— У меня очень важное дело.
— Отец уже давно не занимается никакими делами.
— Это дело личное. Когда-то он занимался завещанием моего отца. Я тогда говорил с ним. Сейчас вопрос о сумме, завещанной некоему обществу, всплыл вновь, в связи с серьезным правовым конфликтом. Но я не хочу скрывать, что для меня лично это очень важно.
Она покачала головой:
— Я не сомневаюсь, что дело важное. Но все равно — нет.
— Только несколько минут.
— Нет. Я очень сожалею.
Она сделала шаг назад, чтобы закрыть дверь.
— Ваш отец стар. Возможно, он скоро умрет. А я еще молод, но очень вероятно, что и я тоже скоро умру. Потому что у меня рак. И мне будет легче, если он ответит на мои вопросы.
Анна Якоби внимательно посмотрела на него через свои толстые очки. От нее пахло очень крепкими духами, так что даже щекотало в носу.
— Надеюсь, что такими вещами, как смертельная болезнь, не шутят?
— Я могу дать номер телефона моего врача в Буросе.
— Я спрошу отца. Но если он откажется, вам придется уйти.
Она закрыла за собой дверь. В доме по-прежнему слышны были звуки музыки. Стефан ждал. Он уже подумал было, что она не вернется, как Анна появилась на пороге.
— Не больше пятнадцати минут, — сказала она. — Имейте в виду — я засекла время.
Она проводила его в комнату в торце дома. Музыка все еще звучала, хотя громкость убавили. Комната была большая, с голыми стенами, посередине стояла больничная кровать.
— Говорите в левое ухо, — сказала она. — Правым он совсем не слышит.
Она закрыла за собой дверь. В голосе ее чувствовалась усталость и раздражение глухотой отца. Он подошел к постели. Лежащий на ней человек был очень худ, на грани истощения. Чем-то он напоминал Эмиля Веттерстеда. Тоже ждет смерти.
Якоби повернул голову и показал рукой на стоящий у кровати стул.
— Сейчас музыка кончится, — сказал он. — Извините, но я совершенно убежден, что это преступление — начинать разговор под музыку Иоганна Себастьяна.
Стефан сел на стул. Якоби взял пульт и прибавил громкость. Музыка заполнила комнату. Он лежал с закрытыми глазами и слушал.
Когда концерт закончился, он дрожащим пальцем нажал кнопку на пульте и положил его на живот.
— Я скоро умру, — сказал Якоби. — Это большое счастье — жить в эпоху после Баха. Мое личное летоисчисление знает только две исторические эпохи — до Баха и после Баха. Кто-то из поэтов даже написал об этом стихи, забыл его имя. Я удостоен великой милости — провести мои последние дни в обществе его музыки.
Он лег поудобнее.
— Но теперь музыка кончилась, и мы можем говорить. Что вы хотели?
— Меня зовут Стефан Линдман.
— Это мне уже сообщили, — сказал Якоби нетерпеливо. — Я помню вашего отца, я составлял его завещание. Вы же об этом хотели говорить? Но неужели вы думаете, что я помню содержание какого-то завещания? За сорок лет практики я составил не меньше чем тысячу завещаний.
— Там было упомянуто пожертвование в общество «Благо Швеции».
— Что-то такое помню — хоть и не уверен.
— Выяснилось, что это общество — составная часть шведской нацистской организации.
Якоби нервно забарабанил пальцами по одеялу:
— Нацизм умер вместе с Гитлером.
— И тем не менее в Швеции немало людей, передающих средства в эту организацию. Среди них много и молодых людей.
Якоби смотрел на него, не мигая.
— Кто-то собирает марки. Или спичечные этикетки. Ничего необычного в том, что кто-то коллекционирует отброшенные политические идеалы, я не вижу. Люди всегда тратят жизнь на чепуху. Например, бесконечные и ничего не говорящие сериалы — их создатели просто-напросто презирают зрителей, считают их законченными кретинами. Люди таращатся на эти серии и умирают, не досмотрев.
— Мой отец пожертвовал деньги этой организации. Он был нацистом?
— Я знал вашего отца как патриота с развитым национальным сознанием.
— А мать?
— Я ее почти не знал. Она еще жива?
— Умерла.
Якоби раздраженно прокашлялся:
— Зачем вы вообще пришли?
— Чтобы спросить, был ли мой отец нацистом.
— И почему вы решили, что я могу ответить на этот вопрос?
— Сейчас уже не осталось почти никого, кто бы мог на него ответить.
— Я уже ответил. Но мне интересно, почему вы решили меня побеспокоить.
— Я обнаружил его имя в списках членов нацистской организации. Я не знал, что он был нацистом.
— Какие еще списки?
— Я точно не знаю. Но там больше тысячи имен. Многие уже умерли. Но члены их семей продолжают вносить деньги.
— У организации должно быть имя. Как она там называлась? «Благо Швеции»?
— По-видимому, это некое добровольное объединение, но оно явно кому-то подчиняется. Кому — не знаю.
— Где вы нашли эти списки?
— Пока секрет.
