– Как дела, Бимбо? Сегодня угощаешь кокадой? – бросил ему Просперо.
Бездельник даже не потрудился притвориться и ответил с нескрываемой дерзостью:
– Кончилась ваша лафа, сладкое подгорело!
Помощник комиссара посмотрел на него взглядом, в котором ненависть смешивалась с презрением, и пошел по проспекту, стараясь сохранить свою обычную уверенную походку. Как всегда, остановился на углу, но на этот раз, по обыкновению полюбовавшись носками своих ботинок, поправив галстук и одернув ворот пиджака, неожиданно произнес следующий краткий монолог:
– Просперо Басселино, помощник комиссара, вы скончались! И никто больше не встретит вас здесь или где-нибудь в другом месте. Мир праху вашему!..
После этого, словно самый беззаботный гуляка, пританцовывая, он подал знак проезжавшему мимо такси. Сел и захлопнул за собой дверцу:
– Поезжайте вниз, не помню названия улицы…
Интимная жизнь Просперо Басселино
Просперо вышел из такси на площади у церкви и дальше пошел пешком до известного нам дома, где накануне Сухарь искал Свистуна.
Он вошел в вестибюль, медленно, не торопясь, зажег серебряной зажигалкой сигарету и, выглянув на улицу, осмотрелся по сторонам – обычная предосторожность. Ни одного незнакомого лица, Сузука и Наим, по обыкновению, разговаривают и смеются. Следовательно, за ним никто не следит.
Успокоенный, Просперо поднялся по черной лестнице с железными перилами. На втором этаже вынул ключ и отпер дверь квартиры с прибитой у «перископа» картонкой, на которой было выведено: «Перейра». Затем нерешительно вошел, будто опасаясь встретиться там с кем-нибудь чужим. Немного задержался у порога, всматриваясь в углы и отбрасываемые мебелью тени. Все без изменений… Просперо закрыл за собой дверь и, сделав несколько шагов, остановился у входа во вторую комнату. Прямо перед ним было широкое, всегда запертое, запыленное окно, выходившее на улицу. Его закрывал каркас светящейся рекламы кондитерской, которая находилась в первом этаже; ночью этот рекламный щит мигал, ежесекундно вспыхивая то синим, то красным светом. Не заметив ничего подозрительного, Просперо включил электричество, хотя на улице было еще светло.
В этом сумрачном помещении с диваном, служившим кроватью, и пестрыми безделушками он жил, скрывая то единственное, что являлось предметом его домашних забот, – необыкновенную коллекцию воспоминаний…
Просперо сел на диван, чтобы немного отдохнуть и привести в порядок свои мысли. Его взгляд, скользнув по картинам, изображавшим обнаженных женщин, и гравюрам со сценами инквизиции, остановился на противоположной стене.
Там и находилось то, что было жемчужиной его коллекции. Известно, что преступники любят татуировку или питают слабость к маскам, поясам, курительным трубкам, щипцам для орехов… Некоторые хранят эти вещи для себя, они, собственно, скорее клептоманы, чем профессиональные воры. Уже много лет полиция, сбившись с ног, разыскивала некоего преступника, который со страстью влюбленного воровал шелковые дамские трусики с кружевной отделкой для своей коллекции. Он проводил целые дни, ощупывая их, любуясь, вдыхая исходящий от них запах мускуса…
Просперо, удачливый негодяй, стремился проникнуть в общество людей, которые слыли элегантными. Для этого он, насколько удавалось, скрывал татуировку, украшавшую его руку. Однако не мог избавиться от слабости коллекционировать сувениры, которые заполняли его одинокую жизнь, а в определенные моменты даже облегчали ему бегство от самого себя.
Противоположная стена была обита голубым штофом, по краям висели цветные репродукции, изображавшие голых женщин, а в центре этой экспозиции на позолоченных гвоздиках с загнутой шляпкой, какие обычно употребляются для подвески картин, висели бюстгальтеры – маленькие и аккуратные, какие носят девушки, и большие, широкие – из туалета матрон.
Бюстгальтеры самых разнообразных цветов, оттенков, фасонов, из самых разнообразных тканей, – странные украшения, подвешенные на ленточках и резинках. Одни розовые, другие голубые, третьи белые или палевые. Богатые и нарядные, доступные сеньорам из высшего общества, и простые, какие носят фабричные работницы. Шелковые, кружевные и даже нейлоновые. Каждый из них хранил свой, едва ощутимый аромат и невидимый след какого-то события, свою историю. Просперо собирал эти экспонаты, иногда даже воруя их, на протяжении всей своей жизни преступника. Одни – в ночных клубах, где бывает самое пестрое общество, другие – на квартирах своих любовниц, третьи – в скрытых среди бамбуковых зарослей веселых притонах Санто-Амаро.
