- Зря ты наедаешься на ночь мучным. Если растолстеешь, придется и мне все время грызть сладенькое. - Эн взяла с вазы пирожное с клубничным желе. - Начну прямо сейчас.
- Как ты думаешь, Эн, они навестят Николоса?
- Караджич кажется возглавил сейчас какой-то фонд мира и живет на собственной вилле на берегу Женевского озера. Странно, что рыженький мальчонка Ален - внук экс-монарха.
- Господи, ты что не заметила? - Эн отложила пирожное. - Ты не разглядела Веронику?
- Отлично разглядела - вполне породистая и цветущая женщина.
- Балда. А вот Агнес все заметила!
- Слушай, Пит, а почему она рыжая? - спросила Агнес, когда Вероника повела малыша в туалет. Они решили переночевать в отеле.
- Вероника? Да она такой родилась, - изумился Пит. - У тебя же раньше были почти такие же волосы. Забыла?
- Я красилась, Пит... - Они настороженно посмотрели друг на друга. Питер провел ладонью по своим пегим, все ещё сохранившим некую буроватость волосам.
- Да, Пит, да... - кивнула головой Агнес. И он заплакал.
- Деда плачет! - засмеялся подоспевший Ален.
Пит присел и ребенок обнял его за шею. - Я отдам тебе моего змея. А тете Агнес - ножик. Он почти новый.
- Спасибо, детка. - По щекам Агнес, заботливо оштукатуренных крем-пудрой, побежали, сверкая алмазами, прорвавшиеся слезы. - А это от меня. - Она сняла с плеча и одела ему на шею ремешок сумочки. - Тебе ведь сразу понравился этот барабанчик?
- Правда... - засмущался Алекс, принимая подарок.
- А мне - эти туфельки, - рассмеялась Вероника. - Можно померить? сбросив сандалии, она взгромоздилась на каблуки и стала на голову выше босой Агнес. - Ну как?
- У тебя отличный рост, девочка. И цвет волос. Я так мечтала быть высокой и рыжей. - Она посмотрела на Пита, но не смогла ничего сказать ручка Алекса доверчиво скользнула в её ладонь. Агнес никогда не испытывала ничего подобного. У неё перехватило дыхание и глаза, устремленные на Питера, сверкнули победной радостью. Он молча отошел в сторону.
Стоя у каменного парапета Тихоня смотрел на двух женщин и малыша словно издалека - из другого времени, из другого, более мудрого бытия. И казалось, что давным-давно он знал и видел все это - запоздавшее, но такое щедрое счастье...
- Вот это мне нравиться - Питер и в самом деле стал отцом. - Ди довольно улыбнулась. - Фортуна расщедрилась. Надо же - Веороника - его дочь!
- Биологический факт не столь уж важен - для Питера девочка давно стала самым родным и дорогим существом на свете. Но... Эн поучительно подняла палец... - Произошло весьма знаменательное событие: восторжествовала справедливость! Оказалось, что у странной судьбы Тихони все же был свой замысел. Добро и преданность - вознаграждаются! Вот тебе пример одной из самых прописных истин, Ди.
- Но почему Агнес так легко приняла мысль, что Ник - не отец Вероники?
- Она давно знала об этом. Перед смертью старый король послал ей письмо. Ему не хотелось умирать с грехом на душе - ведь он уговаривал Агнес избавиться от беременности. А вскоре выяснилось, что Ник стал неспособен к воспроизводству наследников. Это случилось после облучения во время одного из учебных полетов. Он был уже болен, когда встретил Агнес! Старик вздохнул с облегчением - он разлучил сына с женщиной, беременной от другого. А после способствовал распространению слухов о браке Петти с секетарем, будучи уверенным в справедливого шага.
- Но ведь Агнес провела с Питом только одну ночь!
- Знаешь, что она потом скажет ему? - Эн с удовольствием хрустела ореховой шоколадкой, запивая маленькими глотками подогретого молока.
- Если бы мне пришлось написать сценарий для мелодрамы о собственной жизни, я бы дала ему замечательное название, - Агнес сделала интригующую паузу. - Про нас.Угадай, Тихоня!
- "Моя единственная правильная ошибка". - Он даже не пытался скрыть оглушившей его радости и был похож на подвыпившего юнца.
- Нет! - Агнес сжала его ладони и глубоко вздохнула: - "Самая прекрасная ночь"...
II
1.
Летом в Остенде ненастье не редкость. Море становится холодным, по-зимнему серым и злым. Сорвав клочья пены с гремучих, растрепанных волн, ветер обдает солеными брызгами опустевшие шезлонги вдоль набережной, зябко съежившиеся кустики лавров в гранитных кашпо. Дождь из низких , тревожно бегущих туч, прекращается ненадолго - асфальт, черепичные крыши, серая брусчатка узеньких улиц покрываются темным глянцем, ожидая того часа, когда вспыхнет цветной неон вывесок, отражаясь в них подобием праздника. Променад пустеет. Лишь неунывающие собаки прогуливают здесь своих нахохленных, прячущи лица под капюшонами пухлых курток, хозяев.
