Находясь на посту командующего Западным округом, М. Н. Тухачевский при каждом посещении Москвы обязательно встречался с С. А. Пугачевым. Иной раз, поджидая, пока Семен Андреевич вернётся с совещания или доклада, Тухачевский присаживался на диван в комнате секретариата. Что-то читал, просматривал записи. Случалось, Михаил Николаевич обращался ко мне с какой-нибудь просьбой – спрятать в сейф его портфель с документами, помочь отпечатать нужную бумагу, выручить стенографисткой.
Весь день, а нередко и ночь у него были заполнены множеством дел. И, как человек целеустремленный, он умел дорожить минутой. Однако никогда не уклонялся от товарищеской беседы.
Я все больше привыкал к Михаилу Николаевичу, и наши разговоры становились все более дружескими. Мы нередко вспоминали дни войны, говорили об Афанасьеве, Шорине.
Однажды Михаил Николаевич вынул из портфеля небольшой сверточек и подал мне со словами:
– Давно замечаю, что вы кладете на бумаги подсвечник вместо пресс-бювара. Вот и решил снабдить вас этой «пушкой».
Пресс-бювар действительно имел форму пушки. Я смутился, запротестовал.
– Нет уж, берите, берите, – настаивал Михаил Николаевич. – Пусть это будет памятью обо мне.
Я и поныне храню эту «пушку».
В тот вечер разговор у нас был особенно теплым. И я решил задать Михаилу Николаевичу вопрос, на который давно искал ответ. Но предварительно хотел предупредить своего собеседника:
– Если вы не захотите отвечать…
– Да нет же, – перебил меня с улыбкой Тухачевский, – спрашивайте, спрашивайте. Тем более, что я уже догадываюсь, о чем вы намереваетесь спросить… Наверное, о польской кампании?
– Конечно! – подхватил я. – Мне довелось всю войну пробыть на Восточном и Юго-Восточном фронтах. За наступлением на западе следил издалека. И не могу до конца понять, почему же вдруг в августе…
– На войне нередко случается «вдруг», – спокойно ответил Михаил Николаевич. – Но здесь было не совсем «вдруг».
Он забарабанил пальцами по диванному валику и не спеша продолжал:
– Вы не первый, от которого я слышу этот вопрос. И всегда советую: обращайтесь, как при всех сложных случаях, к Ленину. Ведь он ясно сказал, что мы переощенили тогда перевес наших сил. Это в равной мере относится и к главному командованию, и к командованию обоих фронтов – Западного и Юго-Западного.
– Но все-таки…
– Минуточку, – остановил меня Михаил Николаевич. – Понимаю, вас интересуют частности. Но они неотделимы от общей причины. Командование Западного фронта, развивая наступление, имело все основания к концу лета двадцатого года внести некоторую поправку в оперативный план. Сергей Сергеевич Каменев не возражал против маневра армий Западного фронта в обход противника севернее Варшавы. Он, как и я, вначале не особенно беспокоился за левый фланг Западного фронта, который предполагалось усилить тремя армиями с Юго-Западного фронта. Появление в намеченный срок даже одной Конной армии в районе Люблина сорвало бы контрудар Пилсудского…
На этом наш разговор прервался: за Михаилом Николаевичем кто-то зашел. Он, словно извиняясь передо мной, развел руками и посоветовал:
– Попробуйте изучить эту кампанию по архивным документам, многое вам станет ясным.
Лишь через несколько лет, когда Тухачевский командовал уже войсками Ленинградского военного округа, мы вновь вернулись к этой теме.
Приехав в Ленинград с женой во время отпуска, я никак не мог найти пристанища ни в одной из гостиниц. Отчаявшись, позвонил М. Н. Тухачевскому и попросил разрешения переночевать в его салон-вагоне. Он, конечно, разрешил, просил только заехать за запиской для проводника вагона.
Через полчаса я был у Михаила Николаевича, и тут-то возобновилась наша неоконченная беседа. Дело в том, что я написал тогда большую рецензию на только что вышедшую книгу А. И. Егорова «Львов – Варшава». Триандафиллов, как член редколлегии журнала «Война и революция», направил рецензию на консультацию Тухачевскому.
– На свою голову насоветовал вам изучать польскую кампанию, – рассмеялся Тухачевский. – Вы ведь такие острые выводы делаете… Только почему подписали статью псевдонимом?
– По совету Бориса Михайловича Шапошникова, – признался я.
– Понимаю его осторожность, но согласиться с ним все же не могу. В дискуссии каждый вправе открыто высказать свое мнение…

М. Н. Тухачевскому дважды довелось находиться в руководстве Штаба РККА. Первый раз в 1924 году он был здесь помощником начальника и военным комиссаром. А затем, после непродолжительного пребывания за рубежом и командования войсками Западного округа, в ноябре 1925 года был назначен начальником Штаба и сыграл, безусловно, выдающуюся роль в реорганизации наших Вооруженных Сил, в обобщении опыта гражданской войны, в боевой подготовке войск и оснащении армии новой техникой.