Были среди них и такие, которые Просперо, как полицейский чиновник, добывал при допросах. Эти бюстгальтеры, принадлежавшие тем, кого доставляли в полицию из тюрьмы, были измятыми, пропотевшими и нередко со следами крови и слез…
Просперо встал, подошел к этой пестрой выставке, трясущейся рукой снял белый шелковый бюстгальтер, обшитый тонкими кружевами – возможно, последнее приобретение, – благоговейно прижал к груди, задрожал, и лицо его потемнело. После этого церемониала он понюхал бюстгальтер, еще хранивший запах женского тела. Шатаясь, прошептал:
– Нисия! Больше никогда… Больше никогда…
Постарался овладеть собой, повесил на место бюстгальтер, украденный у портнихи, и отошел в сторону, все еще словно находясь в состоянии транса. Сел на диван, взял почерневшую фарфоровую трубку – одну из четырех, висевших на стене, – набил ее золотистым табаком и несколько раз глубоко затянулся; квартира наполнилась благоуханием. После этого, уже несколько успокоившись, погасил трубку и повесил ее на место. И только теперь, казалось, вернулся к действительности.
– Но где же другая шкатулка? Настоящая? – пробормотал он.
Снова задумался.
– В чьих она руках?! Что за дьявольщина!
Возбужденный этими мыслями, он почувствовал прилив энергии. Снял с себя элегантный костюм, замшевые ботинки, бросил в угол шелковую сорочку и дорогие носки. Вышел в соседнюю комнату, аккуратно вынул искусственную челюсть, положил ее в стакан, подошел к умывальнику, наполнил раковину водой, подлил туда из флакона немного йодистой жидкости и умылся. Лицо сразу потемнело. Посмотрел в зеркало – в нем отразилось темно-коричневое, увядшее лицо старика. Загнутый, словно у попугая, нос почти касался острого подбородка. Раскрыв коробку с гримом, он провел клеем по вискам и покрыл их белесым пухом…
Загримировавшись, напялил на свою сверкающую лысину черный берет. Накинул тряпье каштанового цвета, заплатанный на локтях пиджак, натянул толстые носки и старые, разношенные сандалии. Снова посмотрелся в зеркало.
Просперо Басселино преобразился в Жоакима Свистуна.
Скандал
Погасив свет, Свистун вышел из квартиры. В коридоре никого. Он медленно спускался по лестнице, прислушиваясь, не следует ли кто-нибудь за ним.
– Или я раскрою это дело, или им крышка! – проворчал он уже в вестибюле.
Свистун вышел на озаренную солнцем улицу и зашагал к проспекту. Проходя мимо газетного киоска, увидел продавца, прикреплявшего к столбу экземпляр газеты «О минуто», чтобы привлечь внимание прохожих к сенсационной хронике. Жоаким подошел ближе и прочитал крупный заголовок, набранный жирным шрифтом:
«Помощник комиссара полицейского участка Просперо обвиняется в том, что возглавлял банду преступников, похитившую 2500 конто».
И подзаголовок:
«Разоблачитель заключен в тюрьму. Просперо исчез; полиция принимает меры к его розыску (подробности на 6-й странице)».
Это сообщение наделало много шуму. Экземпляры газеты переходили из рук в руки. Делом заинтересовались высшие власти штата Сан-Пауло. Секретарь по делам безопасности пришел в ярость. Директор департамента полиции был вызван к нему для секретной беседы. Вернувшись к себе, бледный как полотно, директор в свою очередь потребовал Галдино, начальника уголовной полиции. Тот уже знал, в чем дело, и явился немедленно, держа под мышкой разбухшую папку с документами.
– Галдино, что это за путаная история с двумя тысячами пятьюстами конто?
Начальник полиции рассказал о деле Себастьяны Алвес, которая, по его словам, в пьяном виде призналась в ограблении, однако, придя в себя, категорически все отрицала. Теперь же, находясь в заключении, она плачет, как ребенок, рвет на себе волосы и бьется головой о стену. Это закоренелая преступница, в электрических приборах тюрьмы не хватило напряжения, чтобы вырвать у нее признание. Она возвращается после пытки обессиленная, покрытая холодным потом, но немая как пень… Рот ее до сих пор закрыт на замок, и никто не может его открыть…
– А что за история с этим Просперо?…
Галдино показал досье главаря шайки, уже давно работавшего в полиции.
– В нашем деле, – сказал Галдино, – нельзя быть слишком брезгливым. Мы вынуждены пользоваться услугами определенного сорта людей, хотя при этом нам и приходится зажимать нос. Правда, когда в таких людях нет больше надобности, мы выбрасываем их на свалку…
Директор департамента удивился подобной философии. Как могло случиться, что преступник, на совести которого немало злодеяний, так легко завоевал расположение полиции, пользовался доверием ее высших чинов и занимал такой ответственный пост?
– Ну и мошенник же он, черт возьми!
Вернувшись к себе, сеньор Галдино велел доставить Марио, который продолжал находиться под арестом. На допросе Марио рассказал, что Просперо был каташо, то есть эксплуатировал труд начинающих воров. Он готов был рассказать и о многом другом, но Галдино прервал его:
– Вы топите своего сообщника потому, что он утаил вашу долю, не так ли?
