Немногие из ребят решались драться с Махкой; она любила причинять боль.
– Ты же обещала, что скажешь. Обещала! А теперь говоришь со мной так, будто ты взрослая женщина.
– А я и есть взрослая женщина.
– Но посмотреть на тебя, ты все такая же, как была, – презрительно фыркнула Махка. – Только что расчесала волосы на пряди. С ними ты похожа на Ригантону.
– Я никогда не буду похожа на Ригантону; я – это я, – заявила Эпона.
– Теперь ты не моя прежняя подруга Эпона, – сказала Махка. – Я знаю, что все изменится. Ты не будешь играть со мной больше, целыми днями будешь сидеть за ткацким станком и болтать о полотне и поддержании огня в очаге. Мы никогда не будем больше бегать с тобой наперегонки.
– Я не стану делать ничего, что мне не по душе, – запальчиво ответила Эпона. – И смогу бегать с тобой наперегонки, если захочу; я свободная женщина, принадлежащая к кельтскому племени.
– Тогда побежали. – Махка вскочила. – Мы заберем с собой Алатора, еще кое-кого и побежим вокруг деревни.
Эпона умирала от желания принять этот вызов. Мчаться, улыбаясь, по узкой тропе, утоптанной до гладкости соревнующимися бегунами.
Но это означало, что ей придется пойти на уступку, и Махка одержит над ней верх, не дав ей похвастаться своим новым положением.
Она провела краем ладони по глазам.
– Нет, я не могу, – сказала она подруге. – Я иду в пекарню.
– Ты идешь туда по своему желанию?
Эпона встала, сделав вид, будто спешит.
– Да. Ты только подумай, Махка, я первая попробую свежевыпеченный хлеб. А потом я, может быть, и побегаю с тобой. Если мне захочется. – Она выпрямила плечи и пошла вверх по склону к пекарне, стараясь убедить себя, что ее в самом деле привлекает эта работа.
Она не предполагала, что переход от одной жизни к другой может оказаться столь трудным. Так, должно быть, чувствуют себя умершие, перешедшие в новый мир, но все еще оглядывающиеся через плечо на старый, оставленный ими.
Она твердой походкой зашагала через деревню, напоминая себе, как нетерпеливо ждала наступления этого дня. Ее внимание привлек свет, струившийся из кузни Гоиббана, и она вспомнила, почему именно так стремилась стать женщиной.
Причиной был Гоиббан. Искуснейший кузнец кельтов.
Она повернула в сторону от пекарни.
Гоиббан был искусен в обработке меди и бронзы; к тому же еще молодым человеком он создал особые приемы для ковки звездного металла. Этот металл находили лишь в небольших количествах, в слитках чистого железа, которые, как полагали кельты, упали со звезд. Этот металл использовался для изготовления украшений. Но потом рудокопы обнаружили, что залежи этой руды, как залежи меди или олова, попадаются во многих местах. Кузнецы безуспешно пытались извлечь из руды в достаточных количествах этот необычайно прочный металл, с тем чтобы использовать его для выделки орудий труда и оружия.
Пытался разрешить эту задачу и Гоиббан. Он знал, что старые плавильни меди не могут дать высокой температуры, поэтому он укладывал в обложенные камнями ямы попеременно слои древесного угля и слои размельченной руды; усердно работая мехами, он достигал необходимой высокой температуры для плавки руды и извлечения духа звездного металла в его истинном виде. Получаемую пористую массу надо было, не давая ей остыть, отковывать, вплоть до исчезновения вкрапленных в нее примесей, мелких духов, вредных для прочности металла. Конечным результатом всех этих трудов был брус, вполне пригодный для обработки на наковальне.
Выплавке звездного металла Гоиббан обучил своих подмастерьев: все они умели подготавливать руду, пользоваться изготовленными из козьей шкуры мехами и поддувалом, которые помогали поддерживать ровную температуру. Сам же Гоиббан работал лишь молотом и зубилом, создавая исключительно прочные орудия труда и оружие вместо старых, бронзовых, и придумывал все новое и новое применение для звездного металла.
Его слава уже распространилась далеко за Голубые горы. Обычно вокруг кузни толпились восхищенные ребятишки; отпихивая друг друга, они стремились протолкнуться на место, откуда можно было хорошо видеть кузнеца, бьющего тяжелым молотом по наковальне. Каждый раз, когда при очередном ударе сыпались искры, они дружно охали и ахали. Не было зрелища более захватывающего, чем наблюдать, как Гоиббан поворачивает щипцами раскаленный добела брусок, превращая его в топор или ось. Только Кернуннос внушал детям больший трепет. Но жрец внушал им сильный страх, тогда как кузнец относился к ним с добротой и терпением, лишь бы они не мешали его работе. Гоиббан пользовался величайшим почетом в деревне – и до сих пор был еще холост.
