Макале закурил сигарету, подошел к остановке, втерся в очередь и через несколько минут уже ехал на первом попавшемся автобусе, в первом попавшемся направлении…
Следствие
Уголовная полиция буквально вцепилась в обвиняемую Себастьяну Алвес. Но женщина была верна себе, и все бесславно кончилось! Дальнейшее ведение следствия снова передали в полицейский участок по месту, где было совершено ограбление, для получения новых свидетельских показаний. Теперь допрос вел сам Барашо, а протоколист Сардинья, уткнувшись в клавиши пишущей машинки, коротко записывал показания новых свидетелей.
Сначала ввиду публичного признания Себастьяны дело казалось простым, не выходящим за рамки повседневных происшествий. Но это признание, как, впрочем, почти всякое, сделанное полиции, не стоило той канцелярской бумаги, на которой близорукий Сардинья записал его, обволакивая простые слова туманом юридических терминов.
Конечно, признания бывают разные… К примеру: если обвиняемый вдруг начинает приписывать себе устройство солнечного затмения, то полицейский комиссар, учтиво обходясь с ним, немедленно соединяется по телефону с психиатрической больницей. Если какой-нибудь человек, разыскав квартального полицейского, рассказывает ему, что не кто иной, как он, убил префекта в Маморэ, то это уже приобретает некоторый интерес, так как географическая карта велика, и если навести справки, то может оказаться, что такой населенный пункт действительно существует. В данном же случае, когда женщина, хоть и мерт-вецки пьяная, находясь в доме, где только что было обнаружено загадочное исчезновение ценностей, громогласно заявила, что именно она их выкрала, – признание, невзирая на то, что оно было сделано полиции, следовало принять в расчет, хотя впоследствии стало ясно, что даже такое признание ничего не стоит. Несчастная прачка, протрезвившись, уверяла, что не помнит ни слова из того, что говорила несколькими часами раньше, а в дальнейшем, твердо стоя на своем, со слезами утверждала, что она не причастна к краже на улице Бугенвиль и не имеет представления об этом деле.
Сеньора Барашо эта столь неуместная невиновность выводила из себя. Оставалось единственное – взять упрямицу за глотку. Но бедняжка Тьяна держалась стойко и упорно отрицала предъявленное ей обвинение. Чтобы ускорить ход дела, комиссар полиции поспешил закончить следствие. Украла Себастьяна Алвес – и все тут. Достаточно обратить внимание на ее лицо. У каждого вора лицо, как у порядочного человека, ясно?
Никто не должен осуждать начальство. Это никогда не приносит пользы и всегда рискованно.
У Барашо была единственная слабость – он был заядлым рыбаком, подобно тому как Просперо плешив, а протоколист Сардинья близорук. Черт побери, каждый сходит с ума по-своему! И вовсе не надо быть петухом, чтобы кукарекать.
Причина недоброжелательного отношения комиссара полиции к прачке объяснялась просто: он страстно желал как можно скорее покончить с порученным ему следствием и вернуть материалы в управление полиции, так как собирался на рыбалку. Что может быть увлекательнее рыбной ловли!
С яростью ухватившись за первое признание Тьяны, сделанное ею в доме на улице Бугенвиль, он не хотел отступать ни на шаг! Воровка она, и только она! Удовлетворенный этим заключением, он побежал в магазин «Стеклянный крючок», купил леску, бамбуковые удочки и другие принадлежности рыбной ловли и в своей памятной книжке отметил зелеными чернилами день предстоящего отъезда на рыбалку.
Будучи заинтересован в том, чтобы населению Сан-Пауло это стало так же ясно, как ему самому, Барашо решил пойти навстречу просьбам репортера из «О минуто» и дать ему интервью…
Он пространно и с увлечением говорил Даго об исповеди человеческого разума, когда внезапно появился Марио, чтобы разоблачить помощника комиссара Просперо.
Разоблачение вызвало скандал… Репортер Даго разразился статьей, и газета «О минуто» подняла вокруг этого дела страшную шумиху. Просперо исчез и был арестован только потому, что какой-то неизвестный сбил его с ног в уборной кинотеатра. На следующий день, во время налета на подвал на улице Жозе Кустодио, агенты застали там двух подозрительных лиц, Каролу и Сухаря, и арестовали их…
Следствие снова остановилось на мертвой точке.
Агент Даниэл Батиста, по кличке Бимбо, был назначен старшим детективом района и не замедлил занять место за столом Просперо, развалившись в его кресле. Рыболов поглядывал на приколотый к стене листок календаря и тревожился:
– Начинается нерест, дорадо и паку собираются косяками и устремляются в спокойные заводи. Нельзя терять ни одного дня!..
