– Оно не может быть большим, мистер Грешем. Изумруды не занимают много места, и даже в небольшом мешочке или кошельке может быть целое состояние.
Мне показалось на мгновение, что глаза его выпрыгнут из орбит. Дважды он пытался произнести какое-то слово.
– Изумруды? – закричал он. – Откуда ты знаешь? Ты сказала младшему Фолкону? Ты все выдумала? Отвечай немедленно!
Я была в отчаянии, что снова чем-то вызвала его гнев.
– Но… в загадке говорится об изумрудах, – заикаясь пролепетала я. – Я думала, вы знаете. Я думала, мистер Фолкон знает и все знают. Поэтому я ничего никому не сказала.
– Знают что? В загадке ни слова об изумрудах!
– Тигровые глаза, сэр. Так называют изумруды в Китае. По крайней мере, в Ченгфу и ближайшем районе. Я не могу поручиться за остальных, – я вдруг поняла свою собственную глупость. – Мне… мне очень жаль. Мне было ясно с самого начала, и я думала, что другим тоже все ясно, но теперь я вижу, что ошибалась. Молодой офицер, который сочинил эту загадку, наверное, слышал, как местное население называет изумруды, и использовал это название в своем стихотворении. Простите меня за то, что я была так глупа, мистер Грешем.
Он воздел руки к потолку с победоносным криком, и стеклянная улыбка несколько минут не сходила с его лица:
– Благодарение Господу за это! Вот почем ты ничего не сказала этому дураку Фолкону! О Создатель! Ты видишь, я был прав, ты даже не понимаешь, как много ты знаешь, Люси. Но я вытащу это из тебя. Твое знание и мой интеллект – вот в чем весь фокус, моя дорогая. Я тобой очень доволен!
За обедом мистер Грешем с гордостью объявил, что с моей помощью он уже смог выяснить, что собой представляет сокровище. На миссис Грешем это не произвело большого впечатления, да и на меня, честно говоря, тоже, потому что эта информация не давала нам ни малейшего намека на то, где сокровища пролежали все эти годы. Однако у мистера Грешема было приподнятое настроение. Он был убежден, что он на правильном пути и, казалось, стал ко мне более расположен.
Для меня главной задачей было как-то убедить миссис Грешем и Эмили относиться ко мне лучше. Но в ближайшие два дня я поняла, что все мои усилия пока не увенчались успехом. Эдмунд приехал в пятницу вечером. Я была рада ему: мне казалось, что у него нет ко мне неприязни. В воскресенье утром мы отправились в церковь. Я ждала этого с большим нетерпением. Я надеялась, что в церкви мне нечего бояться. Вряд ли я совершу какой-нибудь промах. Хоть там можно немного расслабиться.
В церкви я впервые увидела Фолконов. Оказалось, что мистер Фолкон и мистер Грешем – самые важные джентльмены в деревне, потому что их скамьи были расположены между скамьями остальных прихожан и кафедрой, лицом друг к другу. У мистера Фолкона были такие же светлые волосы, как и у его сына Роберта, и короткая бородка. Он был похож на английского короля Ричарда Львиное Сердце, изображение которого я однажды видела. Его жена, тоже блондинка, была очень красива. Ее прекрасное овальное лицо обрамляли волосы цвета меда. Стройная и изящная, она производила впечатление счастливого человека.
С ними было еще трое: двое мужчин и одна женщина, одетых очень необычно; мне еще не доводилось видеть ни дам, ни джентльменов в подобном наряде. У них был очень самоуверенный вид, и говорили они между собой довольно громким шепотом, пока мы ждали начала службы. Ни кивка, ни слова приветствия. Я услышала, как миссис Грешем прошептала мужу:
– Я вижу, приехали на уик-энд их верные друзья, то ли художники, то ли поэты. Как можно приводить людей с такой скандальной репутацией в церковь?
Тихо играл орган. Наконец наступила тишина. Викарий прочел нараспев молитву и объявил первый гимн. Зашелестели страницы. К своей радости, я увидела, что это «Вперед, служители Христа!», который очень любили в миссии. Я вдохнула побольше воздуха, чтобы не отстать от других. Вначале я опережала хор на одно слово, затем я постепенно ушла вперед, отдаваясь пению всей душой.
Я удивилась: хор и прихожане так медленно пели. Даже наши четырехлетки из миссии обошли бы их. Однако органист явно не хотел мне уступать: он заиграл быстрее, оглядываясь на меня с испугом. Но, даже несмотря на это, в конце первого стиха я опережала всех на целую строчку и, счастливая, взглянула на миссис Грешем, стоящую рядом, ожидая увидеть одобрение на ее лице.
Она покраснела, плотно сжала губы и пристально смотрела на меня исподлобья. Мистер Грешем подался вперед, чтобы лучше меня видеть, а Аманда яростно била меня локтем в бок.
– Не смей! – процедила миссис Грешем сквозь зубы. – Пой вместе с хором!
