Пожилой служащий выслушал ее второй раз, и взмахнул карманным фонарем.
-- Вам нужно догнать его. Он пошел в Мюнхен, на юг. Идемте, я посажу вас на другой, сейчас отходит, с ним догоните, направление то же ...
Взял ее за руку и уверенно повел в темноте, пролезая между вагонов, людей.
-- Вот, садитесь -- и подтолкнул к высокому полу товарного вагона с открытой дверью. Таюнь попробовала подтянуться, чьи то руки протянулись из темноты, помогли вскарабкаться, коленом больно стукнулась о край, но уже подняли, посадили на ящик. На другом горела свеча, кругом говорили, гортанно и быстро, смутно различались темные лица, блестящие глаза, зубы -итальянская речь.
-- Синьоры -- сказала Таюнь и стала медленно подбирать самые простые французские слова, мешая их со знакомыми итальянскими, чтобы им было понятнее, -- синьоры, я потеряла свой поезд ...
Они очень весело выразили сочувствие, смеялись, предложили страшно крепкую сигарету. Таюнь с наслаждением закурила, вагон качнуло, поезд тронулся. Дверь оставалась открытой. Итальянцы придвинулись ближе, размахивая руками. Такие милые, -- подумала Таюнь. Итальянские военопленные наверно, или рабочие?
Поезд дрогнул и остановился. Открытый пролет дверей в темноту сильно побледнел -- начиналось уже поле. В синеватом просвете в вагон сразу шагнули две фигуры с белыми поясами, свежими розовыми лицами под темным беретом набекрень. Английская форма.
-- Что это такое? -- спросили оба ломано по немецки, указывая на нее.
Итальянцы загалдели, смеясь. Таюнь встала.
-- Я потеряла свой поезд -- начала она по английски. -- Там остались мои вещи. Я должна ехать на юг, меня посадили сюда, чтобы догнать ...
-- Но вы не можете ехать одна ночью со всеми этими мужчинами!
-- Я не забочусь больше о том, что "шокинг" -- улыбнулась Таюнь. Посмотрели бы они, как ей приходилось ездить!
-- Нет, это невозможно. Идемте.
Тон, не терпящий возражений. Власть. Спустилась за ними из вагона под сожалеющие возгласы итальянцев. Поезд стоял в поле. Англичане шли впереди, Таюнь не разбирала их слов. Куда? Может быть, все таки не оставят в поле? Внезапно расстелившася пустота вокруг показалась страшной.
Шедший впереди -- старший, наверно сержант, -- помог взобраться в вагон. Совсем другая обстановка. Направо и налево от двери поднимались уступами аккуратные ящики и громадные картонки. Посредине на одном горела свеча в бутылке, два поменьше служили табуретками.
-- Садитесь, мы сейчас вернемся.
Они соскочили снова и пошли -- очевидно, заканчивать обход. На обоих концах вагон был забит ящиками до потолка, но в начале на них было устроено нечто вроде полатей, лежали светлые одеяла и подушки. Англичане вернулись, и второй, ростом поменьше, что то кинув на ходу другому, прошел в темный угол и лег. Второй присел к ящику, положил перед свечкой походную сумку, отметил что-то в бумагах, и протянул Таюнь пакетик конфет.
-- Курите? почему вы говорите по английски?
Вынул из кармана целую пачку сигарет и дал ей.
-- Спасибо. Я беженка из Балтики, неделю в пути, и... Рассказала вкратце, иногда путаясь в словах -- давно не говорила по английски. Краткие данные, висящие, как ярлык на шее, китайские иероглифы, которые каждому надо объяснять понятными ему категориями. Англичанин слушал молча. Таюнь подумала, что ему наверно приятно все таки слушать связную английскую речь после итальянского галдежа. Будто подслушал мысль -- кивнул наконец.
-- Понимаю. Но с сорока итальянцами из лагеря в одном вагоне ночью, одной женщине -- безумие. Можете лечь сюда.