— И ваш отец был в этих списках?
— Да.
Якоби облизнул губы. Стефан решил, что он пытается улыбнуться.
— В тридцатые — сороковые годы Швеция была вполне нацистской страной. Нацизм, в частности, был очень популярен среди юристов. Не только великий Бах был немцем. Швеция всегда заимствовала свои идеалы из Германии — литературные, музыкальные, политические. Так было до конца войны. Потом время переменилось, и мы стали черпать свои идеалы в США. Но не надо думать, что, поскольку Гитлер привел свою страну к страшной катастрофе, культ белого сверхчеловека и ненависть к евреям прекратили существование. Все эти идеи по-прежнему живы в сознании поколения, которому вдолбили их еще в юности. Ваш отец принадлежал к этому поколению, а может быть, и мать. И кстати, никто не уверен, что эти теории не возродятся вновь.
Якоби замолчал — говорить ему мешала одышка. Дверь позади Стефана открылась. Анна Якоби принесла отцу стакан воды.
— Время истекло, — сказала она.
Стефан поднялся.
— Вы вполне удовлетворены ответом? — спросил Якоби.
— Пытаюсь понять, — сказал Стефан.
— Дочь сказала, что вы больны.
— У меня рак.
— Неизлечимый?
Якоби задал этот вопрос неожиданно бодрым тоном, как будто его радовала мысль, что смерть — не только удел стариков, проводящих последние дни жизни, слушая Баха.
— Надеюсь, что излечимый.
— Разумеется. Но смерть — это наша тень, мы не можем от нее избавиться. И в один прекрасный миг эта тень превращается в дикого зверя, и скрыться от него мы не можем.
— Надеюсь, что меня вылечат, — повторил Стефан.
— Если нет, предлагаю Баха. Единственное лекарство, которое помогает. Музыка Баха утешает, облегчает боли и придает мужества.
— Спасибо, запомню. Спасибо, что уделили мне время.
Якоби молча закрыл глаза. Стефан и Анна Якоби вышли из комнаты.
— Мне кажется, у него боли, — сказала дочь в прихожей. — Но он не хочет принимать болеутоляющих лекарств. Говорит, что не может слушать музыку, когда у него в голове туман.
— А чем он болен?
— Старость и отчаяние. Ничего больше.
Стефан протянул руку и попрощался.
— Надеюсь, все будет хорошо, — сказала она, — вас вылечат.
Он вернулся к машине, сгибаясь от сильного ветра. Что делать дальше? — спросил он себя. Я побывал у умирающего старика, чтобы спросить, знал ли он, что мой отец был нацистом. Могу, конечно, расспросить сестер — знали ли они. Или, во всяком случае, посмотреть на их реакцию. А дальше? Что мне делать с ответами? Он сидел в машине, не двигаясь. Женщина, преодолевая ветер, толкала детскую коляску. Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду. Вот и все, что у меня есть. Сижу в машине среди вилл под Варбергом. Я никогда сюда не вернусь и скоро забуду, как называлась улица и как выглядел дом.
Он решил позвонить Елене и вытащил телефон. Там было сообщение. Звонил Джузеппе. Он набрал его номер, и Джузеппе сразу взял трубку.
— Ты где? — спросил он.
— В Варберге.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прилично.
— Я только хотел тебе рассказать, что у нас происходит. У тебя есть время?
— Сколько угодно и даже больше.
Джузеппе засмеялся.
— Так не бывает, — сказал он. — А мы немного продвинулись, в основном в вопросе об оружии. В случае Молина использовали целый арсенал — дробовик, патроны со слезоточивым газом, может быть, еще что-то. Их, разумеется, где-то украли. Мы запросили сводку всех краж оружия. По-прежнему неясно, откуда оно взялось, но кое-что прояснилось. Во всяком случае, мы теперь знаем, что при убийстве Андерссона использовалось другое оружие, чем в случае Молина. Техники абсолютно уверены. И тут возникает версия, которую мы не прорабатывали.
— Что их было двое?
— Точно.
— А может быть, все-таки один.
— И так может быть. Но версию отбрасывать нельзя. И еще одна новость: в Сетере поступило заявление о краже оружия. Хозяин неделю отсутствовал, а когда приехал, обнаружил, что дом взломан и оружие исчезло. Это выплыло, когда мы начали интересоваться, не пропадало ли в последнее время огнестрельное оружие. Калибр совпадает с ружьем, из которого убили Андерссона. Но никаких следов вора не нашли.
— А как он взломал виллу? Способ взлома иногда помогает найти вора.
— Очень аккуратно и красиво вскрыл входную дверь. И сейф с оружием. То есть работал профессионал. Не дилетант.
— Ты считаешь, что кто-то украл оружие с определенной целью.
— Примерно так.
Стефан попытался представить себе карту.
— Сетер ведь в Даларне, если я не ошибаюсь?
— Из Авесты и Хедемуры дорога идет через Сетер в Бурленге, а дальше — прямиком на Херьедален.
— Кто-то едет с юга, по дороге раздобывает оружие и направляется прямо к Аврааму Андерссону?