Я вся сжалась. Мне стало тошно. Сколько себя помню, утренняя молитва в миссии всегда была соревнованием. Но теперь я вспомнила, что, когда я была маленькой, мисс Протеро пыталась научить детей петь медленно, как мы с ней иногда пели не английский манер. Потом она отказалась от этой попытки. «Почему, – подумала я в отчаянии, – я не вспомнила об этом раньше?»
Пение продолжалось, и я запела тихо, стараясь строго следовать за органом и хором. Оказалось, так петь приятно. Я и раньше так напевала про себя, когда работала. К тому времени, как мы запели последний стих, у меня появилась надежда, что миссис Грешем забудет о моей глупой ошибке. Я старалась быть очень внимательной, не позволяя себе увлекаться, и следила за тем, чтобы мой голос не звучал громче голоса Аманды, стоявшей рядом.
Но еще одна неприятность все-таки случилась. Мы пели «Те Deum», и для меня было полной неожиданностью, что все Грешемы и многие прихожане замолчали, когда мы подошли к словам: «Благослови чрево Пресвятой Девы…». В церкви стало тише, мой голос резко взлетел, и я снова увидела недовольный взгляд миссис Грешем.
Мы выходили из церкви после службы. Прихожане не расходились. Вокруг раздавались приветствия, знакомые останавливались поболтать. Меня представили викарию. Я не запомнила, о чем мы с ним говорили. Я видела только постные лица Грешемов. Даже Аманда сердито смотрела на меня, и Эдмунд был холоден. Толпа тоже меня разглядывала: кто с добрым любопытством, кто с явным осуждением. Я мельком заметила, как Фолконы и компания покидали церковь в прекрасном расположении духа.
Никто не проронил ни слова, пока мы не сели в экипаж и не отправились домой. Миссис Грешем испустила долгий шипящий звук, как будто всю службу не решалась выдохнуть.
– Ты видел их? Ты видел лица этих ужасных людей, Чарльз? – вопросила она дрожащим голосом. – Этот ребенок решил опозорить нас именно перед ними! Никогда не думала, что она специально так сделает!
– Она выставила нас дураками перед всей деревней! – ядовито продолжила Эмили.
– У тебя нет никаких доказательств, что это было специально, мама, – сказал Эдмунд, – но выходка – чрезвычайно глупая.
Я замерла и почувствовала, что мое лицо приняло выражение, которое миссис Грешем расценит как мрачное. Я сказала:
– Мне очень жаль. Мы пели быстро в миссии из-за детей, и я… я не знала, что здесь поют по-другому.
– Чепуха! – резко оборвала меня миссис Грешем. – Ах, да, и еще! Не смей петь ту самую строчку в «Те Deum»! Дамам нельзя произносить подобные слова.
К чувству унижения прибавилось еще и чувство замешательства. Я могла лишь догадываться, что чрево, как и ноги, считается чем-то непристойным. Мистер Грешем положил руки на трость и сердито смотрел перед собой.
Прошло несколько дней, прежде чем семья Грешем сменила гнев на милость. Я не уверена, что миссис Грешем или Эмили забыли о моем позоре или простили меня. Но, поскольку я жила в их семье, они не могли относиться ко мне, как к прокаженной. Прошло какое-то время, и они снова стали со мной разговаривать. Однако Эмили не пыталась скрывать свое презрение.
За первую неделю моего пребывания в «Высоких зарослях» сложился распорядок моей жизни в доме. Каждое утро я по часу проводила в кабинете мистера Грешема, обсуждая одно и то же снова и снова и пытаясь помочь ему, используя дедуктивный метод, найти ключ к разгадке. Затем я была свободна до обеда, а иногда час или два после обеда. Все оставшееся послеобеденное время было посвящено «утренним визитам», когда мы либо сами принимали гостей, либо наносили визиты другим. «Утренние визиты» – странное название для визитов, которые совершались после обеда. Я их ненавидела. Мы сидели в нашей гостиной, либо в гостиной одной из подруг миссис Грешем, и вели беседы, потягивая чай и поедая бутерброды с огурцами.
Поначалу я была объектом всеобщего внимания и меня расспрашивали о жизни в Китае. Некоторые вопросы были очень глупые. Но я хорошо выучила свой урок, и никогда не произносила больше двух слов в ответ, иногда намеренно говоря неправду, потому что правда звучала бы оскорбительно. Очень скоро обо мне установилось мнение, что я скучная застенчивая мышка, как назвала меня одна дама. Я с облегчением вздохнула: значит, скоро они потеряют ко мне всякий интерес.
Вечера, до и после ужина, проводились в гостиной. Мистер Грешем часто удалялся в свой кабинет. В это время женская половина семьи Грешем собиралась посплетничать, занимаясь вышиванием или каким-нибудь другим рукоделием. Аманда научила меня играть в шашки. Я быстро выучилась, но обнаружила, что Аманда не любит проигрывать. Приходилось стараться, чтобы проиграть. Иногда она садилась за рояль. Мне нравилось: Аманда играла очень хорошо. Случалось, что после ужина, перед сном, мы играли в слова. Больше всего мне нравились анаграммы. Каждый из нас по очереди предлагал два-три коротких слова, из которых остальные должны были составить одно длинное.