Он указал на одеяла. Поезд, словно подумав тоже, тронулся снова.
-- Спасибо -- улыбнулась Таюнь -- я очень рада, если смогу ехать и сидя.
Сержант? Наверно сержант, не слушая, снял пояс, положил его с револьвером на ящик, расстегнул френч, снял ботинки.
-- Нонсенс сидеть всю ночь на ящике. Ложитесь, мэм.
Вот теперь кажется настоящая переделка -- подумала Таюнь. Что делать? Другой уже спит, судя по храпу. И в конце концов, неизвестно...
Додумывать не стоит. С наслаждением вынула ноги из расползающихся туфель, скинула жакет, аккуратно сложила его на свой ящик, пригладила зачем то волосы и подойдя к "полатям" легла к самой ящичной, пахнущей свежими досками, стенке, прижавшись к ней. Может быть, он будет сидеть всю ночь на ящике? Нет, и дальше раздеваться он тоже не стал, а спокойно лет рядом. Полати были широкие, и от нескольких подложенных одеял лежать было удобно, без простынь, конечно, только на подушках были наволочки. Он накрыл ее одеялом, натянул на себя другое и задул свечу. Таюнь видела краешком глаза, как закинул одну руку, подложив под голову, другой протянул ей сигарету. Стенки вагона подрагивали на ходу, за полузакрытой дверью медленно протягивалась ночь. В полумраке был виден оранжевый кончик его сигареты, освещавший лицо. Может быть, начать рассказывать ему что нибудь, чтобы заснул поскорее? Или примет это за заигрывание? Его окурок полетел на пол -мелькнула дугой выгнутая искорка. "Держись, Сашка, начинается --" пришла в голову дурацкая присказка. Таюнь еще очень осторожно, поддерживая рукой теплый пепел, чтобы не упал на пушистое и определенно чистое одеяло, курила свою сигарету.
Он не переменил позы, но осторожно и тихо положил свободную руку на одеяло на ее груди.
-- Уэлл, мистер -- тихо и медленно сказала Таюнь- выдавливая каждое слово из сжавшегося судорогой горла -- я не знаю вас. И я знаю, что вам очень трудно представить себе... но постарайтесь представить себе, хоть на минуту, что вот в Англии произошла какая то невероятная катастрофа, -- и ваша сестра, дочь, невеста, мать, жена -- очутилась в таком положении, как я. Одинокая женщина в чужой стране, потерявшая всех своих близких, и даже все свои вещи. Одна и... представьте себе, что это случилось бы с кем нибудь из ваших женщин!
Больше нечего было сказать. Замолчала, выжидая. Что же еще остается, кроме психологической атаки? Кричать, бороться? Смешно. Второй не повернется даже, а может быть еще и хуже. Хотя все таки ведь это англичане ...
-- Вы правы -- произнес он вдруг так же спокойно -- и снял с ее груди руку.
-- О -- Таюнь показалось вдруг, что она задохнулась, так неожиданно спало вдруг все напряжение, вся судорожная настороженность -- о-о -- как я благодарю вас!
Так же неожиданно для нее самой прорвались слезы, и уже не боясь ничего больше, в радостной доверчивости, она вдруг обняла его, поцеловала куда то в щеку, и прижавшись, положив ему голову на грудь, заснула, почти внезапно, в обессилившей вконец усталости, но все еще с благодарными и радостными слезами.
А поезд все шел, неизвестно куда, останавливаясь неизвестно зачем.
Только утром Таюнь смогла разглядеть как следует обоих. Спавший в другом конце, темноволосый, видимо сказал что-то скользкое, но сержант оборвал его. Сам он был особенно сдержан. Поезд снова остановился неподалеку от станции и деревушки при ней, и только теперь Таюнь узнала, что он идет в Италию, а совсем не туда, куда ей надо.