Последний допрос состоялся в управлении уголовной полиции. На деревянной скамье, до блеска отполированной большим количеством ерзавших по ней брюк и юбок, сидели Себастьяна Алвес, Карола Годишо, Марио Силва, Жозе Примо, известный под кличкой Сухарь, и Просперо Басселино, бывший помощник комиссара полиции. Макале, который должен был присутствовать на очной ставке в качестве свидетеля, а может быть, и обвиняемого, не был найден, так как не имел определенного местожительства. На этот раз о нем и не вспомнили.
На стульях разместились свидетели: толстяк Понсиано и тощий Бернардино, саксофонист, слышавшие, как Тьяна призналась в краже; Нисия, которая по мебельным и иным мотивам поддерживала определенные отношения с помощником комиссара; Бимбо, игравший роль посредника в знакомствах на почве кокады, который по воле случая арестовал Просперо, найденного в бессознательном состоянии возле уборной кинотеатра. Здесь же была и жертва ограбления – Оливио Базан. Он выглядел спокойным, хотя для этого не было никаких оснований – многое в его разорении еще оставалось окутанным тайной.
Увидев Нисию, он несказанно изумился и вполголоса спросил:
– Вы здесь?
– Я задаю вам тот же вопрос… Элезбан…
Оба умолкли и вопросительно уставились в потолок, строя всевозможные предположения о причине вызова другого в качестве свидетеля.
Обвиняемые и свидетели
Из смежной комнаты появился Галдино, сел за письменный стол и приступил к делу. Секретарь Бонифасио водворился перед пишущей машинкой и выстукивал сведения об обвиняемых и свидетелях – это заняло добрых полчаса. Затем он встал и прочел написанное. Возражений со стороны присутствующих не последовало. После того как все принесли торжественную присягу говорить только правду, Галдино приступил к допросу Базана.
– Сеньор, вам знаком кто-нибудь из присутствующих здесь обвиняемых?
Оливио окинул взором сидевших на деревянной скамье и неторопливо ответил:
– Я знаю Каролу и Себастьяну, которые служили у меня, и Просперо, которого я ставил в известность о том, что мой дом и имущество находятся под угрозой. Позднее я звонил ему по телефону, прося помощи, когда ожидаемое ограбление свершилось. Он немедленно явился.
– А двое других – Марио Силва, по кличке Куика, и Жозе Примо, по кличке Сухарь?
– Я не знаю их, не помню, чтобы когда-нибудь видел, – помедлив, ответил Оливио.
Марио вздохнул с облегчением.
Начальник полиции, перелистывая дело, продолжал допрос:
– Можете ли вы сказать что-либо об этих двух женщинах?
– Могу. Тьяна – прачка, и Карола – горничная, как я уже говорил об этом раньше, служили у меня короткое время. Я нанял их по объявлению. Вместе с ними был нанят повар Макале.
– Все в одно время?
– Все, так как Просперо Басселино, узнав, что моему дому угрожают неизвестные грабители, посоветовал срочно сменить домашнюю прислугу, что я и сделал. Однако у меня нет ни малейших подозрений в отношении этих двух женщин и повара. Они добросовестно выполняли свои обязанности и, как мне кажется, не причастны к ограблению.
– Почему же они больше не работают в вашем доме?
– Потому что, разорившись в результате этого несчастья, я решил продать дом, который был приобретен мной в рассрочку ценой жестоких лишений, уволить прислугу и жить с женой и двумя детьми в скормной, недорогой квартире, какую мне удалось подыскать.
– Очень хорошо! А что вы скажете в отношении Просперо Басселино?
– Немногое. Когда я обратился к нему, он принял меня так, как обычно принимают жалобщиков представители власти…
Не имея ничего добавить, Оливио получил от секретаря протокол своих показаний и прочел его. Убедившись, что сказанное передано правильно, он подписал протокол.
Когда Оливио снова сел на место, он встретился взглядом с Нисией. Блондиночка, до сих пор болезненно переживавшая потерю мебели, была ошарашена:
– Следовательно, вы и есть тот самый?…
– Да, или, вернее, был им.
Сбитая с толку, в полном замешательстве, она опустила голову.
Начальник полиции вызвал Бимбо. Агент был одет в нарядный, бросающийся в глаза костюм.
– Сеньор Даниэл Батиста, известный под именем Бимбо, сообщите следствию, как был арестован Просперо Басселино.
Бимбо начал рассказывать, как, находясь в кино, в обществе некой знакомой сеньоры, он…
Нисия порывисто встала и обратилась к начальнику полиции:
– Я плохо себя чувствую, сеньор! Может быть, вы разрешите мне удалиться?…
– Сеньора собиралась сделать какое-нибудь заявление?
– Нет, сеньор. Мне нечего сказать.
– Не пожертвуете ли вы собой и не побудете ли здесь еще немного?
Бимбо возобновил прерванный рассказ… Он услышал крики женщины. Она, выходя из туалета, заметила лежащего у стены человека. Позвала на помощь. Он бросился из зала. Опознал пострадавшего. Принял экстренные меры для обнаружения преступника.