В этой сложнейшей многогранной деятельности ему очень помогли достойные сподвижники, в большинстве воспитанные М. В. Фрунзе и самим Тухачевским.
В беглых заметках о всех не скажешь. Но нельзя не упомянуть здесь имена ближайших соратников и сотрудников, связанных с Михаилом Николаевичем совместной работой, единством взглядов, а нередко и дружбой. Почти все они в 1937–1938 гг. стали жертвами сталинского произвола. И сейчас, когда восстановлены ленинские нормы, мне хочется назвать хотя бы некоторых из них.
В этой связи не могу не вспомнить еще раз С. А. Пугачева и начальника оперативного управления Штаба РККА В. К. Триандафиллова, а также заместителя последнего П. И. Вакулича. Редкой выдержкой, спокойствием и рассудительностью отличались начальник разведывательного управления Я. К. Берзин и его заместитель А. М. Никонов. Высоко ценил М. Н. Тухачевский начальника организационно-мобилизациоиного управления С. И. Венцова-Кранца и таких видных военных работников, как Д. А. Кучинский, Н. М. Роговский, Я. И. Алкснис, Б. И. Бобров, Б. Е. Барский, Н. А. Ефимов, Э. Ф. Аппога, Д. М. Карбышев, И. Ф. Максимов, А. И. Тодорский, Б. М. Фельдман.
Среди сотрудников Триандафиллова и Вакулича выделялись своими незаурядными способностями Обысов, Трифонов, Чернов, Иванов, Медведев, Сухомлин, Евсеев, Иссерсон.
Едва ли не каждый из названных товарищей достоин обстоятельного очерка. Но, рассказывая о М. Н. Тухачевском, я могу лишь напомнить их имена и делаю это с величайшим удовлетворением.
Отдельно хочу сказать об управлении по исследованию и использованию опыта войны. В его обязанность входила также разработка первых наших уставов. М. Н. Тухачевский уделял очень много внимания этому управлению. По рекомендации Михаила Николаевича к работе над уставами привлекались крупнейшие специалисты, профессора академий, прославленные комдивы и комкоры. Он и сам немало трудился над проектами уставов.

Приняв Штаб, М. Н. Тухачевский попросил С. А. Пугачева остаться у него заместителем. Содержание этого разговора мне в тот же вечер передал Семен Андреевич. Тухачевский сказал, что, близко наблюдая работу Штаба РККА в течение ряда лет, он одобряет деятельность Пугачева и будет продолжать, как он выразился, линию Фрунзе. С особой похвалой отозвался он о пополнении Штаба способными молодыми командирами.
При Тухачевском престиж Штаба РККА, как мозга армии и военного мозга страны, поднялся особенно высоко. В приемной начальника Штаба нередко можно было встретить руководящих работников самых различных областей народного хозяйства.
С утра обычно Тухачевский ездил на всевозможные совещания, читал лекции, бывал в редакциях и издательствах. Днем приезжал в Штаб и зачастую тут же запирался в кабинете, вызвав ближайших сотрудников. Потом час или два – общий прием. Вечера и ночи – опять штабная работа или доклад наркому.
День был расписан до минуты. Тем памятнее для меня редкие беседы с Михаилом Николаевичем на неслужебные темы.
Как-то ночью, прочитав принесенные мной от С. А. Пугачева бумаги, Михаил Николаевич откинулся на спинку стула и устало зажмурил глаза. Я ждал указаний или разрешения уйти. Но Тухачевский, не меняя позы и даже не открывая глаз, вдруг спросил:
– Кем был ваш отец?
Я ответил, что он профессор Московской консерватории, композитор, дружил с Чайковским, Танеевым, Аренским.
– Наверное, хотел, чтобы и вы стали музыкантом?
– Меня учили в консерватории на вокальном отделении. Я собирался стать оперным певцом.
– Нет ничего прекраснее музыки, – горячо сказал Тухачевский. – Это моя вторая страсть, после военного дела.
И чуть смущенно добавил:
– Я ведь немного играю на скрипке. А еще больше люблю делать скрипки.
Через некоторое время, и снова также ночью, Михаил Николаевич как бы продолжил этот разговор:
– А теперь вы не поете?.. Жаль. Пение легче совмещать со службой, чем изготовление скрипок. Вот недавно одного нашего военного топографа Нэлеппа приняли в Большой театр. Молодец! Отличный тенор.
И тут же рассказал, как он мучается с подысканием материала для скрипок. В последнее время нашел наконец какое-то кавказское дерево и специально просушивает чурбаки, получаемые из Закавказья. Сам разрабатывает и состав лака. Лак – великая тайна старых скрипичных мастеров…
Михаил Николаевич достал из книжного шкафа почти законченную скрипку. Внутри я заметил наклейку с фамилией ее творца, как это издавна принято в скрипичном деле.
