Из них я буду проживать четыре тысячи, а остальное откладывать: половину для дочери, половину на приданое моей Лизбет.
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
Юридические казусы и объяснения
Когда новоявленный синдик и сгуститель воздуха закончил эти размышления, он услышал, что кто-то поднимается на чердак; он окликнул пришельца и увидел, что это был Карл Буттерфогель. Тот, узнав голос барона, поспешно спрятал в карман куртки колбасу, которая предназначалась ему на завтрак. Дело в том, что облагодетельствованный слуга имел обыкновение совершать свои тайные трапезы на чердаке, потому что барышня предписала ему это самым категорическим образом, пока будет длиться его инкогнито.
- Эге, мой друг! - воскликнул старый барон, глаз которого навострился на все съедобное, с тех пор как его кормили впроголодь. - Что это у тебя там такое? Так рано тебя уже тянет на жирные кусочки?
- Я отнял колбасу у кошки; она с ней из кухни выскочила, - ответил Буттерфогель.
- В таком случае она твоя, - сказал старый барон, - я рад, что бестия хоть раз почувствует, как приятно, когда у тебя выхватывают кусок изо рта.
Карлу вовсе не улыбалось, чтобы чердак перестал быть укромным местом. Он стоял, чесал затылок, вздыхал и наконец спросил:
- Что, ваша милость теперь часто будет здесь сидеть?
Получив утвердительный ответ, до сих пор столь отлично харчившийся претендент на престол вздохнул еще громче, так что возбудил во владельце замка желание узнать причину такой печали; но он не мог вытянуть из слуги ничего, кроме разговоров о спокойной жизни, взаимной помехе, хлебе насущном, благородной любви и согласии жениться, если и впредь будет отпускаться добрый харч, - словом, мешанина, в которой барон никак не мог разобраться.
- Что тебе, собственно, нужно и почему ты всегда так странно на меня смотришь? - спросил он Карла, не сводившего с него глаз.
- Ваша милость, - сказал Мотылек с колбасой в кармане, - не могут два ремесла ужиться в одной горнице. Где стоит веретено, там не место верстаку. Поскольку вы здесь будете сидеть, конец всей моей радости в Шник-Шнак-Шнуре; а у людей тесть кое в чем потрафляет зятьям, в особенности ежели зятья ведут себя с должным решпектом, и я могу сказать, что ни одна скверная мысль против вас не вошла в это мое сердце, и на днях вы меня опять не поняли, когда я снимал с вас сапоги и смотрел на вас выразительно, и сегодня тоже между нами все будет покедова темно, но на это наплевать, лишь бы сердце было хорошее, и господь судит не по кафтану, а по человеку, и я очень хочу уважить вас предварительно, как отца родного, и потому прошу вас, дайте мне ручку вашу поцеловать и сделайте мне такое одолжение, не сидите больше на чердаке.
- Из всей твоей болтовни я только понял то, что ты охотно спровадил бы меня отсюда, причину такового желания я, однако, не усматриваю, - сказал старый барон. - Но вот тебе пока что моя рука. Ты, по-видимому, все-таки хороший парень, а мелешь вздор, вероятно, потому, что тоже не спал в эту тревожную ночь.
Старик протянул слуге руку; тот схватил ее со вздохом и, пробормотав вполголоса: "Что мне рука, если чердак пропадает", поцеловал ее, отчего старый барон растрогался и даже пролил слезу. Затем он послал своего почитателя за Мюнхгаузеном, с которым ему якобы необходимо было поговорить, и велел самому тоже вернуться обратно. Спускаясь по чердачной лестнице, Карл Буттерфогель ворчал:
- Известное дело! Как улыбнется мне счастье, так черт его хвостом и смахнет! Где мне теперь поесть на покое?
Он поискал барина в комнате и во дворе и нашел его, наконец, в саду в тисовой беседке позади Гения Молчания. Мюнхгаузен выпил там свой кофе, чтобы укрыться от неутомимой пилы учителя, и после этого слегка прикорнул на скамейке. Снова разбуженный, он сделал достойное жалости лицо и даже не имел силы выругать слугу. Он совершенно не выносил ночных бдений; сон был его единственной потребностью, других у него почти не было. Узнав о поручении, он воскликнул:
- Что? Осатанел, что ли, старый хрыч? - и с печальным слугой печально отправился к владельцу замка. По дороге они прошли мимо козел, где учитель орудовал в поте лица. Он окинул г-на фон Мюнхгаузена растроганным взглядом, приостановил свою работу и сказал:
- Хотя вы меня не любите, г-н фон Мюнхгаузен, но сегодня ночью вы оказали мне величайшее благодеяние. Я обязан вам жизнью.
- Понятия не имею! - ответил тот, пораженный.
В сенях барышня крошила стручки. Она опустила нож и сказала Мюнхгаузену:
- Понимаешь ли ты меня в это мгновение, учитель?
- Нет! - невольно вырвалось у барона.
