Установка сантехники, советую всем
Тополя «Красный газ», «Чужое лицо», «Охота за русской мафией», «Игра в кино», «Московский полет» и книгами «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь»?
2) Есть ли сходные художественные особенности между сочинениями Ф. Незнанского «Ярмарка в Сокольниках», «Ночные волки», «Ошибка президента», «Синдикат киллеров», «Частное расследование» и книгами «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь»?
3) Являются ли литературные произведения «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь» результатом совместного творческого труда Э. Тополя и Ф. Незнанского либо они написаны одним из этих лиц?
Прежде чем обратиться непосредственно к сопоставительному анализу указанных выше произведений, имеет смысл высказать ряд предварительных соображений, касающихся существа и методики проводимого исследования.
В текстологической науке (это одна из отраслей литературоведения) существует многолетняя практика атрибутирования, т.е. установления авторства анонимных или спорных в плане авторской принадлежности текстов. Атрибуция обычно делается на основе анализа языка, стиля и художественных особенностей произведения. При этом анализируемое произведение условно подразделяется на отдельные структурные элементы. Выделяется, например, пласт текста, представляющий собой речь повествователя, либо анализируются особенности сюжетного развития. Одновременно рассматривается своеобразие главных героев, устанавливается их типология. Еще один уровень исследования - особенности конфликта и т.д. и т.п. По этим параметрам и проводится сопоставительный анализ.
Ввиду того, что рассмотрение всех перечисленных книг под указанным выше углом зрения значительно превысило бы размеры заключения, я счел возможным сосредоточиться преимущественно (наряду, разумеется, с произведениями группы А) на книгах Фридриха Незнанского - «Ночные волки», «Ярмарка в Сокольниках» и «Частное расследование» и Эдуарда Тополя - «Красный газ», «Чужое лицо» и «Игра в кино». В качестве исходной точки были взяты книги группы А, т.е. именно те, которые оказались предметом судебного разбирательства. Каковы же их художественно-структурные особенности?
В «Журналисте для Брежнева» и в «Красной площади», несмотря на то что каждое из них посвящено своей теме, есть немало общего, типологически сходного. И в том и в другом произведениях, написанных, кстати, опытной писательской рукой, бросается в глаза весьма своеобразный принцип построения. Их главный герой - следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Игорь Шамраев, человек деятельный, инициативный, профессиональный, оказывается вовлеченным в ситуацию, за которой стоит большая политика. Сюжет книги строится таким образом, чтобы провести и подчеркнуть мысль о всевластности, вседозволенности и безжалостности машины под названием «Большая государственная политика». Описание расследования чисто уголовного преступления (а в каждой из этих книг есть свой уголовный казус) не является для автора (или авторов?!) самоцелью. Оно - лишь средство для того, чтобы перенести действие на более высокие этажи социальной жизни, что, в свою очередь, позволяет подвести читателя к более масштабным обобщениям. Запомним этот принцип: он весьма и весьма существен для композиции и сюжетного развития обеих книг - и «Журналиста для Брежнева», и «Красной площади».
Посмотрим теперь на главных персонажей этих произведений. За описанием поступков и размышлений журналиста Белкина (из «Журналиста для Брежнева»), следователя Шамраева (он - одна из ключевых фигур в обеих книгах), их друзей и коллег нетрудно почувствовать авторское благорасположение. Но не только их честностью и профессионализмом объясняются авторские симпатии. Вглядываясь в их характер, замечаешь черты, которые, думается, являются ключевыми. Эти персонажи - неординарные и, несмотря на присущее им жесткое реалистическое отношение к жизни, по-своему романтически настроенные люди. Они оказываются способными на непредсказуемые поступки, не укладывающиеся в схему обычной житейской логики. Запомним и эту весьма и весьма существенную особенность мироощущения и поведения этих героев.