Но радостных моментов в моей жизни было мало. Изо дня в день я маялась от безделья. Всю свою жизнь я просыпалась и знала, какую работу нужно сделать, чтобы не голодать. Сейчас ничего этого не было. Я спросила миссис Грешем, могу ли заниматься уборкой или помогать на кухне. И получила резкий отказ.
– Хорошо ли, плохо ли, но по желанию мистера Грешема тебя привезли сюда как члена семьи, – твердо, но с сожалением сказала она, – а барышни не должны пачкать руки лакейской работой, Люси.
Оказалось, что барышням можно играть в теннис. Это было прилично. В саду натягивали сетку. Специальной площадки не было. Мы просто кидали мяч друг другу. Мне нравился теннис, но и здесь не обошлось без неприятностей. Эмили играла, стоя на одном месте. Она не предпринимала никаких попыток достать мяч, если он не пролетал рядом, и громко жаловалась, если мяч летел мимо. Аманда ходила изящными быстрыми шажками и вскрикивала от возбуждения всякий раз, когда ей удавалось перебросить мяч через сетку. Но меня миссис Грешем застала, когда я, зажав подол в руке, выставив колени на всеобщее обозрение, бегала как угорелая. Я забыла, что я не в миссии. Я прослушала очередную лекцию о том, как должна себя вести.
Разрешалось ездить на велосипеде. У Аманды и Эмили были велосипеды. Они иногда ездили по деревенским дорожкам. Я научилась ездить в саду на велосипеде Аманды, который она мне великодушно одолжила. На это ушло несколько часов. Мне хотелось поездить одной по окрестностям, но миссис Грешем не разрешила. Я думаю, она боялась, что я еще чего-нибудь натворю и снова опозорю семью, если вырвусь из-под ее бдительного ока.
Эдмунд приезжал из города на каждый уик-энд. Он почти со мной не разговаривал, но в его отношении ко мне не было презрения. Мне он казался человеком холодным. Но у него было чувство справедливости. Может быть, потому, что он был юристом?
Если сравнить мою жизнь в «Высоких зарослях» с той, которой я жила до этого, то, наверное, будет непонятно, почему я была несчастна. Ведь это грешно: теперь я была сыта, красиво одета; у меня были все мыслимые и немыслимые удобства; у меня не было никакой ответственности ни за что. Но по ночам я думала: «Как я проживу те недели, месяцы, годы, что ждут меня впереди?» Я жила среди людей, которым была не нужна. Да и не любили они меня, за исключением Аманды. Прежде во мне нуждались, меня любили – вот чего мне не хватало.
В середине июля мистер Грешем неожиданно утратил интерес к нашим ежедневным попыткам найти с помощью дедукции «наследство Грешемов», как он говорил. Я не удивилась: мы так ничего и не добились, а Аманда меня предупредила, что ее отец – человек, быстро увлекающийся и быстро остывающий. Аманда рассказала, что мистер Грешем постоянно ищет способ, как быстро разбогатеть, но еще не довел ни одного своего плана до конца. Ящики с рассадой были останками последнего плана – создания смеси химических веществ с песком, которая бы позволила выращивать растения в пустыне.
Я уже узнала, что и Грешемам, и Фолконам нужно восстанавливать свое состояние. Это было постоянной темой для разговоров. Сначала мне трудно было в это поверить, но со временем я поняла, что мистер Грешем живет за счет личной собственности. Это значит, что он не зарабатывает денег, а его капитал постепенно сокращается, потому что ежегодно часть средств идет на жизнь семьи. То же самое можно было сказать и о Фолконах. Правда, по словам Грешемов, муж и жена Фолкон попусту тратили деньги на своих лондонских друзей. Да и сами проводили много времени в столице среди художников, писателей и актеров.
Я не могла помочь мистеру Грешему. Местонахождение сокровища оставалось тайной. А это усугубляло чувство неловкости, которое я постоянно испытывала. Я была лишним ртом и ничего не могла предложить взамен. Когда я думала о том, какое я доставила им разочарование, я понимала, что при сложившихся обстоятельствах Грешемы были со мной гораздо любезнее, чем я того заслуживала. Как бы мне хотелось, чтобы мистер Грешем никогда не посылал за мной в Китай!
Однажды ночью, в конце июля, я внезапно проснулась. Меня что-то разбудило. В комнате было абсолютно темно, я никак не могла определить, который час. Мне показалось, что еще очень рано. Что-то меня беспокоило… да, сейчас совершенно темно, но, когда я проснулась, я увидела бледное пятно на потолке. Пятно исчезло, как только я зашевелилась.
Я чувствовала едва уловимый, знакомый запах и тут же стремительно села:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43