В такие дни приятно сидеть у камина под большим шелковым абажуром старомодного торшера, пить черносмороденный чай, болтая о пустяках, слушать тихую музыку или погрузиться в любимую книгу.
Наталия Владимировна Вильвовская - дочь перербургского врача, сделала все, чтобы не позволить близнецам стать иностранками. "Когда-нибудь вы вернетесь домой и не сможете нормально общаться с прислугой, - пугала она дочек. - А читать в переводах русскую литературу - это вообще позор. Даже для образованного европейца".
Отчасти она оказалась права в отношении Старшей. В доме Эн собралась большая русскоязычная библиотека. Ее муж - Кей Хантер утверждал, что осилил в подлиннике даже "Историю" Карамзина. Он был известным политологом, специализировавшимся на странах Восточной Евопы. Главным предметом исследований Хантера являлся Советский Союз, а жена исполняла обязанности терпеливого учителя русского языка. По средам, например, в доме звучала лишь русская речь, в субботу и воскресенье супруги говорили по-французски. До 1969 года они жили в Австрии, а поэтому предпочтение все же отдавалось немецкому. Дочь Тони говорила сразу на трех языках и только лет с пяти начала осознавать, что мешанина слов, засевших в её головке - не единый общечеловеческий язык, а лишь заваленная пестрым добром кладовая, в которой необходимо все разложить по отдельным полочкам.
У Ди вышло по-иному. Прожив почти полвека в Испании, она редко вспоминала свои "корни" - перечитывала Пушкина, Толстого, Бунина, знала наизусть массу стихов, напевала романсы, пыталась научить всему этому сына. Но Сальватор ненавидел коммунистов, багровел от омерзения, говоря о Сталине и не испытывал ностальгии по той России, "от которой остались одни руины".
- Пойми, твои дореволюционные миражи - все равно, что обломки Парфенона, а русский - тот, что был языком Чехова, Достоевского, Блока мертвый язык. Писать на нем - все равно, что на латыни. О-очень оригинально! Но я не настолько экстравагантен. Сказать "здрасьте" кому-нибудь из твоей родни, если таковая обнаружится, я сумею, а большего от меня не потребуется. Рваться с визитом в СССР, биться головой о "железный занавес" для того, чтобы большевики упекли меня за решетку, не намерен. И тебе не советую.
Сын вырос ярым антисоветчиком и пылким католиком - странный мальчик...
Ди сидела у камина, подставив теплу левый бок, ноющий при дождливой погоде. Она вязала, встряхивая время от времени немеющие кисти. Механически считая петли узора, Диана перенеслась туда, где жили её дети, грелись под солнцем каменные плиты двора испанской усадьбы и где навсегда осталась молодость. При этом Ди слушала Эн, соединяя в коктейль сладкой грусти свое собственное, отзвучавшее прошлое, их общее настоящее и то, о чем читала Эн.
"...В комнате противно, как во всякой комнате, где хаос укладки, и ещё хуже, когда абажур сдернут с лампы. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте - пусть воет вьюга, - ждите, пока к вам придут"... - Эн опустила на колени томик Булгакова. - Ди, ты поняла, о чем это?
- Тальберг - мелкая душонка. Карьерист без чести и совести. Он убегает, бросая дом, Елену, осажденный бандитами город... Он предает всех, Эн... Господи, разве тогда, в эту чертову революцию, можно было что-то понять? Нашего деда расстреляли - а ведь он лечил кожные заболевания и совершенно не интересовался политикой. Родители наши сбежали. Как этот Тальберг, Эн. Ведьмы похожи на него.
- Нет, на Турбиных. Перечитываю "Белую гвардию" - и словно возвращалось к себе. В родной дом, где никогда и не была. Я всех там узнала, Ди, всех... каждую штору на окнах, поблескивающую у самовара чашку... Может быть это и есть то самое переселение душ? Или так действует магия книги?
- Кто знает? "У искусства нет цели" любил повторять Родди. Он что ни говорил был хорошим поэтом. Когда я читала стихи мужа - я становилась испанкой. Становилась такой, как он воображал меня - мой пылкий волшебник Родриго. Его стихи околдовывали, преображали. Значит - это тоже цель: дать возможность прожить человеку много жизней и перечувствовать то, что не вмещается в его собственную, единственную, ограниченную местом и временем.