При этом следует учитывать, что положительные персонажи (из книг группы А) - люди глубоко и тонко чувствующие, способные к самоанализу, к напряженной духовной работе. Вот, например, как показано в «Журналисте для Брежнева» внутреннее состояние Белкина, сумевшего ускользнуть после того, как он попал в неприятную историю, от бдительной опеки бакинской милиции: «…тут - никого. Море, песок, солнце. Нежная и плотная прохлада подводного мира, куда я ныряю, вооруженный ружьем для подводной охоты. О, если бы я мог вообще переселиться, эмигрировать в этот подводный, изумрудно-коралловый, с желтыми цветами и серебряными рыбами мир! Плюнуть на газеты, гонорары, поездку в Вену и уйти под воду, вернуться к жизни наших предков, перейти в мир, где нет власти, милиции, Морального кодекса строителя коммунизма и очереди за колбасой! Здесь, под водой, свои сады, свое солнце, своя натуральная жизнь… Мне, одному из лучших журналистов страны, представителю центральной всесоюзной газеты, какой-то вшивый провинциальный капитан милиции дал по морде и какие-то болваны милиционеры били по печени, по сердцу и затем назавтра заткнули рот лживым извинением и детским лермонтовским стишком. На кой мне ваша свобода, если я должен молчать? Разве это свобода?..
Боже мой, почему я не пошел на геофак, как треть нашего класса, как пятьдесят процентов нашего географического кружка при Дворце пионеров? Работал бы геологом или гляциологом в горах, в тайге, в тундре - на кой мне хрен талант журналиста, если я должен молчать как рыба?»
Весьма важной особенностью композиции романа «Журналист для Брежнева» является перенос действия в другую национальную среду. Приметы и обычаи жизни Азербайджана описаны с большим знанием дела. Чувствуется, что автор (или - авторы) знает эту жизнь не понаслышке или по рассказам побывавших там людей. В плотной ткани повествования обоих романов заметно присутствие личного авторского опыта и личных авторских переживаний. Итак, запомним еще два структурных элемента рассматриваемых книг - действие переносится в инонациональную среду, в изображении которой есть полнота и свобода, которых можно достичь лишь в тех случаях, когда за ними стоит лично пережитое и выстраданное.
Значительную часть текста обеих книг составляет авторская речь, непосредственно авторское повествование. Каковы же ее отличительные признаки? Уже говорилось, что книги написаны уверенной писательской рукой. Повествование в «Журналисте для Брежнева» и в «Красной площади» ведется от первого лица, что при наличии острого сюжетного действия ограничивает возможности авторской речи. И тем не менее она свободная, раскованная и в то же время крайне экономная.
Вот, к примеру, как «сочно» описаны в «Красной площади» так называемые следственные действия Шамраева: «…я мысленно очертил себе квадрат снега и приказал Саше опустить передок машины и посветить мне. И вслед за этим я, к Сашиному удивлению, стал рыться там голыми руками в снегу.
Очень скоро руки замерзли, и я уже клял себя за эту поспешность. Конечно, все это можно было сделать завтра и куда профессиональней: вызвать роту солдат и просеять тут снег… Желтые пятна окон соседних домов дразнили меня всплесками домашнего смеха, мерцанием телевизионных экранов и громкой музыкой. Там, в приятном тепле нестандартно-барских квартир этих новых многоэтажных домов, построенных на тихой улице Качалова специально для правительственной и научной элиты, люди пили чай и вино, слушали музыку, гуляли на свадьбе или смотрели по телевизору очередную серию военного детектива «Семнадцать мгновений весны» с Тихоновым в главной роли. А я, как последний дворник, копался в снегу у них под окнами. Но чем больше я злился (на кого? на самого себя?), тем упрямей запускал окоченевшие красные уже руки в снег и шарил там… Лишь когда сердце уже забирало от мороза, я выдергивал руки, отогревал их дыханием, а потом заставлял себя снова шарить в этом снегу. Сверху-то он был мягкий, свежий, но дальше, под сегодняшним слоем, был уже слой вчерашний, почти слежавшийся, а мне-то нужно было добраться еще ниже. И я уже точно знал, что это глупость, что рано или поздно я наткнусь на какую-нибудь корягу, железяку или разбитую бутылку и пораню себе руки, тем все и кончится на сегодня. Ноги давно промокли от набившегося в туфли снега, намокли и штанины брюк, и рукава пальто, пиджака и рубахи - не закатал их, конечно, по глупости, но, когда я собрался сдаться и плюнуть на это дело, - именно в этот момент левая рука, не веря самой себе, вдруг ощутила меж растопыренными указательным и безымянным пальцами нечто гладко-металлическое и холодно-скользкое. Пуля! Я вытащил ее так, как она мне попалась, - зажав растопыренными окоченевшими пальцами. Вытащил и чуть снова не уронил, потому что пальцы правой руки, которыми я хотел перехватить пулю за ее сплющенное свинцовое рыло, уже не слушались меня, не сгибались. Так, даже не осмотрев пулю, я сунул ее вместе с левой рукой в карман и быстро, теперь уже как мог быстро, почти бегом ринулся со двора в дом. Не потому, что спешил осмотреть эту пулю, а просто потому, что замерз до поджилок».