— Наверное, так и было. Но у нас нет мотива. И убийство Андерссона, если это не тот же самый преступник, приобретает совсем иную окраску. В этом случае и в самом деле непонятно — что происходит? Может быть, это только начало, а продолжение следует?
— Думаешь, будут еще насильственные преступления?
Джузеппе коротко засмеялся:
— «Насильственные преступления». Полицейские иногда выражаются довольно странно. Иногда мне кажется, это потому, что преступник всегда на шаг впереди. И он-то говорит вполне понятным языком, не то что мы, мы все время подыскиваем эвфемизмы.
— Ты хочешь сказать, что возможны дальнейшие убийства?
— Проблема в том, что мы этого не можем знать. И если оружие и в самом деле другое, то велика вероятность, что и преступник другой. Ты, кстати, сейчас едешь куда-то?
— Да нет, стою на месте.
— Тогда я продолжаю. Во-первых, собака. Кто ее похитил и отвез в дом Молина? И зачем? Мы ничего не знаем, кроме того, что собаку отвезли на машине. А на самый важный вопрос — зачем? — ответа нет.
— Можно, конечно, подумать, что это такой мрачный юмор.
— Можно подумать и так. Но здесь у нас народ не особенно понимает то, что ты называешь мрачным юмором. Все раздражены и обеспокоены, это ясно видно, когда ходишь по домам и ищешь вероятных свидетелей. Все хотят помочь следствию.
— Странно, что никто ничего не видел.
— Какие-то невнятные сведения мы получили, но ничего реального, ничего такого, что могло бы хоть как-то определить направление поисков.
— Эльза Берггрен?
— Рундстрём привез ее в Эстерсунд и проговорил с ней целый день. Она верна себе — ему сказала то же, что и нам. При своих мерзких воззрениях показания дает очень уверенно. Она не знает, кто убил Молина. Авраама Андерссона она видела только один раз, причем мельком, когда была в гостях у Герберта Молина, а Андерссон заглянул на секунду, проезжая мимо. Мы даже обыскали ее дом в поисках оружия, но ничего не нашли. Я думаю, она сказала бы нам, если бы беспокоилась, что и до нее кто-то доберется.
В трубке затрещало. Стефан успел несколько раз крикнуть «Алло!», прежде чем вновь возник голос Джузеппе.
— Все это, похоже, займет много времени, и это меня бесит.
— Нашлись какие-то связи между Молином и Андерссоном?
— Копаем. Но жена Андерссона сказала, что слышала имя Молина всего один раз — он упомянул его как соседа. Как упомянул бы любого. И особых причин не верить ей нет. Дальше мы пока не продвинулись.
— А дневник?
— Что ты имеешь в виду?
— Путешествие в Шотландию. Человек с инициалом «М».
— Я не пойму, почему это так важно.
— Я просто спрашиваю.
Джузеппе вдруг сильно чихнул прямо в трубку. Стефан отодвинул от уха телефон, как будто существовал риск переноса заразы с радиоволнами.
— Обычная осенняя простуда. Всегда в это время.
Стефан глубоко вдохнул и рассказал о поездке в Кальмар и на Эланд. Он, разумеется, умолчал о ночном визите в квартиру Веттерстеда, но рассказал о его нацистских взглядах.
Когда он закончил, последовала долгая пауза. Он даже подумал, что разговор прервался.
— Я предложу Рундстрёму связаться с центральным полицейским управлением, — наконец сказал Джузеппе. — Там есть специальный отдел по борьбе с нацистскими и террористическими группировками. Мне трудно представить, чтобы эти бритоголовые сопляки были как-то причастны к тому, что случилось. Но абсолютной уверенности, понятно, нет.
Стефан сказал, что это, по его мнению, очень разумно, и они попрощались. Он вдруг захотел есть, поехал в центр Варберга и зашел в маленький ресторанчик. Вернувшись к машине, он обнаружил, что она вскрыта. Первым делом он схватился за куртку — телефон был на месте. Зато приемник был выдран с мясом. Центральный замок также был сломан. Он чертыхнулся и сел в машину, кипя от злости. Надо бы заехать в полицию и заявить о краже. Он, конечно, знал, что вора никогда не поймают и что самое большее, чего он может добиться, — вялого бюрократического интереса. Полицейские чины всюду одинаковы. К тому же он вспомнил, что, по условиям страховой компании, сумма, выплачиваемая им самим в страховом случае, так называемый «собственный риск», настолько велика, что дешевле будет купить новый приемник. Оставался только центральный замок. У него, на счастье, был приятель, который помогал полицейским ремонтировать машины в частном порядке. Все, никаких заявлений в полицию. Давно прошло то время, когда по каждой автомобильной краже начиналось следствие.
Он выехал из города и свернул на Бурос. Ветер был настолько силен, что порывы его ощущались даже в машине. Пейзаж за окном был серым и пустынным. Зима все ближе, подумал он. И девятнадцатое ноября тоже. Он очень хотел бы, чтобы оставшиеся дни просто исчезли и он мог бы начать лечение завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52