- Как? - громко воскликнула барышня и выронила миску с бобами, которая разлетелась вдребезги.
На площадке чердачной лестницы г-н фон Мюнхгаузен оперся в изнеможении на слугу и сказал:
- Карл, я боюсь, что все это кончится катастрофой. Один, которого я ночью обозвал идиотом, говорит, что обязан мне жизнью; другая падает в обморок, когда я ее не понимаю, а в старика вселился дьявол спекуляции. Я начинаю выпускать нити из рук.
- Вы слегка ослабли, барин, - возразил Карл Буттерфогель. - Вы давно не мазались, и мне бы опять надо сбегать в аптеку. А впрочем, мне все безразлично, лишь бы мне стать техническим содиректором.
- Садись напротив меня, Мюнхгаузен, и сейчас же предложи мне несколько судебных казусов по делам воздушной компании, а ты, Буттерфогель, можешь вести протокол в качестве актуария! - воскликнул старый барон навстречу входящим.
Г-н фон Мюнхгаузен с удивлением оглядел обстановку чулана, отныне зала суда. Он захотел придать себе престижу и серьезно сказал хозяину, что он не любит такой поспешности, что фабрики строятся с большой осмотрительностью, что торопливость и излишнее рвение могут привести к тем печальным последствиям, которые именуются дефицитом. Карл же Буттерфогель, стосковавшийся по своей колбасе, скромно вставил, что он пишет недостаточно быстро и потому не достоин предложенной должности.
Но старый барон не сдавался.
- Что! - воскликнул он лихорадочно. - Ты, молокосос, пасуешь раньше, чем я со своими сединами? Стыдись! Бодрее, не хлопай глазами! А что тебя касается, Буттерфогель, то ты только делай вид, что пишешь, если не умеешь быстро справиться с пером. Ты сидишь здесь только для комплекта.
Мюнхгаузен принужден был подчиниться и занял место против старого барона на деревянном табурете. Слуга с пером в руке поместился на узкой стороне стола. Мюнхгаузен собрал остатки душевных сил и предложил старому барону следующий юридический казус:
"Акционерное общество по сгущению воздуха не могло быть организовано вследствие неблагоприятных обстоятельств.
Вопрос: Как быть с поступившими взносами?"
РЕЗОЛЮЦИЯ СТАРОГО БАРОНА
"Принимая во внимание, что неблагоприятные обстоятельства суть неблагоприятные обстоятельства, за которые никто не отвечает;
принимая во внимание, что прежде всего надлежит вознаградить труд и старания, дабы никто и впредь не терял мужества создавать общественно полезные проекты:
директора, члены правления и синдик удерживают взносы и делят их между собой соответственно окладам. Синдик получает двойную долю.
Во имя закона и т.д."
- Превосходно! - воскликнул Мюнхгаузен. - Ты удивительно быстро постиг все тонкости юридической практики. Это вечная истина: место красит человека.
- Как технический содиректор, я тоже одобряю это решение, - сказал Карл Буттерфогель.
- Ну-с, а теперь второй, несколько запутанный случай, - предложил г-н фон Мюнхгаузен.
- Давай его сюда! - воскликнул старый барон. - Нет такого ореха, которого бы я не разгрыз.
"Требац взялся построить Мэву дом. В договоре значатся камни. Требац строит дом из обыкновенного камня, добытого в карьерах. Мэв отказывается платить, так как он имел в виду воздушные камни.
Вопрос: Кто прав?"
РЕЗОЛЮЦИЯ СТАРОГО БАРОНА
"Прав - Мэв. Определение "камень" неясно. В сомнительных делах сумма иска должна быть сведена к минимуму. Минимум - это воздух. Поэтому при строительных контрактах впредь убыток понесет тот, кто будет строить из раньше принятого, так называемого солидного материала. Требацу в иске отказать и возложить на него судебные издержки.
Во имя закона и т.д."
- Твоя мудрость приводит меня в изумление, брат Шнук, - сказал Мюнхгаузен. - Но теперь соберись с силами, потому что третий казус затрагивает до некоторой степени законы об акционерных обществах и уголовный кодекс.
"Два воздушных акционера затеяли ссору, и один назвал другого: ветрогон.
Вопрос: является ли это оскорблением?"
РЕЗОЛЮЦИЯ БАРОНА
"Принимая во внимание, что ветер - это воздух, но только воздух в движении;
принимая во внимание, что воздух, в том числе и ветер, относится как основной материал к специальности Акционерного общества;
принимая во внимание, что никто не может быть оскорблен тем, что относится к его профессии, а окончание "гон" лишено всякого значения:
суд постановил, что акционеры могут называть друг друга ветрогонами без права требовать удовлетворения.
Во имя закона и т.д."
- Это несправедливо, - сказал Карл Буттерфогель, - и кто меня, технического содиректора, назовет таким словом, тому я закачу затрещину.