А вот как рассказывает о своей командировке журналист Белкин (из романа «Журналист для Брежнева»), побывавший в южном Узбекистане: «Внизу, под нами, зеленым ковром лежали хлопковые плантации, изрезанные огромными ярко-красными лоскутами маковых полей. Начало мая - самое время цветения маков, и потому ало-багровые маковые поля уходили вверх, по склонам гор, словно пламя взбегало в горы на высоту двух тысяч метров, и только белая черта вечного снежного покрова останавливала этот пожар. Я не знаю, что больше приносит доход местным колхозам - огромные хлопковые плантации в долинах или эти горные лоскуты полей опиумного мака, который здесь выращивают для медицинской промышленности. Конечно, я наслушался тут самых фантастических историй о контрабандистах-афганцах, которые якобы приходят из Афганистана за опиумом по тайным горным тропам, и, если бы я лично не написал в свое время серию очерков о пограничниках и не знал, как тщательно охраняется действительно каждый клочок земли на границе, я, думаю, смог бы поверить в эти бредни».
Итак, выше была сделана попытка очертить круг важнейших структурных особенностей книг «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь». Теперь имеет смысл сопоставить их, эти особенности, с теми принципами повествования, на которых построены книги Эдуарда Тополя и Фридриха Незнанского. Возьмем для начала романы первого автора (книги группы Б).
Действие в «Красном газе» Эдуарда Тополя начинается с описания побега из лагеря трех заключенных - события в масштабах страны, безусловно, мелкого. Автор, однако, сумел из этой довольно-таки банальной истории извлечь максимум. В развитии сюжета расследование обстоятельств побега переплетается с политическими играми представителей верховной власти. Идиотизм позиции властных структур, по существу, провоцирует восстание ненцев - местного населения, борющегося против варварской эксплуатации природных богатств их края и нивелирования под предлогом приобщения к цивилизации их национального самосознания. В результате оказывается сорванным эпохальное событие века - торжественное открытие газопровода «Уренгой - Европа».
Нечто подобное происходит и в романе «Чужое лицо». Прибывший в Москву из США, куда занесли его волны эмиграции, некто Ставинский волею судеб, а на самом деле - волею писательской фантазии, оказывается в эпицентре вооруженного противостояния двух социальных систем. И мы понимаем, что перенос действия в более высокие сферы политической жизни - далеко не случайный момент в ходе сюжетного развития. Это существеннейший элемент авторского замысла.
Эта особенность композиции романов Эдуарда Тополя - стремление не замыкаться в рамках рядового факта, отдельного эпизода, а, напротив, соединить их событиями большого масштаба, большой государственной политики - типологически близка принципам построения книг «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь», о чем уже выше шла речь.
Нельзя не заметить сходства между романами Эдуарда Тополя и книгами группы А - в отношении включения в повествование инонационального материала и характера его изображения. И в «Журналисте для Брежнева», и в «Красном газе» быт и нравы других народов России подаются не просто как украшающий основное действие национальный орнамент. О судьбе ненцев Эдуард Тополь пишет с болью и состраданием. Их жизнь для него - тема, глубоко прочувствованная.
Главный положительный персонаж романа «Красный газ» - следователь Анна Ковина также вполне укладывается в ту типологическую схему положительных героев, о которой говорилось выше применительно к произведениям группы А: человек смелый, временами жесткий, хорошо знающий, что такое жизнь, но в то же время способный к неожиданным, неординарным поступкам. Душа ее тронута житейским прагматизмом, но тем не менее в глубине ее живет юношеская вера в силу добра и справедливости.
Близки по своей стилистике и пласты авторской речи в романах группы А и в «Красном газе». Вот, например, как описывает Эдуард Тополь поистине «марсианскую картину» построенного в далеком Уренгое газопровода, наблюдаемую Анной Ковиной из вертолета: «Километров через пятнадцать - двадцать нити газопроводов стали разбегаться в разные стороны тундры, а сама тундра побелела - чем дальше, тем белей и безжизненней, с пятнами гнилой желтизны в редких блюдцах промерзших болот и синими ледяными излуками замерзших тундровых речушек. Порой на окраине этого голого снежного блюда возникали контуры какого-нибудь поселка нефтяников, вышка бурильного станка, конуса чумов ненецкого стойбища, заиндевевший шнурок нити газопровода или бегущие по тундре оленьи нарты ненцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
2) Есть ли сходные художественные особенности между сочинениями Ф. Незнанского «Ярмарка в Сокольниках», «Ночные волки», «Ошибка президента», «Синдикат киллеров», «Частное расследование» и книгами «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь»?