Начальник полиции обратился с вопросом к Просперо:
– Вы знакомы с присутствующим здесь агентом Даниэлем Батиста, по прозвищу Бимбо?
– Да, знаком. Он был моим помощником в полицейском участке. Осел, мошенник, человек без совести. Далеко пойдет…
Сеньор Галдино позвонил в колокольчик. После минутного молчания:
– Это он обнаружил вас в обморочном состоянии около уборной кинотеатра «Альгамбра»?
– Не знаю. Я пришел в себя только на койке в больнице.
– А кто на вас напал?
– Тоже не знаю. Помню только, что, направившись в туалет, я пробыл там две-три минуты. Когда я возвращался обратно в зал, неизвестный, шедший мне навстречу, задел меня локтем. Я обругал его… и больше ничего не помню…
Про себя он подумал: «С Макале, у которого спрятаны деньги, я, может быть, когда-нибудь договорюсь, но с полицией – никогда!»
Сеньор Галдино спросил:
– Вы знаете кого-либо из присутствующих здесь свидетелей?
– Всех, более или менее. В частности, эту девушку. Она обошлась мне не помню во сколько конто. Эта та самая, которая…
Вновь прозвучал колокольчик. Просперо умолк.
Оливио Базан вполголоса спросил Нисию:
– Это он и есть?
– Да. Грубая скотина, даже не заплатил за мебель…
– О!..
Допрос продолжался.
– Обвиняемый Марио Силва!
Куика поднялся с места.
– Расскажите полиции о себе. Где работаете, где живете, на какие средства?…
– Сеньор начальник, – начал Марио, – я служил буфетчиком в 38-м кафе, на проспекте, около церкви… Однажды познакомился с одной девушкой, портнихой…
Нисия снова встала:
– Сеньор, я прошу вас, умоляю…
– Если вы действительно чувствуете себя так плохо, разрешаю вам удалиться.
Нисия направилась к выходу. Оливио успел насмешливым тоном спросить ее:
– Он тоже один из ваших принцев?
– Лучший из всех. Представьте себе, каковы остальные!..
– Черт возьми, вы не женщина, вы трамвай, в котором всегда найдется место еще для одного пассажира!..
Удалявшаяся Нисия не расслышала его слов.
А допрос тянулся медленно. Он продолжался еще несколько часов.
Лампочка
В камере было жарко, как в пекле. Нечем было дышать. По всему помещению распространялось зловоние, от которого выворачивало наизнанку желудок. Здесь было одно-единственное оконце, и то загороженное решеткой. Поэтому в камере темнело очень рано. Вернее, в ней всегда царил полумрак.
В четыре часа пополудни, когда солнце уже покидало окошко, наступала темнота. Насвистывая, приходил тюремщик и поворачивал выключатель – под потолком загоралась двухсотсвечовая лампочка; при ее ярком свете и обстановка камеры и сами заключенные являли собой еще более страшную картину.
В этот вечер, в обычный час, цербер пришел включить свет. Кабан, наблюдавший за ним через решетку, вступил в разговор:
– Дай немного света, приятель, а то здесь весь этот сброд сходит с ума…
Однако лампочка не загоралась. Узники искали глазами стеклянный шарик, подвешенный к потолку, и не видели его. Как бы оправдываясь, тюремщик воскликнул:
– Тьфу ты черт, не зажигается, каналья!
– Ну и дьявол с ней! – равнодушно заметил кабан. В камере было около сорока человек. Некоторые попали сюда накануне, другие несколько раньше, на прошлой неделе, а были и такие, что находились здесь неизвестно с какого времени… Этих уже нельзя было выпускать на свободу: почти голые, с отросшими слипшимися волосами и всклоченными, грязными бородами, скрывавшими черные, давно немытые лица, они выглядели ужасно. Марио не видел их в темноте, но представлял, как они стоят или сидят в самых необычных позах. Нельзя было сделать и шагу, чтобы не наткнуться на соседа. Несчастные, которым нужно было отыскать отхожее место, откуда через верх лилась вода, растекаясь по цементному полу, или те, кто пробирался к крану, чтобы напиться из пригоршни, тратили на это немало времени и сил.
На каждом шагу они на кого-нибудь наступали, и в ответ раздавались стоны и ругань; им угрожали ножом или кинжалом, не замеченным во время обыска в полиции.
Среди последней партии арестованных было много босяков, захваченных в облаве у ночных притонов. В темной камере босяки орали, пели и изрыгали проклятия. И так как никто не мог ни лечь, ни тем более заснуть, то камера в ночные часы превращалась в сумасшедший дом.
Привлеченный диким гулом тюремщик ничего не мог рассмотреть в глазок. Желая узнать, что же происходит, он выкрикнул:
– Кабан!
Ответа не последовало.
– Кабан! Тебя что, удавили?…
Среди рева послышалось что-то, похожее на рычание, и вскоре у решетки появилось чье-то заросшее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26