Они втроем вышли из вагона и подошли к последнему. Там была кухня: шипела и свистела газовая трубка в металлическом корытце, и Таюнь тоже протянули солдатскую манерку. В растопленном сале свивались два куска копченого шнека -- ну конечно же, английский завтрак, давно невиданный бекон. Сбоку лежали два продолговатых куска чего то ноздреватого и белого, как вата.
-- Простите, что это такое? -- расхрабрилась Таюнь, указывая на белые куски.
-- Хлеб! -- рассмеялись все кругом и когда она недоверчиво мотнув головой, твердо заявила, что не может быть, такого белого хлеба не бывает! -- сочувственно похлопали по плечу. -- Это не ваш военный хлеб!
Итальянцы тоже вышли из вагонов, завтракали на поле. Англичане раздавали продукты. Таюнь получила три плитки толстого шоколаду и несколько пачек сигарет на прощанье. Но вот команда садиться -- и поезд тронулся. За этим уж не пойдешь -- а его жаль, ночную сцену она не забудет...
Таюнь споткнулась и чуть не упала. От туфля отскочила подметка. Этого еще не хватало!
Солнце продвинулось уже за полдень, когда она нашла в станционном местечке большеротого, краснолицего сапожника. Но он отказался. -- Ни денег, ни сигарет мне не нужно. Вот, если в кровать ляжете, другое дело. Тогда пришью.
Таюнь выскочила из его комнатушки и долго бежала, прихлопывая подметкой -- вдруг догонит? Потом остановилась, села на дорогу, с отчаянием попробовала отпороть ногтями ленточку на подоле юбки -- вместо веревочки, чтоб подвязать ... ленточка не отпарывалась, да и порвалась бы сразу.
Изредка по дороге проезжали военные джипы, крестьянские повозки. Джипы не останавливались, но один крестьянин подвез ее дальше.
... на какой то станции медленно шла по путям. Стоит пустой поезд с товарными вагонами, в одном раскрыты двери, у самого края полуразбитая стеклянная банка -- с мармеладом! Пришло же кому то в голову везти с собой варенье! Но после английского завтрака три дня тому назад она еще ничего не ела... Таюнь остановилась, прислонившись к прохладной стенке, осмотрела банку. Осторожно выудила один осколок стекла побольше, стала им зачерпывать, как ложкой, кислосладкий мармелад, стараясь не касаться языком острого края.
-- С хлебом лучше -- посышался голос. Обернулась. Немецкий солдат в растрепанной форме.
-- Можно и без хлеба -- если его нет. Солдат снял рюкзак, порылся в нем, вынул небольшую горбушку, разломил пополам, протянул Таюнь.
-- Значит, и варенье пополам -- обрадовалась она. Они молча ели, макая куском хлеба в банку, и сплевывая мелкие осколочки стекла.
... ночь на вокзале. Неподалеку стоит несколько пассажирских вагонов, слышны голоса. Таюнь только подошла к ступенькам, когда дверь раскрылась, и карманный фонарь ослепил и отбросил назад.
-- Вы куда? -- спросил железнодорожный служащий. -- Эти вагоны только для американцев.
-- Вагон кажется, пустой -- робко взмолилась Таюнь. -- Мне бы только ночь провести... я потеряла свой поезд...
Служащий присмотрелся к ней, совсем близко поднеся фонарь и покачал головой.
-- Выкидывать вас я не буду, но предупреждаю: если вы не шлюха, то станете, если проведете здесь ночь.
Скамеек не было. На полу сидело несколько женщин и солдат. Таюнь нашла замызганную половинку старой газеты, валявшуюся у двери. Все таки, можно подстелить хоть под голову. Пол из каменно холодных плит. Старалась сжаться, не двигаться, чтобы согреться как нибудь, но как и укрыться одним жакетиком, и лечь на него?
... -- Пойдите в школу -- сказал ей утром американец в шлеме. -- Там сборный пункт для иностранцев -- лагерь.