3) Являются ли литературные произведения «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь» результатом совместного творческого труда Э. Тополя и Ф. Незнанского либо они написаны одним из этих лиц?
Прежде чем обратиться непосредственно к сопоставительному анализу указанных выше произведений, имеет смысл высказать ряд предварительных соображений, касающихся существа и методики проводимого исследования.
В текстологической науке (это одна из отраслей литературоведения) существует многолетняя практика атрибутирования, т.е. установления авторства анонимных или спорных в плане авторской принадлежности текстов. Атрибуция обычно делается на основе анализа языка, стиля и художественных особенностей произведения. При этом анализируемое произведение условно подразделяется на отдельные структурные элементы. Выделяется, например, пласт текста, представляющий собой речь повествователя, либо анализируются особенности сюжетного развития. Одновременно рассматривается своеобразие главных героев, устанавливается их типология. Еще один уровень исследования - особенности конфликта и т.д. и т.п. По этим параметрам и проводится сопоставительный анализ.
Ввиду того, что рассмотрение всех перечисленных книг под указанным выше углом зрения значительно превысило бы размеры заключения, я счел возможным сосредоточиться преимущественно (наряду, разумеется, с произведениями группы А) на книгах Фридриха Незнанского - «Ночные волки», «Ярмарка в Сокольниках» и «Частное расследование» и Эдуарда Тополя - «Красный газ», «Чужое лицо» и «Игра в кино». В качестве исходной точки были взяты книги группы А, т.е. именно те, которые оказались предметом судебного разбирательства. Каковы же их художественно-структурные особенности?
В «Журналисте для Брежнева» и в «Красной площади», несмотря на то что каждое из них посвящено своей теме, есть немало общего, типологически сходного. И в том и в другом произведениях, написанных, кстати, опытной писательской рукой, бросается в глаза весьма своеобразный принцип построения. Их главный герой - следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР Игорь Шамраев, человек деятельный, инициативный, профессиональный, оказывается вовлеченным в ситуацию, за которой стоит большая политика. Сюжет книги строится таким образом, чтобы провести и подчеркнуть мысль о всевластности, вседозволенности и безжалостности машины под названием «Большая государственная политика». Описание расследования чисто уголовного преступления (а в каждой из этих книг есть свой уголовный казус) не является для автора (или авторов?!) самоцелью. Оно - лишь средство для того, чтобы перенести действие на более высокие этажи социальной жизни, что, в свою очередь, позволяет подвести читателя к более масштабным обобщениям. Запомним этот принцип: он весьма и весьма существен для композиции и сюжетного развития обеих книг - и «Журналиста для Брежнева», и «Красной площади».
Посмотрим теперь на главных персонажей этих произведений. За описанием поступков и размышлений журналиста Белкина (из «Журналиста для Брежнева»), следователя Шамраева (он - одна из ключевых фигур в обеих книгах), их друзей и коллег нетрудно почувствовать авторское благорасположение. Но не только их честностью и профессионализмом объясняются авторские симпатии. Вглядываясь в их характер, замечаешь черты, которые, думается, являются ключевыми. Эти персонажи - неординарные и, несмотря на присущее им жесткое реалистическое отношение к жизни, по-своему романтически настроенные люди. Они оказываются способными на непредсказуемые поступки, не укладывающиеся в схему обычной житейской логики. Запомним и эту весьма и весьма существенную особенность мироощущения и поведения этих героев.
При этом следует учитывать, что положительные персонажи (из книг группы А) - люди глубоко и тонко чувствующие, способные к самоанализу, к напряженной духовной работе. Вот, например, как показано в «Журналисте для Брежнева» внутреннее состояние Белкина, сумевшего ускользнуть после того, как он попал в неприятную историю, от бдительной опеки бакинской милиции: «…тут - никого. Море, песок, солнце. Нежная и плотная прохлада подводного мира, куда я ныряю, вооруженный ружьем для подводной охоты. О, если бы я мог вообще переселиться, эмигрировать в этот подводный, изумрудно-коралловый, с желтыми цветами и серебряными рыбами мир! Плюнуть на газеты, гонорары, поездку в Вену и уйти под воду, вернуться к жизни наших предков, перейти в мир, где нет власти, милиции, Морального кодекса строителя коммунизма и очереди за колбасой! Здесь, под водой, свои сады, свое солнце, своя натуральная жизнь… Мне, одному из лучших журналистов страны, представителю центральной всесоюзной газеты, какой-то вшивый провинциальный капитан милиции дал по морде и какие-то болваны милиционеры били по печени, по сердцу и затем назавтра заткнули рот лживым извинением и детским лермонтовским стишком. На кой мне ваша свобода, если я должен молчать? Разве это свобода?..