– Ясное дело, я защищаюсь!
В тот же вечер арестовали Каролу и Сухаря, но Марио не видел их, они были отправлены в тюрьму на улицу Иподромо.
Идя по следу Просперо, агенты полиции появились и в доме Нисии. На уличке возле дома царила суматоха. Представители мебельной фирмы из-за неуплаты по векселю и отсутствия помощника комиссара полиции – он-то и поручился за Нисию – забирали мебель. Рабочие в синих комбинезонах выносили гардероб, кровать, горки и грузили все это на стоящий у двери грузовик.
Один из агентов обратился к Нисии:
– Где этот бандит?
– Какой бандит?
– Просперо.
– Да разве я знаю? Подарил мне эту мебель, а оказывается, не заплатил за нее. Полюбуйтесь-ка!.. Видите, что здесь творится.
– Не беспокойтесь, он вернется.
– Если вернется, я ему покажу…
Нисия схватила щетку и замахнулась, словно собираясь ударить обидчика. Волосы у нее были растрепаны, глаза широко открыты… Все в ней дышало молодостью.
Вскоре агенты вернулись в полицейский участок, где их с нетерпением ждал сеньор Барашо. Дело становилось все более запутанным, и он не на шутку встревожился. За соседним столом уже водворился преемник Просперо, давно не бритый, в очках с простыми стеклами – для большей солидности.
– Кто это? – спросили агенты Домингоса.
– Бимбо… – улыбнулся надзиратель.
– Понятно…
А Бимбо спрашивал у своего шефа:
– Правда ли, сеньор, что вы любите кокаду?
– И не говорите… Я обожаю это лакомство!
– У моей жены ангельские ручки, она готовит такую кокаду, что…
– О, я поздравляю вас с такой супругой.
– Она будет рада видеть вас у себя.
– Передайте доне Нисии, что я ей очень благодарен. С удовольствием навещу ее.
И в кабинете раздался веселый смех двух любителей кокады.
Еще один шарманщик
Макале из газет, по радио и главным образом от всякого рода аферистов, которых сажали и выпускали, узнал обо всем случившемся. Поэтому он больше не заходил в подвал на улице Жозе Кустодио. Из предосторожности он даже близко не подходил к району Жардиндас-Флорес и переселился в другой конец города, где у него не было знакомых.
Как-то под вечер, повернув за угол улицы Газометро, он увидел вдали толпу женщин и детей. До его слуха донеслись звуки шарманки, и он поспешил туда. Что если Свистун, желая сбить с толку полицию, разыскивающую исчезнувшего помощника комиссара, снова ходит со своей шарманкой?
Приблизившись, Макале сразу же увидел, что это не Свистун. Но шарманщик должен был знать Свистуна.
Итальянец в нахлобученной шляпе держал перед собой подпертую палкой, старую, издававшую астматические звуки шарманку. Он крутил ручку, и этот варварский инструмент, хрипя и свистя, выводил вальс «На волнах». Сюда, к шарманщику, спешили румяные толстушки-крестьяночки, приехавшие в город в надежде наняться на фабрику. Каждая хотела узнать, не проживает ли где-нибудь поблизости ее будущий жених. Мулатки с курчавыми волосами и медовыми глазами намеревались прибегнуть к черной магии попугая. Даже элегантные конторщицы, одетые в серые жакеты, и те, правда с недоверчивым видом, подходили к шарманщику.
На шарманке возвышалась зеленая клетка с еще более зеленым попугаем. Когда музыка играла громче, подбадриваемые ею девушки подходили ближе и клали шарманщику в руку с глубоким трауром под ногтями медяк. Тогда он таинственным присвистом и ободряющими словечками заставлял печального попугая вынимать из фарфоровой чашки клочки бумаги с прорицаниями и необходимыми советами. За этот труд владелец птицы давал ей разок клюнуть соблазнительное яблоко, нанизанное на палочку.
Макале подошел к шарманщику и, улучив момент, спросил:
– Дженнаро, где Жоаким?
– Какой еще Джоакино?
– Послушайте, пройдоха! Не вздумайте меня обманывать, иначе будет хуже.
– Тот, который в берете?… Не знаю, не видел.
– Говорят, он в каталажке.
– Какое мое дело? Он уже взрослый, ему даже оспу привили…
Не желая продолжать разговор с негром и будучи убежден, что шарманка – наилучшее средство борьбы с голодом, итальянец с яростью стал накручивать вальс «На волнах» – единственное музыкальное произведение в его репертуаре.
Не попрощавшись, Макале отошел в сторону и затерялся в толпе. Часы Церкви святого Бенто пробили два раза. Бродя по центральным улицам города, Макале нащупал в кармане кой-какую мелочь, оставшуюся после расчета с Базанами, и решил как можно лучше провести остаток дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26