Школу нашла только к вечеру. Это уже четвертый день бессмысленных блужданий от одной станции к другой. У водокачек можно сполоснуть лицо, выпить воды в пригоршне. И снова идти, спрашивать, объяснять. Руки висят, как плети, и на плечах ничего нет, а их так выгибает книзу, так ломит. Иногда удается найти окурок.
-- Я больше самой себе не верю, кто я -- Таюнь с трудом проталкивает слова через слипшиеся губы. -- Просто не могу больше.
Поляк-доктор за столом протягивает ей сигарету.
-- Вижу. Вот что, мадам. Все, что я могу для вас сделать -- это положить в госпиталь на три дня, не больше. Конечно, это не госпиталь тоже, но вам дадут поесть, и кусочек мыла. Идите ложитесь на свободную койку. Немного, но хоть что нибудь.
Благодарить нет сил. Простыни на койке нет, конечно, но на подушке бумажная наволочка, и поверх соломы лежат два серых колючих одеяла. После вокзала...! Ложится, но заснуть сразу не может, от боли повсюду, от чрезмерной усталости. Только лежать, закрыв глаза и ничего не думать, ни о чем...
Пролежала сутки, не поднимаясь. Потом с тем же крохотным кусочком мыла выстирала под краном в уборной свое белье, а на следующий день -- жакет и юбку, вывесив их за окно. Доктор проходил иногда, и подсовывал ей сигарету, она только благодарно улыбалась. Соседка одолжила гребешок, чтобы причесаться. На третий день Таюнь поднялась на ноги. Усталость прошла, но отчаяние не проходило.
-- Больше, сами понимаете, я не могу вас здесь держать -- сказал доктор, когда она пришла к нему за загородку в конце комнаты. -- Бумаг у вас никаких нет. Я то вам верю. Я верю каждому человеку сейчас, в наше время ничего невероятного нет, потому что может быть только самое невероятное, можете и не рассказывать. Только запомните, пожалуйста, очень прошу вас: помните всегда, что нет положения, из которого не было бы выхода. Выход всегда есть, как бы тяжело ни было, пока человек жив. Поверьте, что и для вас найдется.
Он смотрел на нее усталыми, понимающими глазами.
-- И для вас... найдется.
Действительно, должен же быть!
... -- Вам надо пойти в бюро для находок! -- сказал служащий на громадном разбомбленном вокзале. -- Если поезд пришел сюда, ваши спутники могли отдать вещи на хранение, только там они могут быть!
В бюро для находок -- одна стена обрушилась уступом -- сидела пожилая полуседая женщина с добрыми глазами.
-- Позвольте, -- сказала она, -- мне кажется, что действительно несколько дней тому назад были сданы на хранение вещи, -- что, вы говорите, у вас было? Синий чемодан, синяя сумка, пальто?
Она порылась в немногих бумажках и вынула листочек в клеточку.
-- Вот здесь написано: синий чемодан, синяя сумка, пальто ...
Значит, они действительно отдали! Таюнь не выдержала и расплакалась от радости. Боже мой, наконец то!
Но та, как то странно смущаясь, вертела в руках листок.
-- Я не совсем понимаю ... вещи были сданы здесь, это ясно, иначе не могло быть составлено описи. Но -- где же они? Подождите, я пойду спрошу.
Спрашивать пришлось долго. Она ходила с Таюнь по всему вокзалу, останавливала всех, наводила справки... Никто не знал, кто принял вещи, куда их положили. Таюнь попросили придти на следующий день. Она переночевала в развалинах вокзала и пришла. Вещей не было.
На третий день стало ясно, что в этом хаосе никто ничего не может найти -- и наверно, кто нибудь просто стащил беспризорный чемодан, только и всего.
Таюнь долго сидела, в сотый раз перечитывая бумажку с неразборчивой подписью. Женщина сочувственно смотрела на нее, потом раскрыла свою сумочку и вынула два снимка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38