- Верно, Ди. Это шанс примерить на себе иные обличия, даже попробовать на вкус гениальность. Не всякому гениальность впору. Но вот Пушкин, к примеру, или Моцарт - близки, наверное, всем. И каждый переживает подъем, радость, потому что становится их сотворцом, единомышленником. Потому что "Мороз и солнце, день чудесный!" - это ведь живет в каждом из нас, как и Маленькая ночная серенада. Как этот абажур Булгакова. Мне кажется - здесь кроется очень важная философия: "Никогда не сдергивайте абажур с лампы. Абажур священей". Ведь он не пишет: "Не предавайте родину, не трусьте, не суетитесь". Пустые слова, в сущности - абстракция. А теплый свет от лампы свет нашего дома, нашего маленького теплого уюта - конкретность. Развороши этот надышанный покой людского жилья - и посыпется все. Фашисты будут уничтожать евреев, католики - гугенотов, лысые - кучерявых... Будут пылать библиотеки, будут вытаптыть "старый мир" сапоги очередных революционеров. Дьявольское разрушение государств, формаций начинается с посягательства на покой и свободу отдельной души... Вот на этот наш теплый свет.
- Читай дальше, Эн. Только не секунду глянь сюда, я в точности повторяя узор старого кружева, которое принесла Зайда, - Ди протянула сестре свою работу и обрывок пожелтевшей ткани.
- Господи, как это у тебя получается?!...Ты дала новую жизнь чьей-то фантазии. Это тому клочку не меньше ста лет - нитки расползаются прямо в руках. Если бы не ты, Ди, - все превратилось был в прах...Душа той женщины, что когда-то связала кружево для распашонки новорожденного или для подушки новобрачных, думаю, ликует. Чудесные "звездочки" и как хитро закручены вот эти "ракушки"! - Эн осторожно расправила на колене кружево. - Что бы не утверждали мрачны "умники" - добро и красота нетленны. Они спасают друг друга, а поэтому неразлучны, как мы.
- Спасибо, дорогая. Ты подала отличную идею - я свяжу крестильную одежку для младенца и передам в салон Донован. Пусть уж до конца торжествует связь времен... - Ди подняла связанный образец к глазам, задумчиво глядя сквозь него на свет: - Ты вправду думаешь, что все неспроста? Что все случившееся с каждым из живущих имеет смысл и какую-то цель?
- Иначе думать нельзя. Для этой мысли в первую очередь, в нашу голову и вложено серое вещество. Вот я тебе сейчас прочту слова очень умного человека, - Ди покатила в кабинет, за ней направилась Ди. - Достань ту синюю книгу.
- Ты не можешь не командовать. А ведь старше всего на пять минут. Господи, что бы это было, если б я родилась на год позже? - привычно ворчала Ди, взбираясь по стремянке на верхнюю полку за томиком Борхоса.
Когда близнецам исполнилось пять, родители расстались. Забрав детей Наталия Владимировна уехала в Голландию, где уже двадцать лет жила сестра её отца, вышедшая замуж за фармацевта. В доме Зинаиды Дувардс в северо-восточном предместье Амстердама нашлось место для дочери застрелянного большевиками доктора. Собственно, кто выпустил роковую пулю, сразившую Владимира Осиповича Шостакова на пустой ночной улице Васильевского острова, - неизвестно. Он возвращался от ребенка, заболевшего корью - родители, испугавшись сыпи, пригласили венеролога. Пустынные переулки припорошил первый снег, нарядно искрящийся в голубом лунном свете. Доктор с наслаждением вдыхал свежий, антоновкой пахнущий воздух и думал, что все как-нибудь образуется. Шел ноябрь 1918 года.
Его обнаружили под утро пьяненький сосед - вытекшую из простреленной сонной артерии кровь прихватило морозом, мужичек подскользнулся и упал на покрытый снегом труп. Зинаида, жившая в Финляндии, не смогла, естественно, приехать на похороны брата. Она люто возненавидела большевиков и настояла на том, чтобы вдова Владимира с дочерью эмигрировали. Но уехала только племянница Наташа с молодым мужем - художником Марком Вильвовским. Вильвовский оказался человеком независимого нрава. Бездетные Дквардсы узнали о том, как бедствовала в эмиграции его семья лишь после того, как супруги расстались. Они не только взяли к себе Наташу, но и обеспечили оплату частичного пансионата, в котором учились Эн и Ди. Рождество девочки проводили в Голландии, а летние каникулы - с отцом.
Константин Сергеевич Вильвовский покинул Европу, обманувшую надежды многообещающего живописца. Он стал художником в Нью-Йоркском издательстве и достаточно преуспел. Его американская жена Джейси писала книги о животных. Летом, забрав близнецов, они совершали потрясающие поездки в самые экзотические уголки земного шара, где водились редкие виды диких зверей и насекомых. Марк и девочки делали зарисовки, Джейси фотографировала, наблюдала и вела дневник. Они были похожи на хорошую семью. Константин неоднократно вступал в переговоры с бывшей женой о возможности забрать дочек в Америку, но Наталия была непреклонна: "Окончат школу, а там выберут сами", - решила она.
Сестрам перспектива "дележки" казалась совершенно невероятной. Даже трудно было вообразить, что родители могли развезти их по разным материкам. "Лишиться сестры - все равно что оторвать половину от самой себя" - думали обе.
Близнецы были неразлучны и воспринимались как единое существо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27