Кое-кто нашептывал, будто дух Гоиббана заключил брачный союз с духом звездного металла и поэтому он не женится на земной женщине, ибо дух металла не потерпит никакого соперничества. Сам Гоиббан однажды сказал – эти его слова повторялись в каждом доме: «Золото – драгоценный металл, медь – гибкий металл. Но звездный металл, железо, не имеет себе равных. Раскаленный, он мягок и податлив, будто женщина; холодный, он тверд и несгибаем, будто воин. Ничто не заслуживает такой к себе любви, как железо».
Вопреки этому, а может быть, именно поэтому многие женщины, соперничая с железом, домогались любви кузнеца. Если это были замужние женщины, мужья обычно поддерживали их, ибо любовь кузнеца сулила семье почет, а его сын мог унаследовать дар своего отца.
В это яркое весеннее утро Гоиббан изготавливал оси для телег Квелона, обладателя стада волов. Работа шла медленно. Выступая крупными каплями на лбу кузнеца, пот, сливаясь в тоненькую струйку, сбегал по носу, а затем капал вниз, словно тающая сосулька. Новый подмастерье недостаточно хорошо очистил железо от шлаков, и Гоиббан отправил бы его на переплавку, если бы его не торопил Квелон. Скоро перевалы очистятся от снега, и нагруженные дополна солью телеги отправятся на юг.
Гоиббан весь ушел в работу и не обращал никакого внимания на толпу, как обычно собравшуюся возле кузни. Не заметил он, как люди расступились, пропуская Эпону. Он даже не услышал, как она позвала его. Тогда она окликнула его вновь, погромче, и на этот раз, подняв глаза, он увидел свою любимицу, девочку, которая спокойно сидела часами, наблюдая за его работой, никогда ему не мешая. В знак своей симпатии он делал для нее игрушки и украшения, а иногда давал ей для игры сверкающие кусочки металла, из которых можно было бы сделать что-нибудь ценное.
Она хранила его подарки в глубине своего ларя: сокровища, которые она ни с кем не хотела делить. В последнее время они разжигали в ней тайные мечты, воплощая в себе нечто, о чем Гоиббан и не подозревал. Когда другие дети, подшучивая, называли ее любимицей Гоиббана, она уже не бросалась на них с кулачками, а закрывала покрасневшее лицо, втайне радуясь.
Заметив ее, Гоиббан подмигнул, так подмигивал он только ей одной, и быстро, стараясь не отвлекаться от работы, спросил:
– В чем дело, девочка?
Эпона робко улыбнулась ему, желая, чтобы он посмотрел на нее такими же глазами, как шахтеры.
Его глаза заметили ее расчесанные на пряди волосы и длинное платье, но работа помешала ему осмыслить увиденное. Его рука поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, и маленькие звездочки искр рассыпались во все стороны от наковальни.
Эпона хотела сказать что-либо по-женски чарующее, приятное, но дух отказался прийти ей на помощь, она не могла придумать ни одного слова.
– Что тебе надо, Эпона? – спросил он опять.
Она растерянно провела правой рукой перед глазами, то был знак отрицания.
– Ничего. Я только… Я только хотела пожелать, чтобы тебе всегда сиял солнечный свет, – неловко отговорилась она.
– И да не омрачают твою жизнь тени, – ласково отозвался он; и по его губам, над золотистой бородой, скользнула улыбка. Ох уж эти дети! Но тут он увидел темное угольное пятно в железе, свидетельствовавшее о его недостаточной прочности, и сразу же забыл об Эпоне.
Протиснувшись через толпу маленьких зрителей, потупив взгляд, Эпона медленно пошла прочь.
Какая-то смутная мысль пронеслась в голове Гоиббана, и он посмотрел на удаляющуюся спину Эпоны. На ней длинное платье, она прошла обряд посвящения в женщины… Но ведь только вчера днем… Возможно, она приходила по какому-то важному делу. Но нет, если бы у нее было что сказать, она непременно сказала бы: женщины племени всегда высказываются откровенно. Пожав плечами, он вновь обрушил молот на болванку.
Когда Эпона пересекала площадь, навстречу ей струился аромат выпекаемого хлеба. У нее потекли слюнки, и она с удовольствием вспомнила о том, чем ей предстоит заниматься. Впервые она будет делать работу взрослой женщины, а не собирать хворост, как все дети.
Да, она будет выполнять работу взрослой женщины, не получая, однако, должного признания.
Сверкающее утро манило к себе и другую женщину из дома вождя. Ригантоне надоело сидеть в четырех стенах, и она решила выйти из дома. Но перед этим надо было одеться.
Ригантона никогда не покидала дом, не надев соответствующие наряды супруги великого вождя. После открытия, много поколений назад, Соляной горы кельтское селение стало главным остановочным пунктом на торговых путях, почти в любое время могли пожаловать важные гости, иногда они прибывали еще до того, как с перевалов окончательно сходил снег и по ним могли проехать телеги, и жена вождя должна произвести на них подобающее впечатление.
