Эта буква заслужила всеобщее одобрение, но Демидова знала, что торжествовать ей нечего.
"X" -- хамоватость -- вызывающе произнесла она. -- Болезнь века. Страдают ею, за немногими исключениями, почти все -- не Дипи -- тоже. Заболевание вызывается самыми разнообразными причинами, но принимает сразу же хроническую форму. Врачи утешают, что через одно-два поколения выработается иммунитет, или окончательно охамеют все -- то есть, болезнь перейдет в нормальное состояние.
"Ц" -- большое -- цивилизованность. Предмет первой необходимости для многих. Несмотря на то, что цивилизованность стоит очень дешево, она приобретается с чрезвычайным трудом. Грустный, но вполне дипилогический факт.
"ц" маленькое -- цены. Бывают двухзначные, трехзначные и выше. Однозначные не считаются вообще. По необъяснимой загадке природы, именно для Дипи цены не являются препятствием. Нашли чем испугать!
"Ч" -- чуб. Непременное украшение, своего рода форма, чтобы уже на расстоянии двух километров стало ясно, что идет не какой нибудь подстриженный, вымытый европеец, а настоящий, лохматый и чубатый Дипи. Знай наших! Своих узнаем.
(-- Вот за это ей и били окна -- наклонился к соседу Викинг. -- И еще за "шляпу").
"Ш" большое -- О, Штатенлос! "Как много в этом слове для сердца русского слилось"! После сказанного Александром Сергеевичем Пушкиным прибавить что нибудь трудно.
"ш" маленькое -- шляпа. Иногда бывает большая, в особенности если это один из ваших друзей. Вообще -- предмет, плотно приклеенный к голове многих Дипи. Не снимать шляпы во всех случаях, когда это полагается -- одна из характерных особенностей этого племени.
"Щ" -- щука, живущая в море специально для того, чтобы карась не дремал. Не спи, Дипи!
"Э" -- эмиграция. Доисторическая бабушка Дипи. Бывает старая и новая. Вопреки всем законам природы, новая непременно хочет стать старой, притом сразу. Иногда удается. Это стремление, хотя и объясняется с дипилогической точки зрения, но все таки непонятно. Старая эмиграция, появившись на свет преждевременно, не застала еще УНРРы, в лагерях не жила, а если, то старалась удрать оттуда (с Галлиполи, например!), переселялась самосильно, не взирая на границы и протесты, всячески старалась найти работу, и очень редко ее получала, а "достать все" было в то время незнакомым понятием. Словом, полная противоположность Дипи. Тем не менее, старая эмиграция прошла, иногда буквально, огонь и воду, попала в трубу, а пройдя и медные трубы, вылезла из них и превратилась в Дипи. Ряд волшебных превращений милого лица, или старая присказка на новый лад к сказке про белого бычка. Попадаются иногда не только бычки, но и зубры, питающиеся, за неимением даже зубровки, одними воспоминаниями. Эмигранты, научившиеся чему нибудь, считают, что эмиграция сама по себе вещь настолько тяжелая, что ее не стоило бы ухудшать делением на старую и новую, пусть уж будет одна, хотя и разная. Но новая эмиграция считает, что ее учить нечему -- пустая голова легче, а то придется в багаж сдавать. Но ничего. Стерпится -- слюбится."
"Ы" -- "ых ныкс дойч"! Комментарии излишни!
"Ю" -- юмор висельника. Что же еще остается бедным Дипи, висящим между небом и землей?
"Я" -- я? Перемещенная личность. По русски, конечно -- Дипи."
-- Автор награждается шумными аплодисментами! -- громко объявил Разбойник, когда Демидова, кончив чтение, встала и поклонилась. Аплодировали шумно и с удовольствием -- может быть, больше от .того, что никакого скандала не произошло. Аплодировали и "русские американцы", вежливо улыбаясь и суя добавочные пачки сигарет и Разбойнику, и Демидовой. Некоторые из них повторяли понравившиеся им отдельные фразы. Очень милая юмореска. По виду вся эта публика -- жуткий сброд, своего рода европейские жалкие гангстеры, с совершенно свихнувшимися мозгами и такими же невероятными биографиями, в которых они вдобавок врут на каждом шагу. Понять их невозможно, но они постоянно ломятся в амбицию: я, мол, профессор, я, генерал! Генералу полагается быть в своей армии, а не в чужой, а профессору -- на кафедре. Если они все это побросали, и очутились сами выброшенными за борт, то сами виноваты, и чего же жаловаться? Конечно, Германия лежит в развалинах, и по христиански нельзя дать умереть с голоду сотням тысяч людей, кроме того, их дети не виноваты. Если их не кормить в лагерях -- они образуют настоящие банды и пойдут грабить открыто. И без того половина -- преступный элемент. Потом как нибудь придумаем, как их устроить. Если бы они поработали на американском заводе несколько лет, принимали бы ежедневно ванну, приобрели бы автомобиль, дом, так и стали бы людьми, как все. Может быть это и будет так, а пока ...