Боже мой, почему я не пошел на геофак, как треть нашего класса, как пятьдесят процентов нашего географического кружка при Дворце пионеров? Работал бы геологом или гляциологом в горах, в тайге, в тундре - на кой мне хрен талант журналиста, если я должен молчать как рыба?»
Весьма важной особенностью композиции романа «Журналист для Брежнева» является перенос действия в другую национальную среду. Приметы и обычаи жизни Азербайджана описаны с большим знанием дела. Чувствуется, что автор (или - авторы) знает эту жизнь не понаслышке или по рассказам побывавших там людей. В плотной ткани повествования обоих романов заметно присутствие личного авторского опыта и личных авторских переживаний. Итак, запомним еще два структурных элемента рассматриваемых книг - действие переносится в инонациональную среду, в изображении которой есть полнота и свобода, которых можно достичь лишь в тех случаях, когда за ними стоит лично пережитое и выстраданное.
Значительную часть текста обеих книг составляет авторская речь, непосредственно авторское повествование. Каковы же ее отличительные признаки? Уже говорилось, что книги написаны уверенной писательской рукой. Повествование в «Журналисте для Брежнева» и в «Красной площади» ведется от первого лица, что при наличии острого сюжетного действия ограничивает возможности авторской речи. И тем не менее она свободная, раскованная и в то же время крайне экономная.
Вот, к примеру, как «сочно» описаны в «Красной площади» так называемые следственные действия Шамраева: «…я мысленно очертил себе квадрат снега и приказал Саше опустить передок машины и посветить мне. И вслед за этим я, к Сашиному удивлению, стал рыться там голыми руками в снегу.
Очень скоро руки замерзли, и я уже клял себя за эту поспешность. Конечно, все это можно было сделать завтра и куда профессиональней: вызвать роту солдат и просеять тут снег… Желтые пятна окон соседних домов дразнили меня всплесками домашнего смеха, мерцанием телевизионных экранов и громкой музыкой. Там, в приятном тепле нестандартно-барских квартир этих новых многоэтажных домов, построенных на тихой улице Качалова специально для правительственной и научной элиты, люди пили чай и вино, слушали музыку, гуляли на свадьбе или смотрели по телевизору очередную серию военного детектива «Семнадцать мгновений весны» с Тихоновым в главной роли. А я, как последний дворник, копался в снегу у них под окнами. Но чем больше я злился (на кого? на самого себя?), тем упрямей запускал окоченевшие красные уже руки в снег и шарил там… Лишь когда сердце уже забирало от мороза, я выдергивал руки, отогревал их дыханием, а потом заставлял себя снова шарить в этом снегу. Сверху-то он был мягкий, свежий, но дальше, под сегодняшним слоем, был уже слой вчерашний, почти слежавшийся, а мне-то нужно было добраться еще ниже. И я уже точно знал, что это глупость, что рано или поздно я наткнусь на какую-нибудь корягу, железяку или разбитую бутылку и пораню себе руки, тем все и кончится на сегодня. Ноги давно промокли от набившегося в туфли снега, намокли и штанины брюк, и рукава пальто, пиджака и рубахи - не закатал их, конечно, по глупости, но, когда я собрался сдаться и плюнуть на это дело, - именно в этот момент левая рука, не веря самой себе, вдруг ощутила меж растопыренными указательным и безымянным пальцами нечто гладко-металлическое и холодно-скользкое. Пуля! Я вытащил ее так, как она мне попалась, - зажав растопыренными окоченевшими пальцами. Вытащил и чуть снова не уронил, потому что пальцы правой руки, которыми я хотел перехватить пулю за ее сплющенное свинцовое рыло, уже не слушались меня, не сгибались. Так, даже не осмотрев пулю, я сунул ее вместе с левой рукой в карман и быстро, теперь уже как мог быстро, почти бегом ринулся со двора в дом. Не потому, что спешил осмотреть эту пулю, а просто потому, что замерз до поджилок».
