимого утеса. Коммунисты и комсомольцы стоят в почетном карауле. Среди них и старые рабочие, беспартийные, они вот тут на месте заявляют, что у рабочих один путь, и просят принять их в партию.
Толя смотрел на большой портрет Ленина, увитый черными лентами и украшенный хвойными ветвями. После митинга один учитель-коммунист собрал вокруг себя молодежь и стал рассказывать им о Владимире Ильиче.
Потом комсомольцы расстелили на столах длинную полосу кумача и стали писать лозунг. Дали кисть и Толе. В лозунге "Ленин умер, но дело Ленина живет" он вывел белой краской последнее слово: "ЖИВЕТ!". Стало не то что легче на сердце, но в нем зажегся огонек новой силы, надежды, ожидания того великолепного, что он совершит, в будущем во имя Ленина - это будет продолжением дела Ленина.
Вдруг девушка-комсомолка сказала:
- Серов, твоя очередь.
Она приколола ему на руку красную повязку с черной каймой. Он шагнул вперед. Он стоит в почетном карауле у портрета Ильича.
Слышится дальний набат. Гудят заводские, рудничные, паровозные гудки. Люди идут по заваленным снегом улицам, между сугробов, по полям и занесенным дорогам, навстречу жгучему ветру, чтобы собраться в этот час вместе, сплотиться под надежными и славными знаменами партии большевиков.
Вторую половину года Толя учился почти по-взрослому серьезно и упорно. Но, перейдя в следующий класс и вернувшись на каникулы домой, решительно заявил отцу:
- В этой школе никакой профессии не получишь. Одна забава эти трудовые процессы. Я хочу, папа, поступить на шахту или на завод. Оттого я и толстый, что силу некуда девать.
- Твоя сила в рост идет. Учись, пока есть время. Потом будет поздно.
- Да ведь можно работать и учиться. Константин Терентьич подумал, что ни Толя, ни Женя, который в этом году собирался тоже в Турьинск, не будут там, вдали от родительского контроля, учиться как следует. Его уже не раз приглашали в Надеждинск на работу по нормированию труда и заработной платы на предприятиях Надеждинского комбината. И, хотя ему пришлось проститься с любимым горным делом, которому он отдал двадцать пять лет жизни, он согласился. Ему любо было по роду своих новых занятий ездить, как бывало, по знакомым лесам и рекам. Надеждинский комбинат охватывал все предприятия округа - лесничества, рудники, копи, железнодорожные пути и, наконец, металлургический завод - гордость и жемчужину уральской промышленности того времени.
Надеждинск
Поселившись в Надеждинске и приступив к работе, Константин Терентьевич нередко брал с собой в поездки старшего сына. Толя побывал в лесничествах Всеволодо-Благодатском, Надеждинском, Турьинском, Богословском, видел лесосплав и углежжение. Лес транспортировали и по сплавным рекам, и по железной дороге, и гужем - прямо из куреней везли зимой санным путем, а весной иногда подвозили на волокушах. Толя, как говорил отец, ногами исходил географию родного округа. Полноводная Сосьва со своими многочисленными притоками образовала густую сеть дешевых водных путей - красивую Турью, быструю Волчанку, золотоносную Какву, Вагран, Колонгу. Толя и раньше поплавал в их волнах, потаскал рыбы, погонял плотов, поиграл в морские приключения. Реки, озера, леса этого района были спутниками его детства.
С новым интересом присматривался мальчик к трудовой жизни людей. Все они были, как родные - на рудниках, в копях, на карьерах, о некоторых он уже не раз слыхал от отца и знакомых, и все они составляли как бы единую рабочую семью, все стремились к одной цели - восстановить промышленность Урала, поднять ее на новую высоту. Это сквозило во всех разговорах рабочих и мастеров с Константином Терентьевичем. Люди порой спорили и ссорились из-за условий и норм труда, но все хотели одного - чтобы стало веселей работать, чтобы видеть добрые результаты своих усилий.
Толя воочию убеждался, что и лесорубы, и сплавщики, и угольщики, и железнодорожники, и водники, и рудокопы работают на Надеждинский завод, обеспечивают его всем, чем нужно, чтобы он выдавал стране столько стали, сколько ей было необходимо. Он расспрашивал отца о разных видах труда.
- Профессию себе выбираешь? - спрашивал отец.
- Ясно.
- Выбирай, мальчик. Когда-то паренек вроде тебя не имел этой возможности. Пришьют к котлам или к откатке на шахте, и еще благодари начальство. За сто пудов песка, который рабочий грузил на прииске, платили восемь копеек. За ту же работу в забое, где люди стояли по колено в воде, на две копейки больше. Не полагалось ни рабочей одежды, ни медицинской помощи. Еще в молодые годы многие болели и умирали.
Наконец решение было принято: Толя сказал отцу, что хочет поступить в фабзавуч при заводе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34