(Мысли первого ряда).
-- Пока неизвестно еще, чего добивался Разбойник, приглашая знатных иностранцев, но совершенно понятно, что он ничего не добился! -- резюмировал Викинг, подошедший к подъезду, когда они рассаживались в джипы, и уловивший несколько фраз -- занятия английским языком уже пригодились.
Как обычно в жизни, правыми оказываются, до некоторой степени, обе стороны. Русские американцы, прожившие лет по двадцать пять в Америке, а то и тридцать, прекрасно помнили русскую революцию семнадцатого года -- как желавшие ее, так и бежавшие от нее. Поступив теперь в УНРРу в качестве переводчиков, они столкнулись с совершенно непонятной ордой. Если это большевики -- то почему они не хотят возвращаться? Если это антикоммунисты -- то откуда они взялись в Советском Союзе? Если это русские вообще -откуда бы то ни было -- то как они могли сражаться против победных русских войск, или бежать от них? И как могли и те, и другие, и третьи работать, сражаться или бежать к немецким нацистам с их газовыми камерами и концлагерями? И как они могут все так глупо врать и рассказывать фантастические небылицы? Ведь в России звонят уже колокола, учреждены ордена Суворова и Александра Невского! Советский Союз был союзником Соединенных Штатов во время войны с гитлеровской Германией -- и все, кто был с немцами являются, по существу, побежденными врагами, а в этом случае -- и изменниками. Конечно, политическая эмиграция признается всеми просвещенными гуманными правительствами, но ... Конечно, по существу этих несчастных и запутавшихся людей, голодных к тому же, пожалеть можно, но ...
Но понять их невозможно.
-------
7
В первое воскресенье в декабре утром все показалось необычным: выпал густой, пухлый первый снег. Демидова, проснувшись в своем сарайчике, поразилась белизне света, заливавшего комнату даже через такое окно, и едва затопив печку, выскочила на ставший сразу широким двор -- зачерпнуть в миску, как пуховую подушку, первого снега, чтобы умыться. ("Глаза промыть первым снегом надо, чтобы ясными стали, умыться снегом, -- красивее станешь" -- приговаривала когда то бабушка). О красоте думать не приходилось теперь, но привычка осталась: смешливое поеживание от прикосновения к теплой коже снега, сразу стаивавшего в ледяные комочки. Печка тоже затрещала веселее, нескафе порадовало бодрящей горчинкой, и Демидова прислушалась к уцелевшему колоколу в ближней церкви. Пойти бы... ? Но надо спешно закончить гарнитур белья для Разбойника. Села работать в воскресной, праздничной прибранности и свежести на душе -- просто от этой радостной белизны. Даже какие то планы возникли вдруг -- на удивление самой, потом запели вдруг строчки, и гарнитур белья был закончен только после того, как она, усмехаясь невидимому, записала на листке бумаги новую ласковую сказку и облегченно вздохнула.
Знакомые уже улицы выглядели тоже совсем иначе. На мостовой снег протаял в коричневые пятна, но в садах и парках деревья гнулись еще под накинутым грузом, зиявшие провалами развалины превратились в замки и перекидные мосты. От этой примиряющей, уводящей в даль благости слегка щемило сердце. Говорят, что замерзающим в снегу тоже чудятся видения... Но сейчас, впервые в этом году, захотелось жить, а не думать о смерти. Демидова вздрогнула даже, когда из-за елки, стоявшей сбоку от проломанного заборчика в сад какого то разрушенного особняка на краю парка вдруг шагнула небольшая фигурка, отряхиваясь от снега. Пани Ирена!
-- А я, знаете, тоже на добычу отправилась, -- немного смущенно пояснила та. -- Сегодня ведь первый Адвент, первое воскресенье из четырех перед Сочельником, вот думаю, сделаю веночек. Свечку -- Бог простит, я в церкви купила, и не поставила, а с собой взяла, если ее на четыре части разрезать... Она озабоченно вынула из кармана тонюсенькую свечечку, и прикинув взглядом, покачала головой. На адвентные венки ставятся красные или желтые восковые, короткие и толстые, чтобы горели весь вечер, а эта и вся то целиком сгорит за несколько минут, не то что кусочки ...