- Актуарий ведет себя слишком шумно, - заметил старый барон. - Ступай отсюда, Буттерфогель; к тому же я хочу задать один вопрос твоему барину, при котором твое присутствие мне нежелательно.
Карл поспешно удалился.
Владелец замка достал из угла три старых запыленных фамильных портрета, а именно: мужчину в латах, шляпе с позументом и с фельдмаршальским жезлом в руке, другого в черном плаще и белом воротнике и третьего в голубом придворном наряде; он поставил их перед г-ном фон Мюнхгаузеном и сказал:
- Это мои предки: Ательстан, Флорестан и Нерестан фон Шнук-Пуккелиг. Ательстан был генерал-фельдмаршалом, Флорестан - канцлером, Нерестан оберцеремониймейстером. Отвечаю ли я перед ними за то, что, будучи дворянином древнего рода, я становлюсь деятельным членом предприятия, которое при ближайшем рассмотрении не имеет другой цели, кроме торговли и наживы, и в котором примут участие различные люди низкого происхождения, а лакей даже избран в технические содиректора? Не нарушаются ли этим сословные принципы, которые вообще требуют, чтобы дворянство не занималось ни коммерцией, ни ремеслами? Это сомнение, видишь ли, обуяло меня во время судоговорения.
Г-н фон Мюнхгаузен возразил, что дворянство пошло в этом отношении за временем и что граф, барон и князь ныне торгуют, как самые последние лавочники, без всякого ущерба для сословных принципов. Дворянское достоинство неотъемлемо, как святость у духовного сана: граф может спекулировать на бирже и отбивать хлеб у евреев, и тем не менее он останется христианином и графом чистой воды, и если бы затеялся новый крестовый поход на Иерусалим, то никто из наших не стал бы устранять его от участия в этом предприятии.
- Все-таки, - добавил г-н фон Мюнхгаузен, - если ты в этом отношении так деликатен, то следуй своему прекрасному чувству, потому что в наших воздушных делах нам действительно приходится иметь дело со всякой сволочью, к тому же "блажен муж иже..."
- Нет! - воскликнул старый барон. - Что другим разрешается, то и мне не запрещено. В таких делах у меня нет личной, а есть только сословная совесть. Таким образом, все в порядке, и будем думать теперь только о том, как развернуть предприятие с наибольшим размахом.
Он взял фамильные портреты и отнес их обратно в угол. Этим моментом, когда старый энтузиаст повернулся к нему спиной, и воспользовался Мюнхгаузен, чтобы улизнуть. Он быстро спустился с лестницы в свою комнату, нахлобучил соломенный шлем на бессонную, пылающую голову, пересек сени и двор и, миновав обоих геральдических львов, стоячего и лежачего, выбежал из усадьбы; затем он стал искать какую-нибудь уединенную крестьянскую хижину или даже отдаленное место в лесу или в поле, чтобы, наконец, найти покой вдали от замка, в котором он по неосторожности зажег промышленный энтузиазм.
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
Барон фон Мюнхгаузен принимается рассказывать
с истинно героической энергией
Владелец замка подождал некоторое время его возвращения, но когда такового не последовало, он направился в свою комнату, снял халат и надел свой обычный дневной костюм, т.е. короткий польский кунтуш из зеленого летнего сукна, короткие брюки цвета соломы и черные гамаши. К этому барон добавил морскую шапочку в желтых и черных крапинках, и так как волнение не давало ему усидеть, то, захватив камышовую трость с фарфоровым набалдашником, он вышел за ограду замка, чтобы обдумать на месте расположение фабричных построек.
Запах воздуха показался ему теперь совсем другим, чем раньше, когда он еще не знал о его каменистом составе. Понюхав и посопев, он обнаружил в нем что-то известковое и гипсовое. Где только был его нос, что он раньше этого не замечал? Крестьянин, проходивший мимо замка и увидевший барона, который стоял у геральдических львов, задрав нос к облакам, вежливо поклонился и сказал:
- Чертовски воняет.
- Вы тоже чувствуете? - радостно осведомился старый барон.
- Как же не чувствовать? - воскликнул тот. - Вон там, на руднике, жгут известь, а ветер разносит вонь по всей округе.
Синдик Акционерного общества по сгущению воздуха проникся величайшим презрением к жалкому объяснению этого недалекого мужика и направился прямо через терновник по лугу к открытому месту, которое казалось ему исключительно пригодным для возведения фабрики, так как воздух там был особенно чист и свеж. Он смерил шагами длину и ширину, отметил размеры в записной книжке и прикинул, где должна будет стоять лаборатория, где склад воздушных камней и где контора. После этого он набросал на бумаге рисунок, который показался ему очень удачным и на котором склад имел форму нуля. Он остался весьма доволен такой подготовительной работой и сердился только на то, что Мюнхгаузен не помогал ему в этом деле. Посмотрев случайно вниз по склону, поросшему дикими каштанами и карликовыми дубами, барон заметил человека, выскочившего из-под дерева, где он, видимо, отдыхал, и бросившегося бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53