Как и все кельтские женщины, Ригантона любила одеваться, ей нравились хорошо выделанные ткани и драгоценности, она обожала яркие цвета и пышные меха. Как и все взрослые женщины, она носила за поясом кинжал, более похожий на короткий меч, с удобной рукояткой, и она хорошо умела пользоваться этим оружием. Как жена Туторикса, она имела право носить больше драгоценностей, чем любая другая женщина, и она любила надевать все свои украшения сразу: золотые подвески, бронзовые и янтарные браслеты, коралловое массалийское ожерелье, кольца из слоновой кости, меди и звездного металла, бронзовые ножные браслеты и массивные броши. Она заплетала свои волосы в корону, которую скрепляла маленькими серебряными булавками. Кельты очень высоко ценили искусство, и Ригантона очень гордилась тем, что каждая вещь в ее доме, даже самого практического назначения, была прекрасно отделана и орнаментирована; это относилось и к маленьким заколкам.
Она как раз закончила наряжаться, когда вдруг поймала на себе взгляд Бридды, которая наблюдала за ней с неприкрытой завистью.
«Я заслужила это все, Бридда, – снисходительно подумала она. – Заслужила это все».
– Следи за очагом, – велела она Бридде. – Я поручаю тебе поддерживать огонь, потому что ухожу. – Она набросила голубую шерстяную накидку и лисью шкурку на плечи и вышла.
В глаза ей ударил слепяще яркий свет, и она зажмурилась. Даже по прошествии стольких лет ослепительность горного света поражала ее почти так же сильно, как в тот день, когда она прибыла сюда с севера, чтобы стать женой вождя Соляной горы. Тогда она думала, что у нее будет все, чего может пожелать женщина: дом в богатом селении, расположенные среди как бы парящих в небе, неприступных для врагов вершин, муж, который заслужил славное прозвище – Непобедимый Вепрь.
Тогда она не сознавала, что Туторикс, уже пожилой воин, несет на своих плечах слишком многочисленные обязанности, чтобы уделять ей достаточное внимание как жене и как женщине, что он принадлежит не только ей, но и всему племени.
Но, когда она осознала это, было уже слишком поздно, чтобы что-нибудь изменить.
Заметив, что ее старшая дочь направляется к пекарне, Ригантона пошла в ту же сторону, вдыхая доносившийся оттуда аромат свежеиспеченного хлеба. Она любила вкусно поесть, да и времени прошло уже много с тех пор, как она позавтракала сыром и олениной с творогом из козьего молока.
– Принеси горячего хлеба, чтобы мы могли перекусить, – велела она дочери, догнав ее, – а потом ты пойдешь со мной. У меня что-то ломит спину, да и глаза жжет.
– Я как раз хотела заняться выпечкой… – начала было оправдываться Эпона, но Ригантона махнула рукой. – Успеешь еще. Вчера был последний день твоего детства, и я должна поговорить с тобой, как говорила со мной моя мать. После моего посвящения в женщины. – В ее тоне не чувствовалось особого воодушевления.
Войдя в пекарню, Эпона попросила у Сироны один из свежеиспеченных хлебов.
– Это для моей матери, – объяснила она, увидев, что Сирона подняла брови. Отказать жене вождя не осмеливался никто, даже Сирона, чья вражда с Ригантоной развлекала все племя.
Разделив хлеб пополам и жуя вязкое тесто с вкрапленными в него зернами, мать и дочь пошли по поселку. Возле бревенчатой ограды уселись на большой камень. Глядя куда-то вдаль, Ригантона пыталась вспомнить слова, сказанные ей когда-то ее матерью. Но это было много лет назад, и прошлое подернулось клубами тумана.
– Я хотела бы поговорить с тобой о мужчинах, – начала она и тут же запнулась. Эпона ждала, выковыривая пальцем застрявшие в зубах зерна.
– Ты знаешь, чего хотят мужчины от женщины? – вновь заговорила она.
– Да, конечно. Чтобы она поддерживала весь год огонь в очаге, чтобы в случае надобности она сражалась, как воин, чтобы она стряпала, ткала, шила, солила мясо и сушила на зиму травы и…
– Я говорю о любовных ласках. Что ты о них знаешь? – перебила Ригантона.
Щеки девушки стали ярко-пунцовыми. Как и все члены племени, она легко загоралась румянцем.
– Я знаю о них все. Наша семья живет в одном доме. Всю свою жизнь я видела, как мужчины и женщины занимаются любовными играми.
– Одно дело – видеть, другое – испытать самой, Эпона. Ты можешь видеть, как я ем свиной окорок, но, если ты никогда не пробовала мяса, ты не можешь знать, каков он на вкус. Пока мужчина не войдет в тебя, ты не можешь ничего знать ни о любовных ласках, ни о мужчинах.
Покровительственный тон матери раздражал Эпону, но при этих ее словах на нее нахлынула волна необъяснимого смущения, она почувствовала, что вся пылает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59