А вот как рассказывает о своей командировке журналист Белкин (из романа «Журналист для Брежнева»), побывавший в южном Узбекистане: «Внизу, под нами, зеленым ковром лежали хлопковые плантации, изрезанные огромными ярко-красными лоскутами маковых полей. Начало мая - самое время цветения маков, и потому ало-багровые маковые поля уходили вверх, по склонам гор, словно пламя взбегало в горы на высоту двух тысяч метров, и только белая черта вечного снежного покрова останавливала этот пожар. Я не знаю, что больше приносит доход местным колхозам - огромные хлопковые плантации в долинах или эти горные лоскуты полей опиумного мака, который здесь выращивают для медицинской промышленности. Конечно, я наслушался тут самых фантастических историй о контрабандистах-афганцах, которые якобы приходят из Афганистана за опиумом по тайным горным тропам, и, если бы я лично не написал в свое время серию очерков о пограничниках и не знал, как тщательно охраняется действительно каждый клочок земли на границе, я, думаю, смог бы поверить в эти бредни».
Итак, выше была сделана попытка очертить круг важнейших структурных особенностей книг «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь». Теперь имеет смысл сопоставить их, эти особенности, с теми принципами повествования, на которых построены книги Эдуарда Тополя и Фридриха Незнанского. Возьмем для начала романы первого автора (книги группы Б).
Действие в «Красном газе» Эдуарда Тополя начинается с описания побега из лагеря трех заключенных - события в масштабах страны, безусловно, мелкого. Автор, однако, сумел из этой довольно-таки банальной истории извлечь максимум. В развитии сюжета расследование обстоятельств побега переплетается с политическими играми представителей верховной власти. Идиотизм позиции властных структур, по существу, провоцирует восстание ненцев - местного населения, борющегося против варварской эксплуатации природных богатств их края и нивелирования под предлогом приобщения к цивилизации их национального самосознания. В результате оказывается сорванным эпохальное событие века - торжественное открытие газопровода «Уренгой - Европа».
Нечто подобное происходит и в романе «Чужое лицо». Прибывший в Москву из США, куда занесли его волны эмиграции, некто Ставинский волею судеб, а на самом деле - волею писательской фантазии, оказывается в эпицентре вооруженного противостояния двух социальных систем. И мы понимаем, что перенос действия в более высокие сферы политической жизни - далеко не случайный момент в ходе сюжетного развития. Это существеннейший элемент авторского замысла.
Эта особенность композиции романов Эдуарда Тополя - стремление не замыкаться в рамках рядового факта, отдельного эпизода, а, напротив, соединить их событиями большого масштаба, большой государственной политики - типологически близка принципам построения книг «Журналист для Брежнева» и «Красная площадь», о чем уже выше шла речь.
Нельзя не заметить сходства между романами Эдуарда Тополя и книгами группы А - в отношении включения в повествование инонационального материала и характера его изображения. И в «Журналисте для Брежнева», и в «Красном газе» быт и нравы других народов России подаются не просто как украшающий основное действие национальный орнамент. О судьбе ненцев Эдуард Тополь пишет с болью и состраданием. Их жизнь для него - тема, глубоко прочувствованная.
Главный положительный персонаж романа «Красный газ» - следователь Анна Ковина также вполне укладывается в ту типологическую схему положительных героев, о которой говорилось выше применительно к произведениям группы А: человек смелый, временами жесткий, хорошо знающий, что такое жизнь, но в то же время способный к неожиданным, неординарным поступкам. Душа ее тронута житейским прагматизмом, но тем не менее в глубине ее живет юношеская вера в силу добра и справедливости.
Близки по своей стилистике и пласты авторской речи в романах группы А и в «Красном газе». Вот, например, как описывает Эдуард Тополь поистине «марсианскую картину» построенного в далеком Уренгое газопровода, наблюдаемую Анной Ковиной из вертолета: «Километров через пятнадцать - двадцать нити газопроводов стали разбегаться в разные стороны тундры, а сама тундра побелела - чем дальше, тем белей и безжизненней, с пятнами гнилой желтизны в редких блюдцах промерзших болот и синими ледяными излуками замерзших тундровых речушек. Порой на окраине этого голого снежного блюда возникали контуры какого-нибудь поселка нефтяников, вышка бурильного станка, конуса чумов ненецкого стойбища, заиндевевший шнурок нити газопровода или бегущие по тундре оленьи нарты ненцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57