Была у Тухачевского и третья страсть – коллекционирование редких книг. Позже я узнал и о четвертой страсти – рисовании.
Книги он очень любил, дорожил каждым томом, каждым интересным изданием.
Однажды во время ночной беседы с Михаилом Николаевичем мне по какой-то неожиданной ассоциации вспомнился случай, относившийся к 1922 или 1923 году. Моссовет просил тогда Военную академию официально сообщить, признает ли Красная Армия военные заслуги А. В. Суворова. Моссовету необходимо было выяснить это в связи с ходатайством потомков генералиссимуса по жилищному вопросу. Я составил положительный ответ и дал его на подпись Ф. М. Афанасьеву. Того удовлетворил предложенный мной текст, от себя он добавил лишь одну фразу: «Красная Армия всегда будет изучать победы генералиссимуса, не знавшего поражений, и чтить его как гениального полководца и замечательного патриота».
Тухачевский долго смеялся над моим рассказом, а потом спросил:
– Комиссар подписал ответ?
Узнав, что и комиссар академии Ромуальд Адамович Муклевич тоже поставил свою подпись, Тухачевский удовлетворенно продолжал:
– Ну, Муклевич-то понимает что к чему. Как-нибудь напомню ему об этом случае… А вам за интересный рассказ разрешаю в знак благодарности взять из моей библиотеки любую книгу о Суворове. Там есть редчайшие издания. Такие, каких сейчас и днем с огнем не найдешь. Только непременное условие: аккуратно пользуйтесь и быстро возвращайте.
Так я получил доступ к богатейшей книжной коллекции Михаила Николаевича, которую он тщательно собирал и берег пуще глаза.
Мне до сих пор не дает покоя мысль о судьбе библиотеки Тухачевского. Куда девались все эти любовно подобранные книги?

Коль скоро речь зашла о неслужебных увлечениях Михаила Николаевича, позволю себе рассказать еще об одном эпизоде.
Летом семья Тухачевского жила на даче в Серебряном бору по соседству с Пугачевыми. Я нередко наведывался туда: у Пугачевых гостил мой младший братишка, друживший с сыновьями Семена Андреевича.
Как-то, когда ребята играли в городки, к ним подошел Тухачевский с Павлом Ефимовичем Дыбенко и Александром Игнатьевичем Седякиным. Взрослые попросили принять их в игру.
И тут выяснилось, что Тухачевский – отличный городошник. Играл он умело и запальчиво. Дыбенко оказался левшой. Но и с левой бил так, что городки летели во все стороны. Педантичный Седякин и здесь не изменял себе. Он долго целился, не спеша замахивался.
Игра шла дружно и шумно. Смеялись над мазилами, восхищались меткими попаданиями. В эти минуты, право, нелегко было отличить солидных военачальников от их партнеров по городкам – мальчишек.

Не только сослуживцы, но каждый, кто хоть однажды соприкасался с Тухачевским, имел возможность убедиться в удивительной его заботливости. К Михаилу Николаевичу можно было обращаться по любому поводу, идти с любой нуждой. Он всегда выслушает, всегда окажет содействие.
Особо заботился Тухачевский о повышении командирами уровня своих военных знаний и расширении общего кругозора. «Почему бы вам не поучиться?» – частенько спрашивал Михаил Николаевич, беседуя с кем-либо из подчиненных.
Однажды такой вопрос он задал и мне. Это было в конце 1926 года, когда по его инициативе и его стараниями при Курсах усовершенствования высшего командного состава в Военной академии имени М. В. Фрунзе открылось специальное вечернее отделение для штабных работников.
– Нам нужно сделать наших штабников настоящими операторами. Настоящими, понимаете? Когда штабник в совершенстве изучит армейскую операцию, он будет на месте и в войсках, и в окружном, и в центральном штабе. Ну, так согласны? Хотите учиться?
– Хочу, – искренне ответил я. – Вот только как быть со службой?
– Попрошу Семена Андреевича не задерживать вас по вечерам, не оставлять на ночь. Но нагрузка – большущая. Отсыпаться придется потом.
Так благодаря Михаилу Николаевичу я оказался на учебе. К нашему отделению Тухачевский проявлял особое внимание. Он сам прочитал для нас вступительную лекцию и затем несколько лекций по стратегии. Учебная программа и подбор преподавателей тоже были предметом личных забот Михаила Николаевича.
Читали у нас крупнейшие специалисты – представители всех родов войск. Но и на этом фоне лекции самого Михаила Николаевича выделялись очень ярко. Даже, казалось бы, известные проблемы Тухачевский излагал совершенно своеобразно, трактовал с партийных позиций. И старые истины озарялись новым светом.
Однако главный упор в нашем обучении делался не на лекции, а на практические занятия. По мысли Михаила Николаевича, каждый из нас должен был подготовиться к замещению какой-то наиболее соответствующей его данным должности в штабе армии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33