Из кармана ее пальто торчало несколько еловых веток, за которыми она и отправилась в чужой сад. Демидовой стало еще веселее. Беспричинная радость -- первые признаки выздоровления от военного психоза . . . На Хамштрассе в Доме Номер Первый она сдала белье Разбойнику, получила неожиданно много и неожиданно красивого шелку, отправилась с привычной компанией обедать в столовую, а для всегда голодных людей воскресный обед Аннхен казался тоже праздничным. Словом, жаль было каждой минуты такого хорошего дня, когда они уселись после обеда скручивать и связывать ленточкой из Оксаниной косы маленький веночек, над которым тянулось потрудиться пожалуй столько же рук, сколько в нем было пахучих, вымытых снегом иголок. Все принимали участие, прилепляя тоненькие, как прутики, свечки, и торжественно расположили наконец получившийся довольно круглым веночек посреди стола в общей комнате. Потом пани Ирена может унести его в свой "гроб", хотя он там вряд ли уместится на подоконнике. Все наперерыв объясняли этот обычай не знавшей его Оксане, и она певуче поматывала головой, увитой тяжелыми косами, певуче улыбалась глазами и вишенным ртом, и воспринимала больше из вежливости, но старалась объяснить себе привычными категориями: вот, для них это значит тоже, как скажем побелить печку к празднику. И так же, как на Украине все белят, не только свои украинки, так и тут, пани Ирена католичка, это ее обычай, а Демидова и Таюнь русские, но вместе с нею хлопочут тоже. Значит, переняли в Литве и Риге -- а разве это не грех? Церковных правил Оксана знала немного, но зато твердо, и в них ничего не говорилось о венках, хотя, какой же грех в свечках?
-- Вот я вас сейчас, философы, заведу! -- ухмыльнулся Разбойник, подмигивая в полусумрак комнаты. -- Рождество на носу, и это первое -- без стрельбы. Мир на земле -- говорится, хотя не верится. У нас даже веночек адвентный со свечкой горит. Пора значит и о душе подумать, у кого она есть. Любопытно мне, эта тема сейчас на составные части переломится, давайте выясним, а то мне скоро по делам уходить надо. Демидова, -- это ваша специальность. Мы посумерничаем -- все равно лампочка на шестнадцать свечей, ничерта не видно, а вы разводите свою лирику, снежинки и бланманже!
-- Бланманже, дорогой, многие из нас и в глаза не видели, а вот что касается лирики, то понятно, почему ...
-- Потому что слишком уж много поэтов развелось!
"Я читаю стихи проституткам, и с бандитами жарю спирт!" -- мечтательно процитировала Демидова. -- Разбойник, налейте еще вашего автоконьяку. Вы уверены, что это не древесный спирт?
-- Самогон первач!
-- Ну уж, и первач... бураковый. Думаете, не отличу? Вы в спирте разбираетесь, а в людях... Проститутки -- у Есенина, а нашу публику скорее всего можно на две категории разделить: лириков и бандитов. Иногда и то, и другое. Дело в том, что нам кроме этого да еще юмора ничего не остается.
-- Будто бы?
-- "Больные грезят розы райские, и нежны сказки нищеты!" -- это еще Гумилев подметил. Человек так устроен, что когда он живет нормальной жизнью, то может обсуждать или огорчаться головной болью своей соседки. Телеграмма, несчастный случай на улице, гроза или болезнь производят на него большое впечатление, и это понятно: выходящее из ряда слегка сероватых, потому что однотонных дней. С годами или поколениями уровень этих дней может и повыситься, но опять таки не теряя однотонности, одного музыкального ключа, и совокупность этих лет, на любом уровне, ведет к накоплению. Иногда и материальному, но главное, что душа и разум достигает какой то новой границы. Мне эта граница представляется не чертой, а узкой дорожкой на откосе горы. Человек карабкался из долины, горизонт расширялся в какой то степени, стал доступным. Теперь он может отдохнуть, рассматривать открывшийся вид, так сказать, но для того, чтобы подняться дальше, выше, надо сделать порядочное усилие. Может быть, он устал. Может быть, дорожка показалась слишком удобной после того, как он карабкался, -- и он отвык напрягаться. Может быть разное, но далеко не все поднимаются выше, понимают то, что скрыто и открывается только там, на гребне горы. Некоторые так и застывают на этой узкой дорожке, что может быть не так уж: и плохо, -- не всем же подняться на вершину -- но зато другие сползают или скатываются под откос. Так наступает насыщение, часто война, падение Рима. Человеку нужно тогда что нибудь из ряда выходящее, бьющее по нервам, небывалое еще, и обычно разлагающее нравы. Возьмите декаданс в России перед Первой мировой войной, декаданс в Европе после нее. Сейчас, после этой войны вероятно будет то же самое, на этот раз уже во всех странах. Вот увидите, когда все войдет в свою колею, так или иначе, то жизнь не просто наладится, а взбесится. Сейчас не верится, но суровость военных лет пройдет, и тогда будут не мечтать о хлебе, а выбрасывать пирожные. Но мы еще не дожили до этого. Мы прошли буквально через огонь, через невероятный, многократный ужас, и мы устали от этих ужасов, просто устали. Мы спрашиваем иногда при знакомстве: "Кто у вас погиб"? -- и удивляемся, если все живы. Не знаю, можно ли назвать это притупленностью. Отчасти наверно да. Может быть готовностью к смерти. Человеку, живущему в рамках определенной жизни, свойственно отодвигать мысль о смерти, потому хотя бы, что она нарушает, ломает рамки, врывается в них, ранит, вносит боль, ужас, растерянность и покинутость в жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38